Нелани встала, взяла со стола кружку с вином и протянула её собеседнику:

– Пить.

Он послушно выпил до дна. Вкуса по-прежнему не почувствовал, лишь ощутил едва уловимую сладость. Зато тело уже не казалось таким тяжёлым и неповоротливым, как после пробуждения.

– И есть, – шианка протянула ему инжир с куском сыра.

Сингур снова подчинился. Съел и то, и другое. Надо есть, она права. Даже если не чувствуешь вкуса еды, есть надо.

– Я вот что думать, – сказала женщина, задумчиво рассматривая собеседника. – У тебя – слишком много долг перед я. А жить тебе остаться совсем чуть, если ты не врать, чтобы не платить.

– Я не вру, – успокоил её собеседник.

Нелани хмыкнула, встала и повела плечами, давая рубашке соскользнуть к локтям и затем – к ногам. Изящно перешагнула складки ткани, подошла к мужчине, положила ладони ему на плечи и судорожно вздохнула, когда его руки легли ей на талию.

– Я вернуть тебе немного сила… – протянула шианка, усаживаясь Сингуру верхом на колени.

– Когда я умру, похоже, ты не сразу меня похоронишь, – усмехнулся он.

– Если умереть под я, то не сразу, – кивнула она и сладко застонала. – Не сразу…

* * *

В лицо что-то коротко кольнуло, а следом за этим по телу хлынула леденящая волна. Стиг почти не почувствовал, как клинок саворрийца полоснул его попрёк груди, и совсем не почувствовал, как упал на камни мостовой.

Перед глазами повисла темнота.

Последнее, что он успел услышать, – предсмертный хрип Аяту и испуганный вскрик Энаи. После этого звуки исчезли, а Стиг провалился в чёрную бездну.

Он не мог пошевелиться, не мог разомкнуть губ, он даже не понимал – лежит или стоит, не чувствовал телом горячих неровных камней мостовой, не чувствовал жарких лучей солнца, не чувствовал дуновения ветра. Будто был ничем среди нигде.

Вот только разум его не угас, не растворился в темноте, как тело, его со всех сторон обступили тишина и мрак.

Наверное, в этом чёрном безмолвии мысли должны были успокоиться, а на смену ярости и растерянности прийти умиротворение. Но не к Стигу. Он отчаянно ждал, когда почувствует под ногами каменистую землю Серой пустоши и услышит за спиной рык Драговых псов. А ещё знал, что не будет при нём ни доспеха, ни меча, ни копья, ни даже ножа, чтобы встретить охранников мира теней, принять бой и пробиться к зелёным долинам Джерта, на которых пасутся белые, как облака, табуны лошадей и звенят прозрачные ручьи.

Доспех и оружие получают достойные, а он в земной жизни не смог защитить двух многоликих. Джерт к такому воину не будет благосклонен, его удел – вечно скитаться по Серой пустоши, уходя от погони голодных и злых псов. А когда не останется сил и воли бежать, он – Стиг – станет одним из них. Обезумевшим хищником, чьё единственное желание – не допустить в зелёные долины таких же недостойных.

Мысли забились яростно и зло. Стиг по-прежнему не чувствовал ни ног, ни рук, не мог даже закричать от досады и ярости! И псы Драга не торопились к нему. Только темнота – беспросветная и бесконечная – обнимала тело.

А что, если это и есть его кара? Если он оказался недостоин даже участи Драгова пса? Или, может, правы те, кто говорит, что в Серых пустошах есть не только псы? Что, если он сейчас висит в сети Драговой паучихи, и в его теле уже зреют её личинки? Может, теперь до конца мира из его плоти будут выводок за выводком вылупляться мерзкие твари?

От этих мыслей рассудок забился в панике. Сейчас Стиг уже не отказался бы от встречи с Драговыми псами и даже от вечного скитания по Пустоши. Уж лучше скитания, чем вечность во тьме. Пусть не будет ни белых табунов, ни звенящих ручьёв, ни мягкой травы, ни людей, которых ты любил и с которыми тебя разлучила смерть. Пусть псы. Пусть нападают, пусть кидаются раз за разом, чтобы потом отскочить и снова начать кружение. Что угодно, только не эта тьма без звуков, запахов и движения.

Но ничего не менялось.

Стиг оставался во мраке, где отсутствовало даже время. Он подумал об Ири. Как она там, в зелёных долинах? Помнит ли его? Или, может, забыла? Наверное, так даже лучше. Зачем ей помнить того, с кем не суждено больше встретиться? Может…

В этот миг он ощутил далекий, уже позабытый аромат – тонкие цветочные нотки, вплетенные в запахи воды и травы. Так пахли волосы Ири: счастьем, летом, жизнью… И пусть это был всего лишь запах травяного отвара, которым укрощают непослушные кудри, для Стига это был её, только её запах!

С удивлением он услышал свой голос – сиплый, полный надежды:

– Ири?

Конечно, ответом была тишина. Но потом кромешная темнота побледнела, превращаясь в тусклый полумрак. Стиг боялся поверить: полумрак отступал, а свет, который его рассеивал, становился всё ярче, пока глаза не распахнулись и ослепительное солнце не выжгло их, заставляя залиться слезами.

Она склонилась над Стигом, а волосы сверкали так ярко, будто были солнечной короной. Он зажмурился, не в силах смотреть, но тут же снова распахнул глаза, испугавшись, что тьма вернётся, а Ири опять пропадет.

Увы, Ири и впрямь исчезла. Однако и тьма не вернулась, хотя сияние погасло. Прямо над собой Стиг увидел незнакомую черноволосую девушку, а рядом с ней заплаканную, но радостную и почему-то молчаливую Аурику. Он не успел оглядеться, а многоликая уже стиснула его в объятиях. Грудь обожгло болью, еле хватило выдержки не застонать.

Тело по-прежнему почти не слушалось, поэтому Стиг не смог в ответ обнять ту, что прижалась к нему мокрой от слёз щекой.

Он испытал укол мучительного сожаления и глухую тоску: ведь прекрасная женщина в золотой короне лишь привиделась ему, чтобы вывести из мрака к свету. И снова оставила одного.

– Ступай, дитя, – откуда-то справа раздался голос Безликого. – Отведи нашу гостью отдыхать. Твой будущий муж жив, с ним больше ничего не случится.

Аурика послушно оторвалась от Стига, только легонько погладила напоследок по щеке. По-прежнему молча.

Он едва смог улыбнуться в ответ уголками губ.

А она не сплоховала, нет! Как всегда бывало – вывернулась, ускользнула, обманула карающих богов. Снова помог одноглазый Куго! Хороший покровитель у воров, благодарный. Если задабривать его щедрыми жертвами – всегда выручит. Надо будет купить ему меда и вина, подарить тяжёлую серебряную монету. Особую какую-нибудь у менял найти. И пусть особая дороже выйдет, Кирге не жалко, лишь бы Одноглазый не снимал с неё своей защиты. А за сомнения он простит. Не сможет не простить, когда увидит дары. К тому же все сомневаются, когда тяжко приходится. Не первая она.

Разбойница и воровка валялась на широкой кровати. Не тюфяками застеленной, а нежными мягкими перинами! И мылась Кирга сегодня не в дешёвой бане, где хозяин, подлец, подмешивал к пресной воде солёную, а в роскошной купальне с купелью из розового мрамора, гладкого и шелковистого. И пахло там цветочным маслом, а омывшейся умащивали тело ароматными мазями, гладили, мяли, после чего укутывали в тончайшие ткани...

А затем ей, разомлевшей, подавали, словно благородной, на красивом подносе вино, фрукты, сыры. Не едала Кирга отродясь таких яств и никогда прежде не пила из стеклянного бокала. Краешек у бокала был тоненький, казалось, чуть зубами задень – сразу откусишь.

Вино было прохладным, сыры – нежными, лепешка – мягкой, мёд – тягучим, а сама Кирга – разомлевшей от удовольствий. Ох, счастье! Кто б подумать мог ещё несколько часов назад, что вот так повезет ей. Уж ведь и с жизнью простилась, а гляди, как всё вышло.

Разбойница сладко потянулась.

Не сразу она, конечно, после случившегося попала в это благодатное место, не сразу. Мечники храма долго расспросами мучили. Она семью потами изошла, чтоб и не соврать нигде, и всей правды не выболтать. Но ничего, выкрутилась.