– Вечером? – Сингур заметно расслабился. – Хорошо.

На том их беседа закончилась. Однако Пэйт нутром чуял: его попутчику этот разговор пришёлся против шерсти.

Когда солнце перевалило за полдень, телеги выкатились к Зелёному Устью. Два пологих склона зажимали между собой дорогу, и та, петляя, тянулась в их тенистой ложбине несколько переходов. Сингур, всё это время безмятежно сидевший в кибитке, вдруг тронул Пэйта за плечо:

– Стой. Надо проверить колёса.

Балаганщик недоуменно спросил:

– Чего ты всполошился?

– Остановись. Надо проверить…

Пэйт всё-таки натянул поводья:

– Отстанем ведь.

– Эгду окликни, – сказал на это Сингур.

Балаганщик пронзительно свистнул, чтобы сестра, ехавшая впереди, тоже остановилась.

– Ну? Чего ещё? – снова повернулся старик к попутчику.

– Переждать надо.

У балаганщика округлились глаза:

– На солнце перегрелся? Так водой облейся. Тут самые лихие места, а ты нам от обоза отстать предлагаешь? Совсем рехнулся?

И тут же закружились в голове тревожные мысли: ведь узнал Сингура откуда-то тот виргский наёмник! Что за лихой человек навязался им в попутчики? Не удумал ли злого чего? Однако Пэйт вовремя напомнил себе, что всё злое Сингур мог сделать гораздо раньше.

– Не следует за ними ехать, – тем временем сказал ему собеседник. – Надо переждать.

– Чего пережидать? Скажешь ты толком? – вспылил старик, глядя на Устье, в буйной зелени которого уже скрылись последняя телега и последний всадник.

– Они не доедут. Нам нужно остановиться.

Эгда спрыгнула с облучка своей кибитки и подошла к мужчинам.

– Чего вы тут замерли, как присохли? – удивилась женщина. – Отстанем ведь! Ждать-то они нас не будут.

– Вы как хотите, а мы с сестрой не поедем. Эша, выходи! – приказал Сингур.

Девушка, сидевшая в повозке с близняшками, тотчас же послушно спрыгнула на землю. Внучки Пэйта высунули из кибитки одинаковые любопытные физиономии – одна справа, другая слева.

– Мы остаёмся, – Сингур вытащил из телеги свою видавшую виды суму.

Пэйт выругался и собрался было хлестнуть лошадь, но сестра его удержала.

– Не торопись. Давай и вправду повременим. Ежели чего, просто повернём на северный тракт и дождёмся нового обоза.

Балаганщик врезал кнутовищем по облучку и снова выматерился.

– Деньги ж плачены!

Эгда погладила его по руке и кротко улыбнулась, что случалось с ней нечасто. Пэйта от этого ласкового заискивания взяла бессильная досада:

– Ну, чего вылупилась? Давай, харч доставай, уж коли стоять, так с пользой! Да и лошади отдохнут.

Сингур поднялся по склону, отыскал ручей, набрал два меха воды. Был он спокоен и нетороплив. А вот Пэйт злился про себя. Солнце уже клонилось к горизонту.

– Коли такое дело, давайте тут и заночуем, – распорядился балаганщик, потому как не видел смысла пускаться в дорогу, когда вот-вот начнёт смеркаться.

– Нет. Ночью будем ехать. Медлить нельзя, – покачал головой Сингур.

– Тьфу ты, неуёмный! – выругался старик. – То стоять надо, покуда светло, то ехать всю ночь! Куда ты поедешь по дороге такой? Одни камни! А ежели колесо сломается или ось треснет?

– Не треснет, – невозмутимо ответил Сингур. – А мешкать нельзя. Устье нужно к утру миновать.

Эгда вдруг схватила его за запястье и спросила с ужасом:

– Ты зачем пугаешь так страшно? Что там на дороге?

Он ответил только:

– Увидишь.

Они и впрямь увидели. Солнце едва-едва закатилось за склон холма-горы, поэтому в Устье ещё висели лёгкие сумерки, а камни казались золотыми в закатном свете. Давешние попутчики балаганщиков – нагие и окровавленные – валялись кто где.

Пэйт подозвал собак, чтобы не взялись вылизывать кровавые лужи. Псы отошли от тел с неохотой и с такой же неохотой запрыгнули в кибитки. Старик тем временем счёл погибших. Не хватало пятерых, не то шестерых. Сбежать смогли, иль живыми взяли – то теперь только дорога ведала. Из наёмников он не досчитался двоих. Остальные лежали, кто утыканный стрелами, кто с разбитой головой, кто зарубленный.

Добра при убитых не осталось. Налётчики ничем не побрезговали – забрали и окровавленную одежду, и сапоги. У купцов поотрубали пальцы с перстнями.

Балаганщик осенил себя охранительным знамением и прошептал:

– Покарай ночные боги тех, кто это сделал…

Сингура открывшееся зрелище не напугало и не удивило. Он спрыгнул с телеги, чтобы растащить в стороны тела, которые мешали проехать. Из материной кибитки выглянул бледный от страха Гельт. Он обнимал за могучую шею пса и с ужасом глядел на мертвецов. Увидев одного с разрубленной головой, мальчишка позеленел и спрятался за кожаным пологом.

– Поехали, – Сингур забрался обратно в повозку.

Они двинулись вперёд в молчании. У Пэйта даже мысли ворочались в голове с трудом. Он никак не мог осмыслить: откуда его попутчик знал, что случится? Неужто и впрямь колдун?

Вельды ехали весь вечер, всю ночь и, лишь выкатившись на широкий тракт, остановились. Пэйт обернулся к Сингуру.

– Откуда ты знал? – спросил он. – Говори, или дальше я тебя не повезу.

Тот посмотрел исподлобья, но потом ответил:

– Я чую дорогу.

– Ты – колдун? – побледнел балаганщик. – Повелеваешь тёмными силами?

Собеседник в ответ усмехнулся:

– Если бы… Нет. Я не колдун. Но умею чувствовать путь. Это… дар такой.

Старик заметно успокоился, но всё-таки покачал головой:

– Люди-то могли бы не погибнуть, скажи ты им, что впереди нет дороги и ждёт засада. Всё-таки мы шли вместе, уговор был…

Сингур посмотрел на Пэйта, и тот осёкся.

– Тем людям я не обещал добраться до Миль-Канаса невредимыми и ни о чем с ними не договаривался. А вот с тобой – да. Скажи я им, что впереди смерть, подняли бы на смех и всё равно погибли. Или поверили бы, и я снова очутился в рабстве.

Тем их разговор и завершился.

* * *

Тракт тянулся и тянулся вперёд. Шумно, но мирно катился балаганчик в толчее других повозок, меж полей и садов, мимо больших и малых деревень, долиной, окружённой каменистыми холмами. Курчавые рощи и узкие ленты рек на склонах казались дивной Эшиной вышивкой. Холмы делались всё выше. На одном из них, как слыхивал Сингур, стоит Миль-Канас – столица, выросшая не вширь, а в высоту.

К вечеру она поднялась перед путниками – белый город, вознёсшийся к небесам, розовый, и лиловый, и пурпурный в закатном свете, увенчанный огромным величавым Храмом Джерта, его белоснежным куполом на лучах высоких колонн.

К счастью, при въезде никаких заминок не случилось. Белые ворота, оббитые кованым кружевом, оказались ещё распахнуты. Бойкие толпы приезжих потихоньку иссякали и уже не были особенно многочисленны. Телеги скрипели не столь пронзительно, как утром и в полдень, когда повозки наводняли тракт. Даже лошади и те фыркали устало и негромко, а люди переговаривались вяло, вполголоса, утомлённые долгим странствием.

Стража на воротах стояла – залюбуешься! Не то что в Фетги, там пышности было куда меньше. Здешние, несмотря на жару, красовались в начищенных нагрудниках и сияющих шлемах. И то верно: попробуй сними, когда за тобой приглядывает мечник Храма, или, как их прозвали в народе, верный слуга И уж тут не надо объяснять, что верен этот слуга не караулу у ворот, а государю-далеру. А значит, со всякого спросит, кто решит нарушить установленный порядок.

В остальном на въезде в город было как везде в Дальянии. Пропускали всех – верховых, пеших, на телегах… Взимали мзду, подсказывали, где можно оставить лошадей и остановиться самим. Плату за въезд в Миль-Канас устанавливали по числу лошадиных голов и количеству путников. Цена, конечно, немалая, но и не бессовестно высокая.

Жаль только, вельдам и прочим приезжим передвигаться на повозках можно было лишь в нижней части города, которая, располагалась, собственно, у подножия холма. Вокруг же холма всё выше и выше забиралась каменная дорога, но пускали на неё только повозки с припасами, да и длинной она была без меры. Потому жители столицы ходили по лестницам. Лестницы эти, разных цветов, длины и ширины, тянулись вверх, соединяя улицы, или разбегались в стороны, перетекая в кварталы.