* * *

Убежище Старшего брата было надежным, и устроил он его в нехорошем месте, куда мало кто пойдет, а если и пойдет, не станет задерживаться – в Воровском переулке. Раньше там впритирку к скалистому склону стоял Веселый дом, но потом его подпалили. Многие погибли. В память о них Отцы братства на пепелище поставили четырехглазого Куго – грубо отесанную каменную глыбу: сутулый божок с непомерно огромной головой и ручищами, с четырьмя глазами, смотрящими в разные стороны света, и искривленным в злой ухмылке ртом.

К Куго воры приходили просить удачи – приносили ему мед и масло, мазали маслом все четыре глаза, капали сладостью на толстые каменные губы. Нелани передернуло от идола. Огромный, уродливый. А вот Сингуру было все равно: его начала бить дрожь, и он без всякого почтения привалился к воровскому богу, чтоб не упасть.

Крышку погреба Нелани ни за что бы не отыскала среди зарослей кустарника, груды прелых горелок и мусора, но ее спутник безошибочно ткнул пальцем:

– Там.

Из погреба они перебрались через провал в старую выработку и по длинному лазу пришли в наполовину обвалившуюся штольню.

Здесь-то за крепкой дверкой была заботливо обустроена деревянная лежанка с тюфяком, стоял бочонок воды, запечатанные воском кувшины с вином и маслом. Но без потайного фонаря Нелани бы заплутала в этой темноте. От Сингура толку уже почти не было, он сжимался от боли и плохо держался на ногах.

– Ложиться, – Нелани указала на топчан. – Ложиться! Я налить вино.

Спутник упал на тюфяк и глухо застонал, зарываясь в него лицом.

– Фимиамщик ты белокожий! – выругалась шианка.

Она отыскала в одной из ниш, устроенных в стене, кружку, расковыряла воск на винном кувшине и налила почти до краев.

– Надо пить! Пьяный легче, – она сделала несколько крупных глотков и подсела к Сингуру, корчащемуся на лежанке. – Слышать меня?

Он замотал головой, судорожно стискивая тюфяк.

– Я знать. Я видеть фимиамщики. Пьяный легче. Меньше судорог.

– Не… поможет… – прохрипел Сингур.

– Но хуже не стать, – Нелани положила ладонь ему на затылок и ласково повторила: – Надо пить.

Он с трудом поднял голову. Придерживая мужчину за ходящие ходуном плечи, шианка помогла ему сесть. Кружку он держать не мог, поэтому она поила его сама. Он пил, стуча зубами по краю и расплескивая вино. Но выпил всё. И снова упал на тюфяк. Тело сотрясали волны крупной дрожи.

Нелани стала стягивать с Сингура одежду. Она знала, что после тряски и озноба начнутся судороги. И вино от них не помогало, конечно, вовсе, но все же с вином было лучше. Терпеть такое на трезвую голову!

У фимиамщиков всегда так: потливость, озноб, боль, судороги, потом слабость, короткий сон и дальше по кругу. Вот только шианка, хотя и называла Сингура фимиамщиком, понимала, что он им не был. Ей не раз доводилось видеть курильщиков лотоса, любителей курвакса, втиравших ядовитый порошок в десны, почитателей чиу-а, жевавших приторно-сладкие корешки. Все они страдали, если лишались дурманящих зелий, потому были вынуждены принимать их постоянно. Но с Сингуром она была уже несколько дней, и он точно не одурманивался. А в первую их встречу своими ногами ушел после приступа из «Четырех лун». Фимиамщики же становились похожими на скотов, если вовремя не получали свой яд.

Нелани стягивала с Сингура одежду, он, несмотря на лихорадочный озноб, кое-как ей помогал.

– Тихо, тихо, – приговаривала девушка и гладила горячими руками ледяное напряженное тело. – Скоро стать легче.

Хотя они оба знали, что нет.

Он лежал на животе и, вжимая лицо в тюфяк, вгрызался зубами в жесткую ткань. Тело выкручивала судорога. Нелани торопливо разминала то деревенеющую вывернутую руку, то спину, то ногу. С нее самой уже лил пот, который шианка зло смахивала с лица.

– Не помогло твое вино, – хрипел Сингур.

Глаза у него были полны крови. Белки стали ярко-красными.

– Когда это вино помогать от фимиам? – возмущалась Нелани, не переставая его гладить. – От фимиам помогать только фимиам, уж тебе ли не знать!

Он только сжимался на топчане, не в силах больше говорить.

– Если бы ты не любить всех убить, мы могли бы искать фимиам в Веселый дом. Там наверняка есть. Старший брат дать бы тебе, сколько ты хотеть. Зачем ты его убить? Что за злость? Чуть видеть человека сразу его убить! Даже не поговорить!

– Не было у меня времени с ним говорить, – стонал в ответ мужчина. – Уйди.

Шианка фырчала, но продолжала гладить его по каменной от страдания спине:

– Убить время быть, а говорить – нет! Лишь бы всех хватать и калечить. Откуда ты взяться на мой голова такой хилый и свирепый?

Ее теплые ладони скользили от плеч к шее, от шеи – к плечам, по спине вдоль позвоночника, вниз, вверх. Мягко касаясь пальцами безобразного шрама.

– Я достать тебе фимиам, но только завтра утро. Сейчас придется пить вино и орать от боль.

– Мне… не нужен… фимиам, – скрипя зубами, отвечал Сингур. – Я… не фимиамщик.

– Ты не фимиамщик только в своей голова! – сердилась Нелани. – Но я-то видеть, что с тобой происходить.

– Фимиам мне не поможет, – он стискивал голову ладонями.

– А что помочь?

– Здесь… этого… нет, – рычал Сингур.

– Ну… это Миль-Канас – здесь есть все. Если я знать, что искать, я находить…

– Да говорю же тебе, здесь этого НЕТ! – заорал он и врезал кулаком по деревянной лежанке.

Шианка отшатнулась, но тут же притянула к себе содрогающегося мужчину и прошептала, целуя в макушку:

– Ну… ну… покричать. Когда кричать – всегда легче. Мы что-то придумать. А ты пока покричать.

Он повис на ней, а Нелани продолжила гладить его и шептать:

– Скоро эта волна кончаться, ты пить вино и спать. Скоро наступать утро. И утро я придумать, как быть до следующий волна. Если я не придумать, сколько волна тебе терпеть? Много?

– Да, – сказал он. – Много. Одиннадцать или пятнадцать. Может, больше.

Шианка снова поцеловала потную макушку, а про себя выругалась: пятнадцать волн вот такого? А ведь каждая новая – сильнее предыдущей. Он или умрет, или спятит от мук.

– Нет. Я придумать что-то.

Он зло проорал:

– Да что ты можешь придумать?!

– Пока я не знать. Ты свой ор мешать мне решить! Лучше бы ты заткнуться и молчать, – она легонько толкнула его, вынуждая лечь обратно, но Сингур положил тяжелую горячую голову не на тюфяк, а ей на колени и закрыл глаза. Его трясло от новых и новых приступов боли.

– Как злой бездомный собак! То рычать и кусаться, то искать, кто приласкать, – покачала головой Нелани. – Как у такой мерзкий брат может быть такой хороший сестра?

Она бубнила, но не переставала гладить его. Постепенно Сингур начал затихать. Это случилось очень нескоро, однако боль первой волны угасла и откатилась перед новым натиском.

– Белокожий ты… – под пальцами Нелани, скользящими вдоль безобразного шрама на спине, что-то дрогнуло, будто шевельнулось. Девушка испуганно отдернула руку. А потом нерешительно снова коснулась потной кожи. Легкое, едва ощутимое трепетание, словно что-то живое затаилось.

Шианка мягко провела пальцами по широкому рубцу.

– Больно? – спросила она.

Сингур не ответил. Он спал.

* * *

В крохотном дворике благоухало цветами, а на каменные плиты падали кружевные тени. Здесь светило солнце, шелестела зелень и город почти не был слышен. Возле крупного розового бутона, басовито жужжа, грузно кружил шмель. Эша внимательно смотрела на нежные лепестки цветка, на то, как подсвечивает их яркое солнце, как падают тени …

На коленях девушки лежала вышивка, на которой распустила бутон такая в точности же роза. Но все-таки что-то с ней было не так. Эша недовольно хмурилась. Она старалась отвлечься работой, чтобы та поглотила мысли, отодвинула тревогу. С вялым удивлением девушка поняла, что скучает по Миаджану. Там тревога не стискивала сердце, беспокойные раздумья не бередили рассудок, страх не пробегал холодной волной по спине. А тот зеленый свет, просачивающийся сквозь сплетение ветвей? Он был такой спокойный, такой умиротворяющий...