— Ты бы штаны переодел, — первым делом заметил уполномоченный ЦК.

— Зачем? — вот самое главное сейчас, это штаны, а не додавить макаронников!

— Парламентеры придут.

— А им-то что надо?

— Договариваться о пленных.

— Да отпустить их и дело с концом. Под честное слово.

— Как можно верить фашистам? — фыркнул Милован.

Но меня неожиданно поддержал Арсо:

— Верить нельзя, но пленных придется караулить и кормить. Построить в колонну и пусть топают сами в Приеполье.

— Это враги! Оккупанты! Расстрелять бы их всех!

Мы с Арсо бросились убеждать товарища из ЦК, что война войною, но пленных все-таки расстреливать совсем нехорошо, но Милован стоял на своем — они же снова возьмут оружие и будут воевать против нас! Сдвинуть его удалось только обещанием грохнуть приставленных к офицерам чернорубашечников — центурионов и капо-манипуло, своего рода политкомиссаров. Ну и соображениями, что если отпускать пленных, то итальянцы впредь не станут упираться до последнего патрона, а предпочтут сдаваться.

Парламентер снова отправился на переговоры и на этот раз синьор Эспозита решил не испытывать судьбу. Он наверняка просчитал, что в ночи у нас будет куда больше шансов подобраться незаметно и накидать гранат, поэтому не стал ждать, когда мы реализуем преимущество, и выкинул белый флаг.

Почти сразу после этого примчалась Альбина с вестью, что Дробняцкий батальон взял укрепленную электростанцию. Арсо немедля обнял ее и поцеловал, причем не в щечку, а в губы, чем испортил мне всю радость от взятия города. Вот так всегда, только размечтаешься, как появляется какой-нибудь Арсо и лезет обниматься к девчонке чуть ли не вдвое его моложе. Хотя кто бы говорил — но я, по крайней мере, не выгляжу старше!

Я сидел на полу управы, привалившись к стене, с автоматом поперек живота и выставив на всеобщее обозрение согнутую в колене голую ногу. Распоротая штанина висела тряпкой, подметая пыль с пола, но мне уже было пофиг, мы свое дело сделали.

Ребята тем временем под руководством Глиши трофеили все, что плохо лежит. А ништяков у итальянцев оказалось неожиданно много, не считая горы разнообразного стреляющего железа. Одними береттами можно будет роту перевооружить, не считая винтовок, к ним отныкали пару станковых, десяток ручных пулеметов, два легких миномета, дофигища гранат, похожих на гибриды консервных банок с роботом R2D2. А еще — длинные светлые жилеты из овчины мехом внутрь, шерстяные перчатки, нечто вроде балаклав — шерстяные трубы, которые можно носить как шарф и как головной убор. И даже бахилы, в которых можно шастать по снегу, не опасаясь, что он набьется в ботинки! Ну и по мелочам — пилотки с ушами, куча стальных шлемов, несколько камуфлированных плащ-палаток, одеяла верблюжьей шерсти, литровые фляги… Богато живут горные стрелки, если б я знал, что тут такие трофеи будут, я бы еще лучше воевал!

Но главнее всего, конечно, горные ботинки. Полностью кожаные, с семью десятками шипов в подошве, сказка, а не ботинки!

Из окна, вопреки не утихавшей у мечети пальбе, вывесили партизанский флаг — сине-бело-красный с пятиконечной звездой посередине.

Арсо гонял связных, отдавал приказания по патрулированию города и сводил доклады о потерях от командиров батальонов. Двести с лишним убитых, из них двадцать девять моих. Три с хвостиком сотни раненых. У итальянцев почти четыре сотни убитых, человек шестьсот раненых и почти полтыщи пленных, включая примерно тридцать офицеров и одного генерала.

Эспозита, пожалуй, щедрого жеста с отпуском пленных от нас не ожидал и даже на прощание благодарно тряс руки, не забыв отправить в мечеть своего лейтенанта с приказом о капитуляции, после чего отбыл готовить колонну пленных к маршу.

— Если мы здесь надолго, надо выбрать место и продолжить обучение, —

— Да, еще бы офицерскую школу, — мечтательно протянул Арсо.

— Не будет у нас времени, товарищи, — обломал нас Милован. — А вот что мы можем сделать, так это погромче трезвонить о трофеях, можно даже преувеличивать.

— А смысл? — не врубился я. — Итальянцы и так знают, чего и сколько потеряли.

— Зато местные обзавидуются и попрут не к четникам, а к нам в отряды.

— Ну и зачем нам такой контингент?

— Обтешем, — уверенности Милована можно было позавидовать.

Но, впрочем, коммунисты могут, еще как могут. А кто не обтешется, тот сам виноват.

Арсо с Милованом засели накидывать отчет Верховному штабу, а меня выгнали в соседнюю комнату, разбираться с потерями и добычей роты.

— Эй, юнак, давай штаны зашью, — легла мне на плечо узкая кисть.

Так мы и занимались делами — я без штанов, Альбина с иголкой и ниткой, когда к нам вошел Арсо. Я даже покраснел, ситуация по здешним нравам весьма двусмысленная, да только Альбина назвала Арсо «брате». А я проклял себя за бестолковость — они же похожи! Глянул на ушные раковины — почти одинаковые, брат и сестра! Пока я приходил в себя от этого открытия, Альбина откусила нитку, спрятала иголку, кинула мне штаны со словами «Держи, юнак, готово!» и вышла.

— Марко! Марко!!! — прыгал я на одной ноге, пытаясь попасть в брючину.

— Чего, сам штаны надеть не можешь? — поддел младший, едва появившись в дверях.

— Ты нигде по дороге сюда цветов не видел?

— Какие цветы, декабрь кругом!

— В домах, в горшках?

Марко завис, но секунд через десять не сильно уверенно ответил:

— Видел…

— Тащи!

Альбина, стоило мне нарисоваться в поле ее зрения, первым делом бросила взгляд на штанину и потому появление из-за спины горшка пропустила.

— Спасибо за помощь, — протянул я неведомый мне фикус с беленькими цветочками.

Она хмыкнула, вздернула бровь, но цветок взяла.

Но только я собрался податься вперед и приобнять, как за спиной заголосил Марко:

— Товарищ командир! Вас требует командант Арсо!

Вот так всегда. Я разочарованно повернулся, но у самой двери меня догнали легкие шаги и в щеку чмокнули прохладные губы

Все, штурм можно считать полностью успешным.

Как ни торопились Сергей Сабуров и полковник Чудинов, но Сочельник в Професорску колонию не успели из-за частых остановок поезда вне расписания. Утром, выйдя с наспех залатанного Главного вокзала, дошли до Святого Марка и отстояли Рождественскую службу, а уж оттуда до квартиры Сабуровой рукой подать, минут двадцать пешком.

Сергей упросил командира роты зайти домой, предвидя рождественский обед и не ошибся. Сестра Ольга тут же с визгом повисла на шее брата, даже не дав ему снять холодную шинель, Ольга Борисовна расчувствовалась до слез, даже господин Зедич соизволил пару раз улыбнуться.

Гостей немедленно усадили за стол, украшенной вчерашней рисовой кутьей с изюмом, дали разговеться печеным гусем с капустой и яблоками, налили горячего тыквенного супа…

— Еще бы поросеночка с хреном, — вздохнула госпожа Сабурова, — какой стол на Рождество без свинины…

— Дороги сейчас поросята, — назидательно заметил господин Зедич, разливая ракию.

— Мне тоже, — подвинул рюмку кадет.

— Сергей? — не то удивленно, не то возмущенно спросила мама.

— Он строевой юнкер, Ольга Борисовна, — вступился за воспитанника Чудинов. — В поле положено, а уж за праздник грех стопочку не выпить. Да и взрослеют сейчас рано.

Выпили, закусили, но тут на улице лязгнула железная крышка почтового ящика.

— Я посмотрю! — сорвался с места Сергей.

Он вернулся через пару минут, отряхивая снег и подал конверт матери.

— Ты почтальону спасибо сказал?

— Не было почтальона, какой-то прохожий, даже не обернулся.

— От Володи… — ахнула Сабурова и судорожно приложила платочек к глазам.

— Можно я прочту? — влезла Олька.

— Да, кончено… Я, наверное, не смогу, расплачусь, — виновато улыбнулась хозяйка.

— Дорогая мама, — начала читать сестра, — добрался до Сплита удачно…

Чудинов слушал вроде бы простое письмо, но мелкие детали, вроде постоянного упоминания комендатур, патрулей, новых властей, что итальянских, что хорватских, что немецких, постоянно царапали слух. Несколько преувеличенное описание, как хорошо устроился, какие молодцы итальянцы, как здорово, что вокруг Сплита нет ни партизан, ни усташей тоже наводили на мысли.