— Как я счастлив вас видеть, майне Херрен!

— Руссиш? — удивленно спросил откормленный вояка, раскрыв мои документы.

— Найн, Балтен-дойче.

— Почему фамилия русская?

— Родители считали, что в славянских странах, — тут я постарался скорчить презрительную грмасу, — трудно жить с немецкой фамилией.

— Где они?

— Отец десять лет как умер, — печально потупиля я, — муттер в Белграде.

— Где живет, фамилия?

— В Професорской колонии, — назвал я адрес. — Рауш фон Траубенберг.

Фельджандарм задал еще несколько вопросов и, видимо удовлетворился, что муттер после погромов отправила меня пробираться к дяде в Сплит, что в армии я не служил по возрасту и что как только все успокоится, мы с дядей тут же выедем в Белград.

Сверкнув напоследок начищенным горжетом с золоченым орлом, немец отпустил меня. Я вышел на последних крохах выдержки и плюхнулся на ближайшую скамейку, меня не остановило даже то, что она стояла вверх ногами — не иначе, опрокинуло при бомбежках.

В отличие от Белграда, разрушения здесь имели вид редкий и бессистемный, как потом оказалось, город бомбили итальянцы. Даже скорее не бомбили, а обозначали бомбежки. Но вот чего в Белграде и в помине не было, так это нагловатых парней, нацепивших черные пилотки с буквой U, флагов с бело-красной хорватской шаховницей и афишек на латинице. Под заголовком «Проглас новог начелника Сараево» жителей извещали, что они теперь живут не в Королевстве, а в независимом государстве Хорватия.

По улицам, вслед за бронетехникой и «Опель-блицами» танковой дивизии проехалась машина с громкоговорителем, немцы объявили комендантский час и я заставил себя подняться — на поиск жилья оставалось не так уж много времени. Прикинув, что рядом с вокзалом ловить особо нечего, минут пять шагал в сторону от железной дороги, а потом начал стучаться в каждый дом. Повезло в девятом по счету, на Скоплянской улице, где пожилая тетушка, глянув в мои честные глаза, сдала мне даже не комнату, а целую пристройку размером в пол-комнаты. С пансионом, но за такие деньги, что в Белграде можно снять номер в отеле — в Сараево все цены заметно выше столичных. Ну нет тут удобного пути по Дунаю, есть только узкоколейка, оттого и дороговизна.

Свои небольшие припасы я подъел еще в Рогатице и по наводке хозяйки отправился на местные фуд-маркеты, предварительно рассовав по щелям конурки лишнее. Жилье я выбрал правильное — почти самая окраина города, под невысокой грядой. Там же, у последних домиков торговали прямо с телег. Не успел я запасти вкуснющей домашней сланины и каменной твердости сыра, как из-за возвышенности донесся залп.

То, что на войне стреляют, неудивительно, но залп слишком уж вразнобой означал, что это не регулярные части, а некое ополчение или партизаны. Но для партизан рано, а с оружием шляться могут себе позволить только усташи и это наводило на очень неприятные мысли. Тем не менее я вернулся в пристройку и завалился спать, решив с утра сходить на станцию узнать, когда пустят поезда и прикупить в сухпай галет или крекеров, если они тут водятся.

За ночь немецкие части покинули город и наиболее заметным элементом пейзажа остались усташи, сильно увеличившись в числе. У вокзала они занимались погромом югославских учреждений, полицейского участка и даже школы, вышвыривая на улицы все, что относилось к бывшему Королевству. Вчерашние афишки сменились новыми, в коих сухо информировали о безоговорочной капитуляции югославской армии и о смертной казни за продолжение сопротивления. А рядом уже клеили пахнущий свежей типографской краской «Закон о защите хорватского государства и народа».

И вот тут-то мне попался Марко. Попался не сам — от казарм короля Александра вооруженные усташи конвоировали в сторону той самой гряды разномастную колонну. Из их радостных криков и гогота следовало, что евреев, цыган и сербов сгоняют со всего города на гарнизонный плац, а потом уводят на расстрел. Уводят с шутками, весело, подгоняя уколами штыков и ударами прикладов.

Полный мужчина в хорошем, но грязном и помятом костюме споткнулся, упал и принялся нашаривать слетевшие с носа очки, но ближайший конвоир тут же с гоготом наступил кованым ботинком ему на руку, а вторым с противным хрустом раздавил стеклышки. Следующий со всей силы врезал упавшему носком сапога по копчику, отчего бедолага взвыл и кубарем покатился вперед, разбрызгивая слезы. Шедшие в колонне подняли его и втащили внутрь строя. А меня мазнул отчаянный взгляд перепуганного парнишки, совсем молодого, лет пятнадцати или шестнадцати, никак не больше.

Я сжал зубы и почти прошел мимо, но пацан выглядел, как мое отражение в зеркале — слегка горбоносый сероглазый блондин с упрямым подбородком. И меня пронзило понимание, что с памятью об этом взгляде в Аргентине я не выживу.

— Фриц! Фриц, бист ду дас? — кинулся я к нему и выдернул на тротуар, пользуясь замешательством усташей.

Там я обнял парня, оторопевшего не меньше хорватов, и успел ему шепнуть на ухо «Я Генрих Шварцкопф, ты мой брат», прежде чем его попытались от меня оторвать.

— Хальт, цурюк! — заорал я на посмевшего и сунул ему в нос рейспаспорт.

— Это мой брат, Генрих Шварцкопф! — вышел из ступора и заголосил пацан.

— Документы! — раздался начальственный рык.

К нам подошел усташ в пилотке и портупее с пистолетом.

— Их бин Рейхсбюргер! Дойч, немец!

— Врет! — влез конвоир и ткнул в парня: — У этого православный крест был!

— Найн! Вир зинд Лютеранер!

Старший глянул в мой паспорт, посмотрел в мои озверевшие глаза, вернул книжечку и решил не связываться, а своему подчиненному бросил:

— Ты сам-то давно перекрестился?

Понятненько… Прозелит, новообращенный католик, такие часто желают быть святее папы Римского.

Без лишних слов я довел парня до каморки и накормил его. Он неплохо держался, но разрыдался после вопроса где его родители. Успокоить удалось не сразу, из прерываемых всхипами фраз я понял, что он из села Кривоглавцы, где местные усташи начали резвиться еще вчера, а всех, кто им противился, попросту связали попарно стальной проволокой и скинули в Босну. Марко сумел выбраться к родне в Сараево, где попал как кур в ощип.

Наказал парню не высовываться, а лучше всего залечь спать, а сам все-таки двинулся на вокзал, пытаясь успокоить раздрай в мыслях — куда деть Марко? Тащить с собой? Где взять документы? Купить? Рефлекторно полез в карман, в котором когда-то носил бумажник с кредитными картами, прежде чем сообразил, что никакого пластика тут в помине и нет. Ладно, расплатимся и бумажными деньгами.

В четвертом по счету магазинчике я нашел искомое, мне завернули в грубую коричневую бумагу несколько пачек галет. Я уже шел назад, соображая, что еще нужно запасти, когда на углу Крушевацкой встал, скрипнув тормозами, грузовик, из которого посыпались усташи, уже не в повязках, а в полноценной в черной форме. Я заторможенно прикинул, когда это они успели ей обзавестись, но если Загреб сдали десять дней назад, то время у них было, и почти прошел мимо них, но в меня уперся ствол винтовки:

— Ты кто? Православац?

На меня пахнуло бензиновой гарью, потом и… наглостью. Эти разудалые ребята сто пудов не местные, не иначе, прислали сюда из Загреба наводить усташские порядки в Боснии. Ее только что прирезали к Ховатии с широкого барского плеча немцев, не глядя, что абсолютное большинство населения — мусульмане-бошняки и сербы. Вот и хорваты и начали сразу показывать, кто в доме хозяин.

— Православац? — с поганенькой усмешкой повторил светловолосый мужик с поросячьими глазами и ткнул в меня винтовкой еще раз.

Знакомый типаж, наверняка служил на низшей должности и вот дорвался до власти.

— Давай, помолись своему богу, — он поддел стволом сверток и выбил его из моих рук. — На колени!

Я все так же заторможено (жаль, нет тут доктора Заманова, спросить, что со мной не так) наклонился подобрать галеты, но вдруг получил пинок и упал, чуть не пропахав носом мостовую. А когда я попытался встать, усташ под ржание собравшихся кругом остальных, еще и наступил на сверток. Бумага порвалась, галеты рассыпались, но это и вывело меня из ступора, заполнив холодной яростью.