— Русский кадетский корпус, выпускной класс. Месяц всего недоучился.

— Это хорошо, что вы, товарищ, — признал меня своим комиссар, — из кадетов.

— Чем же?

— Видите ли… — запнулся он. — У нас крайняя нехватка людей с хоть каким-нибудь военным образованием.

— А что, офицеров совсем нет?

— Почти все офицеры у четников, у нас по пальцам пересчитать можно.

Вот это поворот… Даже в нашу Гражданскую треть золотопогонников служила военспецами в Красной армии, а тут, получается, надо все с нуля… Хотя может это и проще — не придется ломать укоренившуюся традицию. А Мило тем временем совсем развоевался и заявил, что офицеров стрелять надо. А равно и рыхлый и колеблющийся элемент в лице четников, попов и кулаков. Энергично и без пощады, ага.

— Только себе хуже и сделаете, — попытался я малость капнуть на мозги комиссару.

Но прямолинейная коммунистическая парадигма не предполагала такого поворота: как это, мы уничтожим внутренних врагов, а станет хуже? Не бывает такого! Кто не с нами, тот против нас!

— Ну вот расстреляете вы колеблющегося, остальные что, сразу к вам вступят? Нет, скорее убегут подальше, или спрячутся. А обиженные еще и мстить начнут, врагам вашим помогать. Вот и считай, одного грохнете, а троих оттолкнете.

— Это в тебе белогвардейская пропаганда говорит! — возразил Мило. — Наслушался от старших, вот и несешь.

— Так старшие говорили, что в России это в обе стороны работало. После белых расстрелов люди к красным подавались.

— Ну, предположим. А во-вторых что?

— Вот есть вы, левые. А есть правые и колеблющиеся, так?

— Так… — настороженно подтвердил комиссар.

— Как только вы уничтожите всех правых и колеблющихся, образуется пустое место и кто-то неизбежно его займет.

— А мы их тоже!

— Не сомневаюсь. Но появятся новые, а вы, вместо того, чтобы перетягивать людей к себе, так и будете стрелять своих.

— Троцкистские разговорчики, — процедил Мило.

— Ну вот смотри, — я подобрал валявшуюся суковатую ветку и сунул ее в руки комиссару. — Вот левый край, вот правый. Удали правый.

Мило пошарил у пояса, вытащил штык-каму, о котором мечтал Марко, и одним махом срубил правый край.

— Вот так!

— Так, да не так, — я показал на оставшуюся в руках ветку. — Все равно два конца, вот левый край, а вот новый правый. Давай, сруби правый.

— И срублю! — сверкнул нож и новый кусок упал на тропу.

— И опять, вот левый, вот правый. Руби правых!

На этот раз Мило хватанул со злости почти по собственному пальцу и, похоже, задумался.

Так мы и дотопали до Лесковицы, где я впервые увидел конного комбатанта: господа офицеры шпоры-то носили, но вот верхами я их лицезреть не сподобился. А тут три или четыре посыльных туда-сюда, туда-сюда, движуха! И партизаны такие деловые, ходят по пять-шесть человек почти строем, старательно изображая войско.

Нашу группу взял под крыло Радо и привел на постой в тот же дом, где обосновался сам. Там он покопался в мешке, выудил сверточек и выдал Бранко кусочек красной ткани и нитки с иголкой. А мне досталась шайкача с уже нашитой матерчатой звездочкой.

Покрутил я ее в руках, подумал-подумал, и надел.

Потертая железяка упиралась прикладом в ступеньки трема и при каждом повороте пускала тусклые зайчики блестящим от масла казенником — Марко любовался стоявшим перед ним пулеметом. Второй номер расчета на какое-то время стал первым, пока Бранко определили в лазарет, размещенный в доме главы општины. Сам глава недальновидно присягнул правительству Недича в Белграде и ныне числился в бегах — не самый худший вариант, если иметь в виду, что коллаборационистов партизаны могли и расстрелять без всяких сантиментов.

Бранко и Луку самоназначенные санитары пытались вернуть в строй, меня уволок для разговора комиссар, одинокий Марко ждал обещанного посыльного, чтобы дотащить вещи в назначенный нам для проживания брвнар. Ждал да игрался с пулеметом, на некоторое время заслонившим в мечтах Живку.

Да, через его руки уже прошло немало оружия — вальтер, штейр, сокольский карабин, маузер, висящий сейчас на шее шмайсер, но это же пулемет! Марко гладил цилиндрический дырчатый кожух, обшарпанную краску на скругленных углах крышки и покоцаный деревянный приклад с верхним выступом, похожим на рог. Прошелся по насечкам рукоятки затвора, потрогал прицел, нажал на защелку рядом с ним — из чистого любопытства.

Казенник неожиданно провернулся на оси, а из торца кожуха выпал тяжелый ствол, долбанув по пальцам ноги.

Но Марко даже не почувствовал боли, он вздрогнул и неверными руками принялся лихорадочно запихивать ствол на место, пытаясь вернуть оружие в исходное состояние. Только с третьей попытки он догадался положить пулемет на колени и задвинуть ствол горизонтально, а не пихать вверх два килограмма стали непослушными пальцами, попутно пытаясь прищемить их между кожухом и ствольной коробкой.

Выступы, ствол, казенник и защелка встали на место и Марко только собрался облегченно выдохнуть, как понял, что собравшиеся вокруг партизаны ржут над его неловкостью. Краска залила его от шеи вверх.

На пулемет, кроме комиссара, нашлись и другие желающие — вокруг Марко, ставшего временным хранителем столь ценного девайса, немедленно собрались интересанты. И если первый натиск парень успешно отбил, то вот сейчас, когда он на глазах у всех чуть было не облажался…

— Эй, момче, такая игрушка не для тебя! — широко усмехнулся партизан с крупным орлиным носом.

Марко только плотнее прижал пулемет к груди.

— Не жмись, отдай, ты, небось, и стрелять из него не умеешь, — уговаривал носатый.

— Да чего с ним говорить, дай сюда! — вылез из-за его спины мужик с угрюмой рожей и тут же протянул свои лапы к пулемету. — Проверить надо, не сломал ли!

Хорошо что у комиссара нашлись срочные дела и он отпустил меня, так что всю сцену я видел по мере приближения к эпицентру. Когда до галерейки оставалось полсотни шагов, угрюмый схватил пулемет за ствол и медленно, но верно потянул на себя. Красный как советский флаг Марко упрямо пытался удержать МГ в руках, но проигрывал по массе и силе. И с каждой секундой и каждым упущенным миллиметром все больше наливался злобой загнанного в угол волчонка.

Я прибавил шагу, опасаясь, как бы Марко, утратив пулемет, не натворил с отчаяния делов — пальнет еще из пистолета в упор, потом разгребать замучаемся. Да и хороший шанс поставить себя в мужском коллективе грех не использовать. Новичок если прогнется, то запинают и будет потом вечным «принеси-отнеси».

— Я тебе сейчас проверю, — недружелюбно раздвинул я троих зрителей, — прикладом поперек спины. Грабки убрал от чужого.

— А ты не охренел ли, дечко? — резко развернулся угрюмый, но пулемет не выпустил. — Как со старшими разговариваешь?

— Глухой? — уперся я в мужика взглядом. — Команду убрать грабки не слышал? Могу поджопник выписать для доходчивости.

Гул среди собравшихся с подтвердил, что я выбрал правильный градус эскалации. Угрюмый, не отпуская пулемет, развернулся ко мне:

— Ты откуда такой резкий?

Мужчины — просто большие мальчики. Просто у них игрушки дороже или убойней, вот как сейчас. И разговоры точно такие же, как в детстве на футболе или на разборках с такими же мальчишками из соседнего двора. Ну, с поправкой на сербский колорит.

— Еще спроси с какого раена.

— Че?

— Через плечо. От пулемета отцепился, три шага назад и вали, откуда пришел.

— А че, твой, что ли? — перешел к новой аргументации угрюмый.

— Вот именно что мой, с бою взял.

— Нет, вы посмотрите на него! — обернулся он к партизанам, ища поддержки. — Сопляк, а туда же! Пулемет он взял! И десять немцев убил, ага!

— Двадцать.

— Что двадцать? — не понял оппонент.

— Двадцать немцев убил. И усташей столько же.

Не вдаваясь в дальнейшие пререкания, я сделал последний шаг, разделявший меня с угрюмым и резко вдавил костяшкой пальца ему за ухо. Он взвыл, отпустил пулемет и схватился за шею, растирая болючее местоо. Но уже в следующее мгновение заорал, наливаясь красным, как только что Марко: