– Кто на берегу дежурит? - спросил Бригадир (только для того, чтобы что-нибудь спросить - перевести разговор на чужое)

– Инок со служкой. Сейчас не так густо плывут.

Бригадир в том деле и сам помогал. Стоял на подхвате. По непривычному трясся страхом, но потом душой согрелся - чарку ему, как всякому новичку, подносили на каждом покойнике.

– К нашему берегу доброе не пристанет, одно дурное - и чего так? - жаловался Старший Святой, отпихивая от кладок очередной труп. Возни было порядочно, каждый второй труп пытался вяло сопротивляться, хватался за шест, которым пихали, и тогда по шесту набегала или ползла черная вонючая искра, и, стоящему наготове с топором служке тут же приходилось половинить шест и спихивать отсеченное в реку. Следующего приходилось пихать оставшимся обрубкой и уже Бригадиру.

Правильных шестов маловато. Но так можно всю Рощу свести. Не успевает нарастить требуемое.

Метрополия все больше затягивает округа, чувствуется ее рука, местами железная, там, где взяла хватко, но здесь и рядом еще не обхватывает, не сжимает, можно протечь промеж пальцев.

Слухи доходили: Смотрящий - их ставленник - все больше власти берет. Ловит всяких, выдергивает и переносит неизвестно куда - только слышишь, тот следопыт пропал, этот грибной человек сгинул - ни следа. Раньше тоже пропадали, но то на костяк человечий наткнешься и признаешь, то видел кто-то, либо слышал краем уха последний вопль - а теперь как в прорву, бесследно.

– Еще глубже уходить надо, - думал Бригадир. - На родное. Туда, откуда сам.

Приметы тому были.

Во-первых, сны, где он, Бригадир, не просто молодой, а совсем несмышленыш, и деду приходится вновь и вновь объяснять ему азы.

– Осенью сетки на реке забивает бурой травой, весной - раздувшимися покойниками. Лучшее время рыбной ловли - лето. Не так прибыльно, но мороки меньше и своих нервов истратишь несоразмерно.

Так объяснял дед собственную диспозицию городскому внучку, прибывшему в свои первые каникулы на подкорм.

– Весной народ дуреет, иные с голодухи лезут в такие места, куда при здравом уме не… А сытой осенью нос из хаты сунуть страшно по другим причинам - лес на зиму нажирается. Нет ничего лучше лета, помяни мое слово!

Внучок помянул, как было велено, спрятав при этом зевок. Разговоры деда надоели хуже кряканья казараг, но мамка сказала - терпи!. Без деревенского припаса в городе не продержишься - а город это все! За ним сила и будущее. Там и лицензии дают под все дела. Даже под убийство Бригадира… под убийство самого себя.

В этот момент Бригадир в первый раз проснулся. Еще не в поту, но отдышался с трудом. Перевернул подголовник на другую сторону - под другой сон. И опять сон на его личную похожесть вывел, на то, чего боялся больше всего.

Приснилось, что через улицу сам с собой переговаривается - покойным. Тот, вдруг, звать взялся, -Чего тебе там делать, сюда переходи, ты где задерживаешься?

– А ты? - не нашелся что спросить Бригадир.

Сам себе объяснил, что нормально устроился, в общежитии теперь живет…

– Каком общежитии? Какое, нахыр, может быть общежитие? - удивлялся Бригадир, но так и не понял - что сам себе объясняет, словно на все объяснения звук пропадал. Опять стал самого себя звать: - И что тебе там, на том свете делать?!

– Нет. Не могу - у нас здесь сейчас забастовка. Надо зарплату поднять…

Тут окончательно понял, что он, Бригадир, мертв и ни на коком свете, кроме другого, быть не может. Напугался и проснулся в поту. Лежал на сене и долго соображал, что сам себе хотел сказать? Что жить "там" недешево?…

– Лопату не повредил? - спросил Старший Святой.

– Нет.

– Ну, иди теперь сдай Иноку, вряд ли теперь до второй луны кто-нибудь явится поля замерять. Второго начто не прибрал?

– Стучать будет - за дятла теперь, - сказал Бригадир.

– Грешно. Ну, да ладно - ему отпустится, в грехе рожденные, в грехе живущие - греха не ведающие. А тебе за это очищаться - иди скажи Иноку, что две чарки велел налить в наказание. Потом в ключе обмойся - отрезвись.

Бригадир повеселел и попросил:

– А можно наоборот, сперва в ключик, потом чарки и на боковую? Я же здесь с ночи дежурю.

– Можно, - сказал Святой.

Бригадир подумал, что если так дальше пойдет - поверит в его святость.

– Постой! - сказал Святой. - О пришлом ничего мне сказать не хочешь?

Бригадир напрягся.

– Ну, нет, так нет, - отпустил его Святой.

Арестант обезножел, отказали ходилки напрочь. Здорово, видать, с верхотуры свергся. Но живуч, стал требовать чтобы имущество отдали. Прямо бредил стал этим.

Чтобы жар сбить, занесли страдальца на ту гору, где Дурной Амбар. Внутрь, конечно, не пустили, но Инок все его вещички поочередно вынес - предъявил, показал, чтобы не подумал - прикарманили. Последним самое тяжелое - наплечни с мотором, погнутым винтом и рваной металлической сеткой. Арестант, как увидел, каким рыжим налетом механизм покрылся, так запричитал на каком-то чужом языке. Должно быть, совсем забылся. Бригадир все ждал, что за такой проступок дадут ему по голове, решат, что дурное наговаривает на чужие головы. Святой стоял рядом в задумчивости, но то ли язык этот знал и не нашел в нем опасных слов, то ли решил, что этому и так хватит, достаточно на голову упал.

Про вещи бригадирского арестанта разговоров было много. За механизм здесь никто не удивлялся, знали о повозках, такими механизмами колеса вращающие. А вот про то, что прилетел… Всем было сомнительно - как из тряпок и веревок можно составить крылья человеку? Пырей опять доказывал, что можно, что было в одну из его войн нечто похожее. Но самим пробовать не стоит. Та ворона, что утке подражать пытается, рано или поздно, но утопнет.

Снесли гостя вниз и взялись лечить.

За прошедшее время особых событий не было. Верховые одну дурную экспедицию взяли в ножи - за то, что кого-то обидела или за то, что не вовремя сплавляться задумала, до полной ее расчистки… Поговаривали, что и сюда следует ждать с города карателей, особо разбираться не будут. Но обошлось. Возможно, были и не муниципальные подкормыши, а частный сектор - любители, чтобы обидеться, да на толковых карателей скинуться, финансово уже не потянули. А вот потом началось… Сейчас, впрочем, уже не так густо плыли по реке покойники, но в некоторых все еще признавали верховых.

Серединные теперь ворчали, что на весну больше будет работы, придется часть верхового участка на свою ответственность брать. Когда там еще молодняк окрепнет, чтобы топором управляться наравне? Что придется в свой сезон в верховьях подзадержаться. Весенними ветрами перезрелые ели падали, перегораживали - тогда приходилось расчищать свой уговоренный участок реки - после сильного ветра тоже уходили на несколько недель, до самого верхового урочища. Тогда обычно и низовские поднимались до самой их срединной пяди. Смоляные, прокуренные костерным дымом, ошалевшие от рыбной кухни и желающие хоть кое-какого разнообразия… Опять бабы не по времени брюхатели, а мужики, спустившись, ходили задумчивые - а не спуститься ли разом и к низовским, не наломать ли им бока? Не поотрывать ли особо ушлым то, что хоть и не кость, но диво крепким бывает? Уж они то знают! - сами недавно гуляли к верховым… Мысли эти за собой другие потягивали, и взгляды обращались на речуху - не спускается ли с претензиями верховое урочище? Так и жили. И товары путешествовали вдоль реки. У тех, кто возил, сложилась славная привычка откупаться, от побережных, и платить вперед на новую расчистку.

Бригадиру толком поговорить еще не удалось. Так, парой слов перекинуться.

– Дергать отсюда надо побыстрому, - сказал бывший метропольский арестант. - Тебе и мне.

– Почему?

– Если я узнал - те тоже узнают. Дело времени.

Куда с обломанным в лес? Далеко не уйдешь. А без него не узнаешь, что следом идет и как от этого спасаться.