Лирическое отступление: ни того, ни другого он не имел. Но вполне мог вжиться в свою роль.

Он на самом деле много чего мог бы. Даже притворился бы, что Системы нет и что он просто параноик, каких свет не видывал. Но было одно «но»: он имел в себе то самое рациональное зерно. Всегда имел. Теперь это зерно проросло в нечто могущественное в нём – в умение понимать тонкости и хрупкость мира, понимать собственную ведóмость. И теперь, ради шанса уничтожить ведóмость Павел обязан был пойти на этот шаг – лечь в больницу. Ему нужны ответы, и только так он сможет их получить.

Доктор в эти его планы не входил, но Павел не против общаться с этим специалистом, потому что зачастую тот тоже говорил занимательные вещи и бесил его меньше остальных.

Завтрак прошёл без эксцессов. Каша была в меру горячей и пресной, чем не вызывала никаких чувств, кроме равнодушия. Так что с вполне расслабленной физиономией Павел направился к кабинету врачевателя.

Ему повезло, что дежурил сегодня именно доктор Крашник. Ни с кем другим парень не нашел бы общий язык. Он только пришел на смену и, уже получив отчёт от ночного дежуранта, был готов принять Павла. Тут можно даже не гадать: его зовут обсудить случившееся.

Паша постучал костяшками по двери и выждал паузу, прежде чем войти. В кабинете было теплее, чем в общем зале. Тонкий луч света заливал золотом аккуратно рассортированные бумаги на столе врача и телефон-селектор. Сотового телефона Павел давно ни у кого не видел в стенах этой больницы: кто имел – скрывал. Врачи и медсестры в свою очередь надежно прятали свои в кабинки. Паша искал этому объяснение, но ни к чему так и не пришёл. Разве что эту нужду диктует то, что телефон – трубка Дьявола.

Доктор уже ждал его. Парень заметил в руках врача медицинскую карту, куда после каждой беседы специалисты, с которыми он общался тет-а-тет, заносили свои наблюдения. Доктор Крашник был тяжелее своей необходимости, но не толстяком, седина струилась по его вискам, спускаясь к шее. Он напоминал зачерствевшего в боях с пациентами дядьку, который теперь только и рад посидеть покропотливее над делами пациентов, что поспокойнее.

Доктор поправил оправу очков.

– Доброе утро, Павел, – произнёс он и с уверенностью протянул руку для рукопожатия. Павел тут же ответил:

– Доброе.

– Присаживайся.

Паша со всей грацией плюхнулся на жесткий диванчик, решив, что ему стоит начать объясняться первым.

– Как твоё самочувствие? – опередил его врач.

– Сегодня уже лучше. Спал как убитый. Вчера я немного расстроился на групповом сеансе.

– Подробнее, пожалуйста, – попросил он, – и ты же знаешь, для меня куда важнее не как всё произошло, а почему это произошло.

Паша удивленно посмотрел на мужчину, что был старше него на целую жизнь. От его искреннего небезразличия захотелось говорить:

– Не знаю даже, весь день наперекосяк шёл. Меня только выпустили из волшебной комнаты, а я всякого успел себе там понадумать. Ну, что это моя вина. Что это я неправ, – на секунду парень прервался, ибо это были не те слова, что он готовил первоначально. Эти мысли были не придуманные, а настоящие, его собственные, и слова сами рвались наружу.

– Мне это знакомо, – пожал плечами доктор и улыбнулся: – я в такие моменты побыстрее ложусь спать, пока совсем не расклеюсь.

Чёрт.

Знаете, эту банальное чувство, когда чувствуешь себя не очень и хочется найти понимание в глазах других, а не только плохо скрытое осуждение и желание дать совет. Хочется найти хоть мизерный отклик даже в незнакомце и тут же выложить душу. Паша чувствовал сейчас эту свою уязвимость и осознавал, как он скучает по обычному общению и той отдаче, что можно получить из разговора.

Как же ему не хватало друга.

– Правы мы или нет, покажет только время, – Доктор Крашник решил заполнить образовавшуюся пустоту собой. – Под чувством вины заложены по большей части наши прошлые сожаления. Мы помним наши ошибки. И мы не хотим повторения, потому чувствуем вину даже тогда, когда ничего плохого не произошло. Что-то ещё было в изоляторе, что тебя потревожило?

– Я… – в носу защипало, но Паша прочистил горло и продолжил: – Я хочу верить в то, что я следую правильной дорогой по жизни. Но те дни взаперти сделали из меня селедку, и я мариновался в собственных воспоминаниях и сомнениях. Проблема в том, что иногда я как будто просыпаюсь, смотрю вокруг трезвыми глазами… Я словно удивляюсь своему безумству. Ну… Вы понимаете, о чём я. И когда я что-то опять замечаю, тогда надежда рушится… мне становится физически нестерпимо находиться в собственном теле.

– И что ты делаешь в такие моменты?

– Обычно шёл курить. Сейчас ничего. Лежу и думаю об этом, пока не усну. А во сне эти вопросы наслаиваются и превращают моё сознание в личный бал Сатаны. Это заставляет задуматься, не обычный ли я псих с завышенным эго?

– Но вчера ты не выдержал, – деликатно направил доктор их беседу в нужное русло, пока Паша не развил тему со снами.

– Кажется, я порвал тест, потому что он мне показался абсурдным, и выругался на доктора Ингу… – Паша изобразил стыд, как это делают шаловливые дети, скривив подбородок и выпучив нижнюю губу. Психопаты, лишенные совести, так же кривляются, когда им зачитывают список их прегрешений – Паша видел в документальных фильмах. – Блин. Звучит не круто, я знаю. Но в тот момент это было словно наитие.

Доктор понимающе кивнул. Кажется, картина из слов парня привела его к какому-то умозаключению.

– Как ты думаешь, какое у тебя IQ? – задумчиво спросил он, снисходительно осматривая Павла. Последний занервничал.

– Я не уверен. В принципе, я слушал, что рассказывали в школе. Какую-то информацию я помню.

– Тот тест, который вы проходили на групповой терапии, не имеет ни малейшего отношения к твоим умственным способностям. Его цель была немного другая. Тест на психику – слышал про такие? По сути, это обычные тесты, которые дети могут проходить на уроках. Ни у кого не возникает с ними проблем, когда тесты проходят в «здоровом» мире. Но если дать «нормальный» тест психически нездоровому человеку, это вызовет у него резонанс. При медосмотрах ограничиваются простыми вопросами: «как вы относитесь с апельсину?» или «чем отличается соль от сахара?» и т.д.

Паша внимательно слушал, только сейчас осознав, как неосознанно сам провалил тест «на нормальность».

– Но тем не менее, мы сейчас не для этого здесь, – вкрадчиво продолжил специалист, – я спрашиваю о твоих аналитических способностях, умственном возрасте, логическом и пространственном мышлении, умении сопоставить данные и создать цепочку сложных выводов. Вот что такое IQ.

Паша молчал, потому что прекрасно помнил такое. В институте они углубленно занимались по «Психологии». И потому отвечать не спешил.

– Хотел бы ты пройти один из таких тестов, – настаивал психиатр, – чтобы я мог дать оценку твоим действиям и помочь тебе в том тупике, который привёл тебя сюда?

Паша думал достаточно долго, по его определению, но так и не решался. Перед ним специалист. Настоящий. Не преподаватель института, который разбередит прошлые раны и по окончании курса бросит, поставив оценку в зачетку. Когда ещё будет такая возможность объяснить самому себе значение тех цифр?

Паша помнил как это было в студенчестве. Они, конечно, проходили многие тесты, но тест на IQ – страшнейший из вещей. Результат тогда его напугал. Его не взялась объяснять даже препод по «Психологии», и ему самому пришлось искать толкование в интернете. Преподавала у них женщина, которая раньше работала в комиссии военкомата – давала заключение об отсутствии у призывников наклонностей, которые помешают им отдавать долг Родине (когда эти невинные подростки успели задолжать, не уточнялось). В общем, предмет её деятельности был серьёзным, а допущенная ошибка стоила жизни. Эту женщину побаивались. Нет, она не выглядела угрожающе, не сидела за столом с указкой, отбивая им ритмы армейских песен. Она была в меру улыбчивой и понимающей. Так все думали, пока к концу курса она не задала каждому написать зачётную работу. И темы она распределила индивидуально. Так Павлу попалось следующее: «Хроническое одиночество и способы борьбы с ним». До этого момента Паша и не задумывался, что его обособленное поведение в обществе является такой уж большой проблемой. Другим повезло меньше. Девушке, которую негласно считали нимфоманкой и чутка завидовали, выпало: «Сексуальные девиации: способы проекции детских травм на будущих партнёров». Было такое чувство, что преподаватель мастерски подстебнула её сексуальную распущенность, но нет – через несколько дней однокурсница призналась, что писала эту работу в слезах.