«Так почему Психиатрия?», – каждый раз искренне хотел спросил у неё Павел, но так и не решался. За ними наблюдают. Да и вопрос – риторический, не иначе.

– Можно, в этот раз я тоже воздержусь от высказываний? – попросил вместо этого Паша. Лицо врача-стажёра не изменилось, ни один мускул не дрогнул. Сложно было сказать, как она относится к ним всем и к нему лично, потому что с таким непроницаемым лицом доктор могла и в автобусе ехать, и вырывать у людей позвоночники. Каждый человек был хорош в чём-то одном. Так вот искусством доктора Инги был её профессионализм.

Да, надо признать, если бы Павел возглавлял Систему, он бы тоже назначил её на эту должность.

– Павел, – обратилась она, не моргая, – именно обсуждая наши идеи и мысли, мы в конце концов приходим к соглашению. Обсуждая проблемы с другом или компанией, мы с большей вероятностью найдём решение. Даже если мы, как слушатели, не будет давать оценку твоим мыслям, тебе самому будет легче расставить приоритеты и найти истину среди ошибочных выводов…

Опять она об этом. Павел сомневался, что он заслуживал звание «проблемный пациент», – опять же, он смотрел фильмы, – и повышенное внимание к его персоне без приукрас выглядело подозрительно. Что ему ещё сделать, чтобы от него отстали? В конце концов, он здесь не ради терапии.

– Может, завтра, – сдался он. Деланное сожаление, как он надеялся, отразилось на его лице. – Я правда попытаюсь.

– Хорошо, – как ни в чём не бывало перевела тему сестра Рэтчед. – Готовность идти на уступки формирует в нас умение слушать. Вас никто не осуждает. Цель, в первую очередь, обеспечить Вас надежной опорой, с помощью которой Вам станет легче открыться себе и миру. Давайте в таком случае, переключим внимание на слушание. Отвлечёмся. – Она слабо жестикулировала, чем напоминала Павлу ленивую коалу. – Сейчас я включу знаменитую симфонию для духовных практик. Просто послушаем её, и в конце Вы мне назовёте по одной эмоции, которую она в Вас вызвала.

Воцарилось молчание, ввиду технической заминки. Доктор искала в своем плейлисте нужную музыку, провод переходника опутывал её телефон и спускался, как белая струйка молока, к сабвуферу десятилетней давности. Скорее всего, эта одна из двух колонок, составляющих полноценный домашний музыкальный центр. Так кажется. У бабушки Павла дома тоже такая есть.

Была.

Справившись, доктор Инга отложила телефон на колонку и обернулась к пациентам. Руки были сложены на коленях в замок, ноги соприкасались на уровне коленей и щиколоток, подбородок приподнят чуть вверх. В таком положении Инга не выражала ничего. Как если бы Некто внезапно сбросил все настройки на заводские, обезличив Ингу до состояния куклы. Такие были первые ассоциации, и за столько лет Павел научился им верить.

Заиграл быстрый колокольный перезвон, к которому в процессе подключилось нечто ударное, вроме метронома, добавляя ритм. Затем наслаивались другие инструменты. Фортепиано. И шипящий звук на фоне, который Паша никак не мог идентифицировать. И снова на первый план вышли колокола.

Доктор Инга, видимо, из тех людей, у которых есть даже «плейлист для церкви».

Он попытался сосредоточиться, даже закрыл глаза. Какой там был вопрос? Назвать чувства, которые вызывает у него эта композиция.

Никаких.

Это не первое групповое занятие; кто-то, на скромный взгляд парня, действительно добился прогресса, но Паша знал, что чужая результативность в этом случае направлена на то, чтобы другие быстрее открывались. Нельзя исключать факт, что эти реконвалесценты, душевно повествующие о том, как легко на душе им становилось, всего лишь массовка.

Затем к композиции прибавился новый звук – женское горловое мычание. Паша открыл глаза и уставился на одну из пациенток. Она, казалось, была наполнена каким-то божественным благоговением, этакая Мать-Природа в человеческом обличии, за что и получила она это прозвище. Волосы пушисто опадали на плечи и грудь. Ни капли макияжа, но по сравнению с другими её можно было бы даже назвать милой, если бы не эти приступы нирваны под церковные звуки.

Доктор проследила за реакцией остальных присутствующих. И если пациенты были заметно встревожены, взгляд Инги опять был лишен каких-либо оценочных оттенков; она приняла информацию, зафиксировала в невидимый блокнотик и двигалась дальше.

Не в правилах стен этого заведения называть кого-то умалишенным или блаженным. Но в шутку можно давать друг другу клички. Как Матери-Природе.

Павел не знал, есть ли у него негласная кличка, потому что он не понимал, что в головах у этих людей. Когда он был ещё на свободе, учился в школе, в университете, подрабатывал на заводе, мотивы и мысли людей были написаны у тех на лицах. Кто-то пытался скрывать их, но тем самым ещё сильнее обнажал душу перед Павлом. Люди в основном были похожи, и двигала ими всем понятная физиология, желание быть любимыми, иметь уважение среди себе подобных. Это если прям утрировать. А что в головах у местного контингента, Павлу не понятно. Он уже вторую неделю, как по звонку, обивал коридоры этого заведения, пытался вести себя менее подозрительно и заставлял Всевидящее Око думать, что Оно победило.

Двуличие, проснувшееся в нём, порой поражало и его самого. Здесь и сейчас он – один; наедине с самим собой – другой; во внешнем мире – третий. И нигде он не настоящий, потому что понятие жизни у него немного отличалось от общепринятого. Он уже не помнил, когда он жил, а не просто рефлексировал свои мысли и ощущения, читая символические знаки и сопоставляя их в своей голове. Многогранная эмпирическая структура выводов напоминала кристаллическую решётку прочных связей. Увы, игнорировать их больше не получалось, поэтому он теперь здесь.

– Ну, что? Появилось ли что-то от прослушивания данной композиции? – спросила доктор Инга, как только мелодичные ноты аутро стихли, а Мать-Природа лениво покачивалась из стороны в сторону.

Макс уже тянул руку. Поза его не изменилась, лишь раскрытая ладонь взлетела вверх и сотрясалась, как от разрядов тока. Казалось, ткни в этого парня иголкой, и его разорвёт от словесных потоков; а учитывая, что у него два разума на одно тело, то тот поток не заткнется, если не дать право высказаться всем.

– Давай, Максим. Начни первый, – наконец, обратила на него внимание Инга.

Павел закатил глаза, предчувствуя это самое. То, что в психиатрических кругах не научились никак иначе называть, кроме как мысленно матом. Возможно, единственная роль Максима в этом мире – это раздражать других, заставляя уходить в себя, запираться как можно глубже, чтобы не слышать его бред.

– Я всё время думал об отце. Эта мелодия напоминала мне о детстве. Когда я был меньше, отец говорил мне: «Человек – животное, искушённое до всяких соблазнов, и всегда им и останется». Отец учил меня бороться с подобными порывами. Настаивал на том, что нужно пробудить силу, заложенную во мне природой, которая у других атрофирована, и учиться управлять ею. Настоящая сила… «Человеческая популяция, – повторял он, – нуждается в чистке. Кастовое разделение сделало одних безвольными овцами, а других – пастухами. И этого не изменит один голос или даже миллионы голосов. Этот мир не исправить без кардинальных мер. Социальная дезорганизация уничтожающего лидерства». Он говорил это нам за обеденным столом. За игрой в нарды и лото. На прогулках и на праздниках, когда выпивал, и когда водил нас в кино…

Макс всё продолжал. Его радикальные взгляды мог бы принять даже Павел, если бы только эти взгляды не подразумевали под собой кровавую бойню меньших над власть имущими.

Второй личностью Максима был голос его отца, который однажды заставил его напасть на человека. Максима по решению суда здесь держали насильно.

***

Здешние обеды также претерпели некоторые изменения, требуемые правилами безопасности. Хочешь, сиди за круглым столом; хочешь, выбери стол-по-трое. Но оставаться совершенно одному с обеденными принадлежностями не желательно. А уйти с ними в палату тем более не позволят. Как и не вернут на место ручку от пластмассовых окон. Если понаблюдать за упрямыми людьми, то они и ложкой сумеют, к примеру, вспороть себе живот. Нельзя недооценивать отчаяние человеческого рода, склонного страдать при любой удачной возможности. Представьте себя ребёнком, которому голосом взрослого пообещали приз, если вы сможете проделать в диване дыру чашеобразной стороной ложки. Затем попробуйте оставить такого ребёнка на весь день с этой мыслью. Не нужно усиленно думать, чтобы догадаться: если вдавливать с достаточной силой, рано или поздно непрокалываемое полотнище растянется и порвётся, впуская ложку внутрь – в нашем случае, в брюхо.