Поэтому за одиночками следят в четыре глаза.

Это и заинтересовало Павла – это повышенное внимание. Захотелось поиграть на чужих нервах. Словно бы он парень с репутацией вора, который каждый день посещал один и тот же магазин. Внимание повышенное, но неоправданное.

Паша рад наконец-то поесть в одиночестве. Он уже принял холодную переноску с чашкой супа и вторым, и пошёл к наиболее изолированному дальнему углу, как на пути появилась та неприятная пациентка – Луиза. Скрытная, мутная, ещё и психованная. Та деловито покосился на еду Павла и на свою:

– Знаешь, раз уж мы заказали одно и то же, тогда вместе пообедаем? – начала она, и Павла почему-то это ошарашило. Эта Луиза правда не считала невербальных сигналов или это оригинальный способ начать знакомство?

– Нет, – сказал он и постарался обойти сумасшедшее препятствие.

– Подожди, эм, Павел? Я просто рядом посижу.

– Нет, – повторил Паша. Он не враждебный. Он всего лишь хочет иметь право выбора, где сидеть и с кем. И он выбрал одиночное место вдалеке под взором надзирателей, провоцируя их своим единоличием и необщительностью.

– Да погоди ты, – Луиза перехватила его за локоть, другой рукой всё ещё удерживая свой поднос.

– Не трогай.

Предупреждение никого не испугало. Другие пациенты ими не интересовались. Луиза приблизилась, так и не отпуская руку, чтобы прошептать:

– Мне нужно проявить себя «компанейской» и готовой к общественной жизни. Так что я вынуждена первой пойти на контакт, чтобы меня перестали насиловать на индивидуальных сессиях, – объяснила она.

Абстрактная картинка резанула в голове неприятным образом после слов о насилии, и Павлу понадобилось мгновение, чтобы отмахнуться от неё и проанализировать ситуацию.

Так. Луизе нужно притвориться «нормальной». И она выбрала средством достижения цели Пашу, исходя не из личных выводов, а просто так. Потому что Паша – первый попавшийся? Так он и поверил. Это был бы слишком очевидный ход, чтобы запудрить Павлу голову и отвлечь от главного. Однажды с Павлом уже познакомилась девушка, чисто «случайно», и ничего хорошего после неё в его жизнь больше не случалось. Он учёл свои прошлые ошибки, и теперь уяснил: ничего не делается «просто так». Случайности заканчиваются там, где существует хоть мизерная выгода.

– Я сказал «нет». Глухая? – взъерепенился он. Последний раз с ним вступали в контакт так агрессивно только в школе. Школа вообще странное время. Единицы могут назвать это время лучшим в жизни. Школа создана не для жизни, а для избегания её. Так что, пожалуй, это был последний раз, когда кому-то было до него дело в принципе, и сейчас вот опять.

– Ты обломишься что ли? – девушка пихнула его в грудь, как свояченица пихает своих корешей у подъезда. Слишком много тактильных событий.

Луиза не унималась. Зелёные капельки глаз смотрели в упор и не желали быть проигнорированными. Павел глянул за спину Луизы, ища аргумент, с помощью которого можно скрыться от неё, и уже начинал злиться, пока не нашёл:

– Если ты не отступишь, я попрошу вон того верзилу вмешается.

– Да ты меня не слышишь! Мне нужна помощь.

– Позвони в техподдержку.

Луиза наконец отцепилась от него. Бросив презрительный взгляд на Павла, она процедила сквозь зубы:

– Сыкло.

План, не успев созреть, уже вышел из-под контроля.

У Павла теперь есть собственная палата. Личная во всех смыслах. Из неё выходит прекрасный вид на огромное Ни-че-го из окна, которого нет. Который гармонирует с домашней и уютной обстановкой обшитых матрацами стен. У него есть кровать с периной и комплект постельного белья. Туалет и раковина. Больше ничего ему не предоставили по простой причине того, что теперь он «на карандаше» у заведующего отделением и, по совместительству, у своего лечащего врача.

Можно сказать, его заметили, наконец-то, и всё из-за сцепки с этой занудой-Луизой, которая так отчаянно сверлила его мозг, что он не выдержал и наорал на неё. В ответ девушка напала с кулаками, и, собственно, в соседней камере палате для одиночек теперь сидит и она. За что боролись…

Бледные стены напоминали кожу одной из пациенток – имя он не запомнил, – она страдала дистрофией. Всё её тело, покрытое тонким пушком, сияло молочным цветом, показывая степень её болезни. Ещё чуть-чуть, и она бы слилась со стенами, которые окружали сейчас Павла днём и ночью.

Время взаперти дало ему возможность подумать. Он часами сидел в одной позе в изголовье кровати и смотрел перед собой. Если бы его транслировали по ТВ, как реалити-шоу, это была бы самая низкорейтинговая передача, и он постарался, чтобы это было действительно так – превозмогая боль в шее и желание покурить, он упорно отсиживал свой срок. Двое суток.

Неспособность выговориться приносила на данный момент наибольший дискомфорт. Просто обсудить, чтобы понять, как ему следовало поступить. Потому что реальность ощущалась, как какой-то непродуманный разработчиками тупик, в котором ему никто не может объяснить значение элементарных вещей. Все только лгут, глядя в глаза, а это, сами знаете, не очень радует и отбивает желание доверять.

Ему нужно быть максимально бдительным, чтобы не выходить из образа. Потому что план, не успев созреть, уже вышел из-под контроля. Вторая неделя, а его уже попытались приструнить этим заточением, заперев наедине с самим собой. Исправительная изоляция действовала на него соответствующим образом, воскрешая в памяти все события, захороненные под покрывалом стыда. В любое другое время вспоминать их не было бы ни капли желания, но здесь минуты тянулись часами, и вспомнить он успел всё.

***

Если спросите его о самом примечательном событии, перевернувшем его жизнь, то Паша без сомнений ответил бы, что это его первый арест.

Сразу стоило пояснить: он не виноват. Кто-то, кто оказался излишне скрупулёзным, или тот, кто не вовремя встал на его пути, – виноваты. Он – нет.

Он помнил это, хотя прошло, пожалуй, лет восемь. Легкий стыд и непонимание всё ещё не давали ему отпустить это воспоминание и забыть, как он делал бы это с другими проблемами в жизни. Этот случай в биографии задел его за живое.

Дело было в жарком июне. Его погнали с первой официальной работы из-за скандала с высокопоставленным клиентом и пригрозили, что с их рекомендациями его примут только в ассенизаторскую контору, где ему и место до конца века. Говорили они это не так завуалировано, кстати, но смысл понятен. И после увольнения Павлу приходилось тяжело. Он пробовал устроиться на смежные должности в дочерних компаниях, чтобы не терять стаж, но его гнали ссаными тряпками. Он позанимал деньги у всех, у кого мог, но наладить жизнь и устроиться на новую работу не получалось. Как будто все в городе внезапно узнали, что он необучаемый опездол, и теперь не хотели подписываться на это. Чёрная полоса для его карьеры и кошелька.

Он не работал уже сколько, месяца три? Последние деньги ушли на ежемесячную плату за ещё тогда съемную квартиру, и в какой-то момент он начал голодать. «Неужели это и есть взрослая жизнь, которую так нахваливали сверстники?», – думал он с истеричной усмешкой, попивая чай из заваренного по третьему разу пакетика. Неприятное чувство в желудке сопровождало его днём и ночью. На шестой день он подумал, что привык, как бы странно это ни звучало. Люди голодают и по месяцу, когда сидят на бесчеловечных диетах, так почему временное отсутствие пищи должно его коробить? Он справится. Когда его особенно сильно клонило в сон, он спал. Снилась ему только еда, к слову. Когда пропало настроение, и его настигла апатия, он смирился. Но он справится, думал Паша, просматривая очередное объявление о работе. Однако не тут-то было. На воде и старых сухарях далеко не уедешь. По пути на внеочередное собеседование он чудом не упал в обморок, и тогда-то он осознал плачевность своего положения. Нет, он не вывезет это, если что-то не сделает. И он решился на отчаянный поступок.