– У вас такого не бывало? – вместо этого спросил Павел. – Когда всё было слишком хорошо – не хотелось сжать это в кулаке, разорвать и выбросить?

– Ты мне сейчас говоришь о человеческой натуре. «Ломать – не строить» – известное выражение. Тут та же техника. Без должной поддержки изнутри или снаружи, человек всегда будет направлять себя на самоуничтожение. Деградация, деорганизация, хаос – это именно то, что присуще людям. Точнее, – в конце исправился доктор, – слабым людям.

Пашу это не задело. Этот мужчина не переставал его удивлять. Была в нём особая энергетика спокойствия и безмерной мудрости, которой не хотелось перечить. Рядом с доктором Крашником Паша чувствовал себя пятилетним восторженным мальчишкой.

– А что же делают сильные?

– Сильных жизнь учит справляться со своим дерьмом самостоятельно.

– И я, получается, слабый? – задался он вопросом.

– А тебе нужна ещё одна умная голова для подтверждения? – произнёс врач не особо эмоционально, хотя посыл иронии Паше понравился.

– Мне не нужен взгляд со стороны, – признался он.

– Так я и думал…

***

Разговор вместо привычного часа растянулся уже на полтора. Паша не унимался. Техники и примеры, приводимые доктором Крашником, заставляли взглянуть на собственную жизнь не глазами собеседника, а как бы ломая четвертую стену – глазами всевидящего и неотвратимого.

Теперь Паша видел в себе сухого, безвкусного идеалиста. Как корочка выдохшегося пирога, черствая, хотя будь её потенциал реализован раньше, Паше не было бы равных.

Именно так. Паша опять задумался о том, что зря тратит время. Гонения за Оком, в какой бы плоскости и материи Оно не представлялось, малоприбыльное занятие. Набитые зря тумаки, стертые в кровь мозоли. На него давила собственная дезагрегация. Он боялся, что вместо стойкого льда он постепенно станет паром, который другие вдыхаю залпом и не морщаться. Что же он делает здесь.

– Каким ты видишь себя в этой жизни? – надломленным от долгого разговора голосом спросил психиатр.

– А какие варианты ответа?

– Ты можешь видеть себя маленькой никчемной единицей. Можешь видеть себя чем-то могущественным, запертым в хрупкую оболочку. Можешь быть могущественным, но лишенным сил. Можешь быть…

– А могу я быть мухой? – перебил Паша. – Которую вот-вот прихлопнет Большой Брат?

– Можешь. Но ты точно не муха. Подбери более соответствующее тебе сравнение.

– Тогда скажу так. Я человек. И я один в замке. Долгие годы один. И кажется, что никого вокруг больше нет, но затем в комнату заходит слон и начинает искать меня.

– И ты прячешь?

– Конечно. А когда он приближается, я стою, забившись в угол, и не дышу, чтобы он прошёл мимо и не заметил меня.

– А если бы это был не слон, а человек?

– Тогда этот человек – суровая психопатическая машина для убийств, – добавил Паша с улыбкой.

– Пусть так. Ты бы стоял в углу? Лучшей тактикой, я думаю, было бы постоянно двигаться и осматриваться. Перемещаться, как в спорте, и быть готовым к ответной атаке. Но давай так, никакой машины для убийств. Если и есть кто-то, кого стоит бояться, то это всего лишь человек.

– Даже если этот всего-лишь-человек – сбрендивший псих, который хочет мои лобковые волосы носить, как сувенир на своей шляпке… – Паша не унимался. Зрительные образы в голове были очень яркими, и отталкиваясь от них, задумался, подбирая пример. – Я бы… снял штаны и начал гадить на пол с целью выведения противника из эмоционального равновесия.

Это на мгновение рассмешило доктора.

– В каком-то смысле, ты угрожаешь ему так же сильно, как он тебе.

– Ага, – подмигнул Паша.

Воцарилась скромная гармония. Док грациозно махнул ручкой в медицинской карте, тем самым зачеркнув какую-то пометку, и спросил:

– А не рассматривал вариант, когда вместо того, чтобы быть одному, ты мог бы собрать единомышленников.

– Для чего?

– Ну, как же, смотри. Стоять в углу комнаты – заведомый проигрыш, потому что это ловушка. Долго бегать и скрываться утомительно – потеряешь бдительность, и всё – ты в пролёте. Куда выгоднее стоять в центре, спина к спине, и держать под контролем все четыре стороны.

Искренняя улыбка сползла с лица Паши, стало менее гармонично и захотелось закрыться от врача.

– Где твои единомышленники, Паш? – искусно подвёл наконец доктор к истинной мысли, от которой Паше и стало не по себе. Переведя дыхание, парень взял себя в руки:

– Они рядом, – просто и лаконично произнёс он. Затем украдкой, словно чтобы никто не подслушал, он постучал по своему виску указательным пальцем. – Все они тут, док. Смекаете?

Удивление, мелькнувшее на лице доктора, стало той самой втихую украденной конфеткой из вазочки для посетителей. Приятной мелочью, отчего Паша не смог остановить ехидную улыбку.

Паша не стал бы признаваться в этом вслух, но отчасти его намерения с самого начала были именно таковы – разозлить надзирателей, чтобы приблизить встречу с доктором. Общение с этим человеком шло ему на пользу.

«Кажется, я психически здоров. Правда, нет особенного желания жить, но это пока не болезнь в настоящем смысле, а нечто, вероятно, весьма переходное и житейски естественное».

А. П. Чехов в письме Суворову 25 января 1894 года.

Разговор с психиатром дал почву для размышлений.

Проблема пребывания здесь заключалась во многом не только в «навязчивой идее» Паши. Конечно, ее можно допустить. Как и существование многих иных вещей, которые психи считают настоящими, – допустить всё это можно. Но труднее было закрывать глаза на то, что и другие люди порой замечают то, что и Паша, но игнорируют это. Почему? В чём смысл всемирного заговора, если его никто не обсуждает нигде, кроме личных часов в телеграмме и на закрытых порталах. Масонское общество массового тупизма. Вот именно поэтому Паша скептически относился к тем, кто пытался его переубедить в его идее. Нити заговора тонки, как рыбацкая леска, и пронизывают полотно мира целиком. Паша бы даже сказал: являются его основополагающей частью.

Но опять же, эти самокопания не приносили пользы Павлу – человеку, на секундочку, прагматичному, душному и холодному, как антацид на солнце, – и он благополучно годами напролёт не получал от этих дум полезных выводов. До появления доктора Крашника.

Иногда, когда сталкиваешься с людьми во много раз умнее тебя, не важно, сколько у тебя защищено дипломов и сколько книг ты прочёл, ты всё равно будешь чувствовать себя ребёнком, тянущимся к звёздам. Маленьким принцем. Наивным и глупым. Доктор Крашник мог согнуть все его понятия, чтобы оставить Пашу с клочком мятых амбиций, но тем не менее, он этого не делал. Доктор Крашник ему нравился за его непоколебимость и своеобразный взгляд на мир. Хоть какого-то человека не прогнула под себя Система.

Психиатр воистину умел обличать человеческие страхи, чтобы затем вытягивать их по одной и подробно рассматривать, как спагетти из пасты.

Но в некоторых моментах даже он был бессилен, потому что Павел, в меру своих аналитических способностей, подсознательно прятал в себе то, что казалось ему особенно непритязательным или мерзким. И вот например, когда становилось особенно тревожно, когда броня спадала, и воспоминания былых неудач накатывали одно за другим, он предпочитал оставаться наедине с самим собой, не давая никому больше подойти к себе достаточно близко.

Паша часто вспоминал прежнюю жизнь. Не определенные дни и события, а каждый свой день на протяжении нескольких месяцев после того, как он остался один три года назад. Все они были подобны, как поездки на общественном транспорте. Безлики и одиноки. Он просыпался утром один. Одиночество окутывало его плотным шлейфом. Шёл завтракать и выпивал дневную дозу кофе за один присест. Кажется, излишним, но та ничтожная концентрация кофеина давала ему почувствовать от жизни хоть что-то. Пустая оболочка его вместилища продувалась насквозь ветром, и, казалось, именно поэтому люди зачастую смотрели сквозь него. Колоссальное усилие приходилось приложить человеку, заинтересовавшемуся Павлом, чтобы на самом деле разглядеть в нём что-то живое. Хватающееся за жизнь. Пульсирующее – член не в счёт.