Паша просто другой и от этого иногда завидно. Но это не значит, что он не научился притворяться.

– Так ты, ну, в порядке? – словно через силу спросила Луиза, проследив за его взглядом.

– Угу.

– Как рука? – спросила следом, будто прощупывая почву.

– Неприятненько, – произнёс он и в подтверждение пошевелил перевязанным запястьем. Щипит. – Ты как?

– Тоже.

Он не помнил конкретно ничего о её увлечениях, проблемах, о том, о чём она рассказывала на групповых сессиях, и потому не нашёлся, что спросить ещё.

– Так а почему ты называешь себя Луизой кстати? – без задней мысли спросил он.

К его удивлению, девушка молчала. Она как-то сразу осунулась. Сникла. Расстроилась что ли. Он явно сделал что-то не так.

– Что-нибудь было ещё интересное после того, как меня забрали? – всё-таки перевёл он тему на менее личную, как он подумал. Она тяжело вздохнула, будто резко вспомнив картину минувших дней. Как его, забрызганного кровью, быстро схватили санитары и увели в кабинет фельдшера. Паше интересно, продолжилась ли терапия, как себя повела Инга, чем они ужинали, говорил ли с каждым из них потом доктор Крашник. Но Луиза была лаконична:

– Ничего вроде.

«Молчаливый одиночка был интересен ей ровно до того момента, пока она не узнала его поближе», – так расценил он взгляд Луизы, когда мельком поймал его на себе. Смущение и стыд, непонятно откуда взявшиеся, проскользили по спине. Луиза, вероятно, сожалеет, что когда-то решила заобщаться с ним, чтобы «её перестали насиловать на индивидуальных сеансах». И она только и думает, как отсесть от парня.

Ему отчего-то стало совестно, что он разочаровал девушку. Луизу. Она ожидала, наверное, кого-то нормального, но познакомилась с ним. Ему захотелось извиниться и исчезнуть подальше от её взгляда.

Ну вот опять, настроение в помойку.

Когда же это всё нахрен закончится.

***

Он стал уже, кажется, завсегдатаем этого кабинета. С доктором Крашником они общались слишком часто. Помимо личных встреч, он ловил внимательный взор Крашника каждое утро при врачебном обходе. Да, таков порядок. Каждое утро – обход пациентов с базовыми вопросами, но раньше этим занималась Доктор Инга, излишне буднично, не прикладывая столько смысла, сколько теперь видит Паша в глазах своего лечащего врача.

Возможно, мысли последнее время (последние годы) определенно двигались не в том направлении, и с тех пор как Паша оказался здесь, он задумался, что ему уже давно был нужен именно этот доктор. Нет, не в плане, что именно этот мужчина, доктор Крашник, а в целом – специалист. Потому что каким бы ни был сильным человек, ничья психика не железная. Права была Доктор Инга: «Человеческая психика не полотно – нельзя просто порвать её и затем попытаться сшить воедино». Всем когда-нибудь нужен мастер, как истасканной одежде – хорошая швея, как барахлящему карбюратору машины – автомеханик. Подлить масло, смазать детали, которые со временем не молодеют и только покрываются эрозией. А дальше сам, вперёд и с песней. Такая помощь нужна всем.

Хорошо, что в нынешних реалиях у общества отходит уже эта тема про «постыдность» обращения к психотерапевту. Потихоньку, маленькими шажками, но отходит. И это к лучшему.

Раньше он и сам был слишком брутальным, слишком сам себе на уме, во многом «слишком». Принципы упертого барана. Масло масляное. В итоге к чему эта его борьба с ветряными мельницами привела? Как и героя того романа Сервантеса – в личную психушку.

А вот с другой стороны, как Паше быть, если даже он сам себя не понимал? А доктор Крашник умудрялся пробираться сквозь эти дебри и помогал искать ответы.

Врач говорил, что стремление настигнуть Бога так же абсурдно, как вера в то, что Богу есть до них дело. Но при этом без погони за Богом, без жизни ради Бога, для Бога, вопреки Богу, некоторые люди не могут существовать.

Врач говорил, что если бы можно было в профессиональной этике прописать вместо таблеток «религиозно уверовать», он бы прописывал это плацебо поголовно. С верой легче жить, верующих легче направлять в нужное русло и контролировать. Вот такого вот мнения был этот доктор.

Паше нравилось чувство избранности, которую он ощущал, когда Крашник делился сомнительными выводами. Доктор даже относился к нему по-особенному: что-то сложное, граничащее с профессиональным и личным.

Даже на сегодняшней индивидуальной терапии на Пашу он не смотрел так, как должен был смотреть на того, кто двумя днями ранее попытался выгрызть себе вены. А скорее, с интересом. Как на кубик-рубика, который после многочисленных профессиональных схем так и не получается собрать.

– Ты подружился с одной из пациенток? – начал он новую тему, как только они закончили с разбором прошлого гештальта.

– На самом деле, нет, – неловко начал Паша, продолжая рисовать на планшете, который ему выдал психиатр. Задание «нарисовать что-нибудь», что, в переводе на человеческий язык, в конце должно было наиболее образно отразить его внутреннее состояние. – Луиза… или как там её зовут… сама подсела ко мне. Я ей вроде бы показался наиболее… приемлемым… Меньшим из всех зол, – он тщательно подбирал слова. Не хотелось компрометировать девушку перед врачом, который – на секундочку! – занимается не только здоровьем Паши, но и всех пациентов их отделения.

И если говорить честно, сложно представить, каким образом происходило это «насилие» на индивидуальной терапии. Просто не вяжется этот образ с его лечащим врачом. Но если такие комментарии есть, значит нельзя забывать, что человек перед тобой даже гипотетически способен на это. Всё-таки он психиатр, а к оным до появления в жизни Доктора Крашника Паша относился с агрессивным предубеждением… Из-за той институтской истории. Ну, в общем, Вы знаете.

В этом океане не бывает безобидных рыб.

– Она не нравится тебе, как человек? – уточнил док.

– Нравится – сильное слово. Я не против её существования, я понимаю, чего она добивается, но всё-таки не знаю, могли бы мы подружиться в общеизвестном смысле этого слова. Я вообще сложно схожусь с людьми, потому что быстро устаю от них.

– Ты вкладываешь много смысла в вещи, который другие люди делают естественно, по наитию, – усмехнулся Доктор Крашник.

– Да, я заметил.

На планшете красовался кривобокий, несуразный, выполненный линиями на чёрном фоне человечек. В углу горело детсадовское солнышко, лучиками едва ли не пенетрируя в человечка. Паша находил эту метафору забавной. Но он не настолько глуп, чтобы открывать свою душу посредством рисуночков, и потому просто пытается придумать, как наиболее точно донести до врача мысль о том, что ему теперь «перманентно никак». Не грустно, не одиноко, не холодно, не жарко. Просто никак. Паша надеется, док поймет.

– Когда ты был в школе, ты испытывал те же проблемы в коммуникации? – уточнил врач.

– Вы думаете, что со мной что-то произошло? Если хотели выяснить, кто сделал это со мной, так и спросите. Но мой ответ – нет. Думал, что это очевидно. Такими не становятся, такими рождаются. Просто со временем либо люди учатся контролировать это, либо… Оказываются у вас на приеме, – заключил Паша, смотря в упор на своего психиатра.

Мужчина сделал пометку в ежедневном дневнике истории болезни, и с видом выполненного долга закрыл плотную папку с номером пациента – с пашиным номером.

– Знаешь, Паш, за годы практики у меня были разные пациенты, – начал вновь врач, смотря всё так же доверительно. Но Паша чувствовал только то, как доктор разрушает иллюзию его уникальности своими следующими словами: – И понял вот что, – драматично затормозил он, Паша ловил каждое слово с непривычной надеждой: – Раскаяние – это самое прекрасное, что есть в человеческой натуре. Когда человек сам доходит до того, как был неправ и признается в этом в первую очередь самому себе. Вот такого я и тебе желаю.

Земля ушла из-под ног Павла, и если бы он не сидел, наверняка, бы навернулся.