– Что за фильм? – спросил кто-то, перебив доктора.

До последнего момента Паша не совсем понимал, к чему ведёт доктор, пока та не озвучила следующее:

– Не помню, – ответила она выскочке. – Я примерами пытаюсь доказать, что травмирующие события всегда оставляют след. Пережившим психологическую травму людям тяжело не только вспоминать травмирующее событие. Куда болезненнее то, что происходит с психикой после случившегося. Непоправимый урон. Но стыдиться этого не стоит… – Доктор Инга подняла выжидающий взгляд на побледневшее лицо Павла, но он так и молчал. – Я поясню. Зачастую, переживших травмирующий опыт, – опыт лишения себя жизни, – преследует стыд за самих себя, за то, что они сделали или не сделали сами. Они презирают себя за то, насколько напуганными, зависимыми, возбужденными или взбешенными они были. И вот на этот моменте давайте сделаем сегодня акцент, – она не спускала глаз с Павла. – Ну так что? Может, пришла пора кое-кому высказаться?

Воспоминания нахлынули против воли. Такое случается не часто, но всё-таки случается, и Паша искренне ненавидел себя сейчас за слабостью. В груди сдавило, а в горле сидел ком.

– В другой раз, – произнёс он, и голос дрогнул. Дьявол.

– Это то, чего ты хочешь? – издевательски уточнила Инга, и эта фраза отозвалась эхом в опустошённой голове Паши. Фраза резанула в сознании старым, забытым кровавым образом.

«Это то, чего ты хочешь?».

«Это то, чего ты хочешь».

***

После отрезвляющего опыта в полиции из-за той кражи бургеров, у него появился подсознательный страх повторения. Страх не попасться, а страх оказаться в нищете. Возможно, этот гештальт сыграл с ним злую шутку, но с тех пор Паша принимался за любую работу с таким упорством и самоотдачей, что любое начальство нарадоваться на него не могло.

В его жизни было много работ. Он набирался опыта. Был и курьером, и ремонтировал технику, и редачил тексты. Хватался и индивидуальные заказы. Лишь бы почаще переключаться. События как будто бы сменялись. Даже когда он встретил девушку, он все ещё слонялся по сомнительным подработкам.

А вот после неё, он застопорился. В очередном гиперактивном бреду он официально устроился на огромное предприятие, и так и завис там. Должности как таковой не имел, это называлось быть разнорабочим. Удивительно даже, как он схватывал всё налету. Было бы легче перечислить, чего он не умел, потому что за эти годы он поработал на каждой подстанции производства и стал тем самым универсальным винтиком коммунизма, который можно вкрутить везде, где есть необходимость. И начальство его ценило. Но в то же время это своеобразная палка о двух концах: такие универсальные люди, как он, важны в цехе, о них первым делом вспоминают, когда что-то не так, их номер есть у каждого в телефоне, все ищут их помощи, но именно это и накладывает оковы – никакого повышения ему не видать и никакого карьерного роста в одной специальности можно не ждать. Павел не сразу понял, что молодость проходит, а он так и застопорился на одном месте.

Ничего не происходило. Каждый день с утра до вечера он проводил на этой работе, выполняя монотонные действия то тут, то там, всегда был на подхвате. Домой приходил и готовил что-то простецкое. Меню для мультиварки на пятнадцать страниц было освоено им в идеале, а на что-то большее не хватало желания. Затем он ложился спать, заведя будильник на шесть утра. Ожидаемо, у него появились деньги побольше, а тратить их было не на что. Перво-наперво, как только он оформил квартиру в ипотеку, он попытался заполнить её безделушками. Мелкие покупки радовали его душную натуру, хоть и недолго; день-два – и его страсть затухала, требуя обновок. Он даже хотел заменить всю бытовую технику. Но в голову закралась мысль, что его желание что-то покупать никак не связано с реальной необходимостью. Смысл заменять то, что и так исправно работает. И Павел понял, что это уже маразм чистой воды. Меж тем, пустота никуда не девалась. Она росла внутри, как рак: тихо и незаметно, пока не достигла своего апогея.

В очередной такой день он приехал домой разбитым. С самого утра всё получалось из рук вон плохо. Не сказать, что это его вина, скорее наоборот, так сложилось: единичные мелкие погрешности навалились все разом, не оставляя времени на передышку. Придя домой, он готов был разрыдаться. Возникла мысль уволиться. Но вряд ли бы это помогло. Его душило собственное тело и тошнило от себя. Ему бы просто отдохнуть. Одного отпуска тут не хватит. Тут нужно кардинально вырвать штекер из розетки и перезапустить систему. А когда он будет готов, примерно к весне, включить всё обратно.

В его голове эта абстрактная мысль неожиданно обрела вполне ощутимый смысл. Вот только как избавить себя от ноши… Можно же отключить жизнеобеспечивающие системы хоть на время? Или даже… навсегда.

Мысль резанула по сознанию, заставив замереть в ванной с зубной щёткой в руках. Он неуверенно поднял взгляд на зеркало и мысленно уточнил у самого себя: «Ты серьёзно это сейчас?».

В зеркале стоял незнакомый парень, поношенный и осунувшийся. Паша будто впервые посмотрел на себя под таким углом. Он стал каким-то мёртвым. Он похож на труп, насильно оживленный и припорошенный пудрой, дабы не пугать остальных. Недобитая жалкая собака, которая волочит свою тушу по Земле много лет.

«Может, завершить уже запущенный процесс?».

Паша ещё некоторое время смотрел на себя и не находил слов. Он будто спрашивал разрешения у своего отражения, как у более разумного и рассудительного. Со стороны всегда виднее. Как ни странно, отражение не возражало. Оно не выражало никаких симпатий к Павлу. Оно даже пару раз скривилось.

Он неприятен самому себе? Всё настолько плохо? Или он – ошибка. Дефект, который мешается. Плесень, которую хочется взять и соскрести ножом. Накрыть пледом и задавить.

Он с затуманенным взглядом взял с полки круглого зеркала бритвенный станок.

«Это то, чего ты хочешь?», – пронеслось в голове, пока Паша медлительно свинчивал ножку многоразовой бритвы, чтобы отсоединить лезвие. С легким металлическим скрипом конструкция разобралась. В ладонь мужчине тут же легла невесомая остроконечная пластинка.

«Твоя смерть на кончике этой иглы».

Неужели он из тех людей, кому не обязательно доживать до конца. Кого можно вычеркнуть из истории их же руками. Не нужно подстраивать события, чтобы их сбила машина или чтобы на них упала гильотина с неба. Достаточно дать им в руки их собственную жизнь, и они сделают всё сами. Он сделает всё сам.

Он может разорвать петлю. Пару решительных порезов – и он запустит финальные титры. То самое, что разрушит его День Сурка и сбросит удушающие лапы с его шеи. Он может закончить эту дерьмовую жизнь одним махом, и не будет тошнотворной работы, не будет душераздирающих снов о его бывшей, не будет этой горечи и одиночества, с которой он живёт чёрт-пойми-сколько лет.

Остриё ловило блик от лампочки. Оно было идеального размера. В одном из цехов завода изготавливали такие же на станке, а парни наработанным движением в брезентовых рукавицах укладывали готовый материал по ячейкам. Филигранный, доведённый до автоматизма навык.

«Хорошая работа, парни, я доволен», – похвалил он то ли вслух, то ли нет. Он сжал двумя пальцами пластинку и поднёс к руке. Кожа казалась слишком ровной для такого случая, под ней четко просматривались жёсткие наполненные вены. Его тело выглядело чужим. Павел решительно вдавил бритву. Острое тепло. Он вдавил сильнее до появления прокола. Лёгкое жжение охватило предплечье, но помимо этого ничего не чувствовалось. Капля крови, набухнув, тут же скатилась книзу. Паша сделал болезненный завиток и провёл глубокую линию по направлению к локтю. Та вмиг стала белой, а затем наружу вырвалась кровавая лава. Павел завороженно поднял взгляд.

Отражение наблюдало за ним. Губы сложились в кривую ухмылку. Парень напротив следил за ним. Глаза сияли от влажной пелены. Ему было интересно, как далеко это зайдёт. Хватит ли этому сосунку смелости. Это отражение больше не было им.