– Толя, – снова тихо позвал он меня и поманил рукой.

Как-то таинственно он себя вел. Подойдя к нему, я почувствовал сильный запах перегара.

«Господи, обязательно надо нажраться именно в день премьеры», – подумал я, но удержался и ничего не сказал.

Толя, глядя мимо меня куда-то вглубь коридора, сказал, почти не шевеля губами:

– Володька пить совсем не умеет.

– А что случилось? – тоже переходя на шепот, спросил я.

– Ну, пить человек не умеет – что тут сделаешь.

– А где он?

Тут Толя одними глазами показал куда-то вниз. Я посмотрел по направлению его взгляда и увидел лежащего вдоль стены коридора у самых дверей артиста Беспрозванного, который через два часа должен выйти на сцену в главной роли английского полковника.

– Ну, пить не умеет, – снова начал Андрианов.

– Надо найти Белова! Надо что-то делать, может быть, нужна замена спектакля? Или что, я не знаю? – бросился я к кабинету главного режиссера.

Но Андрианов буквально в меня вцепился.

– Не надо никуда бежать. Все будет нормально. Я знаю гениальный способ протрезветь. Через полчаса он будет как огурчик.

– Что за способ?

– Надо на мошонку положить холодное. Холод оттягивает. Я сам проверял. Значит так, я иду на сцену проверить что и как, а ты отведи его на второй этаж, в костюмерный склад и положи ему на мошонку снега. Понял? – и он ушел очень ровной походкой.

Я подхватил Володю под мышки и поволок к лестнице. Он был тяжелый, как мешок с картошкой. У лестницы я, рискуя заработать грыжу, взвалил его на плечо и донес до второго этажа, цепляясь свободной рукой за перила. На складе висели костюмы уже отыгранных спектаклей и стояло несколько больших фанерных ящиков с обувью. Я положил его на ящик и, задыхаясь, побежал вниз за снегом. В коридоре стоял бачок с питьевой водой, кружка и ведро. Ведро! Опять удача! Я схватил ведро и выскочил на улицу. Была середина мая, но снег еще лежал, дожидаясь тепла. Я зачерпнул полное ведро, утрамбовал его и помчался обратно. Володя лежал трупом в той же позе, в которой был оставлен. Я перевернул его на спину, расстегнул ему брюки и стащил их вниз, до колен, готовя операционное поле. Потом, после минутных сомнений, сказал себе, что надо спасать спектакль и решительно зачерпнув двумя руками побольше снега, положил его на указанное Андриановым место. Ничего не произошло. Володя слегка пошевелил головой, что-то промычал и снова затих. Я смотрел на жалкую кучку снега, через которую уже пробивались очертания Володиного «хозяйства» и думал: «Нет, все это ерунда! Ничего не выйдет! Сейчас снег растает, и будет полный конец! Ладно, попробую еще раз».

Я взял ведро и поставил его дном кверху на володин пах, потом постучал по нему, как делают дети в песочнице, изготовляя куличики, и снял, оставив на Володе аккуратную пирамиду из снега. Володя зашевелился и стал что-то бормотать. Ага! Действует, наконец. Чуть успокоенный, я спустился в гримерную и стал одеваться к спектаклю. Через десять минут решил проверить, как идет протрезвление. То, что я увидел, повергло меня в ужас и отчаяние. На ящике, мокром от растаявшего снега, лежал совершенно недвижимый Володя Беспрозванный со сморщенными, совершенно усохшими гениталиями черно-фиолетового цвета.

«Я убил его, я убил его!» – билось в моей голове.

Встав на колени перед ящиком, я сгреб руками то, что осталось, и стал осторожно растирать. Володя отреагировал мычанием и затих. В отчаянии я наклонился и стал часто дышать, в надежде хоть немного отогреть эти страшные останки. Тут неожиданно зажегся свет и в дверях появились Белов и директор.

– Что вы тут делаете? – не своим голосом спросил Евгений Николаевич.

Спектакль отменили. Это был первый и последний раз в моей жизни, когда отменялась премьера. Беспрозванный назавтра был уволен, а через неделю восстановлен на работе, потому что принес справку, что в тот день болел гриппом, и по закону уволить его было нельзя.

Картошка в наших мешках подходила к концу, и мы догадались, что скоро – весна. Потому что других признаков наступления весны еще не было.

Кстати, о картошке. Где-то с Нового года Слава Попов стал жаловаться, что у его картошки появился какой-то неприятный привкус, которого прежде не было. Это было странно, ибо у нас было все нормально, а ведь мешки были привезены из одного колхоза. Стали грешить на соль, мол, она дает такой привкус. Потом, что Славка совсем не умеет готовить и даже картошку варит по-уродски. Но когда мешки уже заканчивались, тайна была раскрыта. Совершенно случайно. Мы пошли утром на репетицию, и на полдороги я вспомнил, что забыл роль. Пришлось вернуться. Открыв дверь, я увидел, что наверху сильно похудевшего Славкиного мешка сидит наш кот Бандит и самым подлым образом поливает его картошку. Он никогда не делал этого в нашем присутствии, видимо, понимал, что не одобрят. Почему он выбрал Славкин мешок, а не наш – загадка. Одна из версий – месть. Был случай, когда во время вечеринки Славка поймал кота и влил ему в пасть четверть рюмки валерьянки, за то, что тот мяукал, когда Славка произносил тост за своих родителей. Он обязательно говорил его всегда на всех пьянках, причем плача.

Так вот. Весна наступила. К июню снег почти весь стаял, и сопки покрылись сиреневым багульником и зеленой черемшой. Гастроли! Мы едем на гастроли, первые наши большие летние гастроли. Сначала в город Николаевск-на-Амуре мы поплывем по реке на пароходе. Господи, как хорошо, как интересно жить на свете!

На пристани потихоньку собирался наш народ, все в приподнятом настроении. Дамы в обновках, что служит предметом живого обсуждения. Появляется артист Беспрозванный. Он пьян, его почти тащат на себе два приятеля. Его восстановили на работе при условии, что он пройдет курс лечения от алкоголизма. Он его прошел и, появившись после этого в театре, горячо и искренне рассказывал всем, как он стал совершенно другим человеком, как остро он сейчас ощущает всю красоту мира. Что только сейчас понимает, чего был лишен, когда был алкоголиком. Странное дело, от него не пахло спиртным, зато, когда его пытались уложить на скамейку, из кармана выпала целая пачка упаковок кофеина распечатанных и нет. Вместо водки в этот раз он накачался кофеином.

А вот и пароход. Ба! Да мы ведь уже видели этот пароход. В «Волге-Волге»! С огромными колесами, с двумя палубами он наверняка был и ровесником того волжского парохода. Я думал, что таких уже нет, а вот, оказывается, есть. Очень милый, старый пароход. Театр арендовал его целиком, и мы были единственными пассажирами этого плавучего музея. У нас с Леной прекрасная двухместная каюта, а впереди бесплатное путешествие по Амуру.

Было уже часа два. Мы пригласили к себе Славу, быстренько выпили, закусили и побежали на палубу. Вот он Амур-батюшка…

Черен, огромен, угрюм. И сопки, сопки, сопки. И вокруг – ни деревень, ни городов, ни зверя, ни человека. Зато – много рыбы внизу, в реке: кета, горбуша, таймень, хариус, амур и много другой, не такой деликатесной. И наконец близкая родственница белуги и осетра под названием калуга. Она бывает огромных размеров. Нам рассказывали, что однажды зимой сделали большую прорубь во льду Амура и забросили туда сеть, закрепив ее как следует кольями, вбитыми в лед. Через два-три дня приехала старая нанайка на нартах, чтоб проверить, есть ли улов. Она нагнулась над прорубью, а калуга, попавшая в сеть, увидела тень и рванулась так, что сдернула все колья и утащила вниз сеть и нанайку вместе с нартами и собаками. Я в это не верил, пока в Хабаровске в краеведческом музее не увидел скелет этой «рыбки». Да, такая могла. А еще говорили старожилы, что раньше, когда кета и горбуша шли на нерест, весло нельзя было воткнуть в воду, оно упиралось в рыбий косяк. Сейчас тоже было немало. На второй день пути, уже ближе к Николаевску, местами над рекой стоял тошнотворный запах разлагающейся рыбы. Это мы проплывали мимо рыб-заводов. Почему так воняет? Так ведь что получается: приходит судно с уловом на рыбзавод. А тут очередь на три–четыре дня, – рыбзаводов-то не хватает. Вот капитан и вываливает весь улов в речку или на берег. Ему выгодней занять очередь, спуститься вниз по Амуру, снова наловить и сдать уже свежую рыбу. Лежалая рыба очень сильно теряет в цене, вот рыбаки и крутятся. Смотреть на эти рыбные горы было дико. И не умещалось в голове, как это прекрасная, вкусная лососевая рыба валяется и гниет, когда миллионам людей в стране, может быть, ни разу не удалось даже попробовать ее.