– Конечно, есть! То есть было, – ответил Нестор, передавая отцу Глебу свой блокнот, – мы без дела не сидели!

– В глазах плывет, Нестор, – сказал отец Глеб, улыбнувшись, – расскажите в двух словах.

– Отец Глеб, версия была идеальная! Смотрите сами: подозреваемый в убийстве…

– Тише, Нестор, – одернул его Муромцев.

– Подозреваемый в убийстве, – продолжил Барабанов шепотом, – может быть бортником, то есть собирателем меда! Свои жертвы он выслеживает, сидя на деревьях, с них же и нападает, или, как говорят свидетели, слетает! Затем насилует жертву, убивает и мажет ее медом в знак мести медведя Маше.

– Маше? – спросил отец Глеб. – Какой еще Маше?

– Ну, той, из сказки! Старик из богадельни вспомнил, что оборотень ворчал что-то похожее на фразу оттуда: «Высоко сижу, далеко гляжу!»

– А, понятно. И что же?

– Да ничего, – с горечью ответил Нестор, – всех бортников мы опросили, все даты проверили! Все они сплошь молодые, не могли совершать убийства на протяжении пятнадцати лет, да и многие под приглядом были. А кто-то и вовсе семейным подрядом работает, не наш тип. Все мимо, надо, значит, все заново начинать! А так хорошо у нас складывалось – и мед, и волхв летающий! Все совпало, и все пропало.

– Отец Глеб, – спросил Роман, – а у вас как дела? Молитвы помогли? Теперь на вас вся надежда.

Отец Глеб взял очередную баранку, с сомнением посмотрел на нее и положил обратно.

– Молитвы, Роман Мирославович, – ответил он, – меня привели к тому же, к чему и вы пришли. Все эти так называемые полеты были просто прыжками с деревьев, а истории про медведей намекают на сборщиков меда. Но все равно что-то не так здесь! Ну не могут же бортники, пусть даже самые ловкие, прыгать по деревьям как обезьяны! Кстати, вы, надеюсь, изучили этих бортников, как они работают?

– Конечно, – ответил Нестор, – если хотите, я вас введу в курс дела, познакомлю с этим непростым ремеслом. Мы довольно много о нем узнали.

– Конечно, Нестор, очень интересно.

– Ну, тогда слушайте. – Нестор полистал свой блокнот и сказал: – Начнем с того, что борть – это искусственное дупло, сборщики меда сами его изготавливают. Крепят на дереве на приличной высоте, чтобы мишка или еще какой лесной любитель сладкого до медка не добрался. Формой борти бывают разные, в основном их делают в форме трапеции. Сверху накрывают особой крышкой, должея называется. Она нужна, чтобы человек мог, сняв ее, обслужить самодельный улей. На одной из сторон этой борти проделывалась дырка, или леток на их языке. У него тоже форма и расположение разные могут быть, в зависимости от местности. Каждый сборщик должен уметь изготовить такую борть. Дело это непростое, да и затащить ее на верхушку дерева, на стволе которого нет ни ветвей, ни даже сучков, очень трудно и опасно. Поэтому все бортники люди сильные, выносливые и смелые.

Нестор оторвался от записей и, посмотрев на Романа, спросил:

– Роман Мирославович, продолжите? Мне после чаю, простите, до ветру надо.

– Конечно, Нестор, иди, – улыбнулся Муромцев и продолжил лекцию: – Так вот, отец Глеб, у каждого бортника есть свои собственные борти. В чужие залезать запрещено, это строго карается. Поэтому сборщики меда все друг друга хорошо знают, а чужаков, нарушивших правила, наказывают. Если посмотреть вглубь истории, то все началось давно, когда примитивное собирательство переросло в пчеловодство. Сначала, когда появились соответствующие инструменты, первые бортники делали дупла в стволах, где ставили деревянные стержни, или знозы, на которые пчелы крепили соты. Створом закрывали улей от животных и птиц.

– А как же туда попадали пчелы? – спросил с интересом отец Глеб.

– Они сами находили борть. Иногда люди запускали туда пойманный рой. А дальше, как говорится, дело за пчелами. У сборщиков меда есть специальные приспособления для подъема по деревьям: пеньковые веревки, кожаные ремни, подметки с шипами, которые на ноги привязывали. Забравшись наверх к борти, они особой деревянной лопаткой забирали половину сот, оставляя вторую половину на прокорм пчелам. Мед отжимали в кожаных мешках, потом давили гнетом, а оставшийся воск топили в печных горшках.

– То есть каждый из бортников, – сказал подошедший Барабанов, – владел участком и работал только на своих деревьях, сборщики не бродили по всему лесу. И эти деревья назывались «дельные»! Оказывается, их передают по наследству, на каждом бортник ставит свою тамгу, ну, проще говоря, вырезает клеймо. И рубить такие деревья запрещено. Простите, Роман Мирославович, я вас перебил.

– Ничего, Нестор, спасибо. В заключение могу добавить, что поначалу у одного бортника в собственности было обычно несколько десятков ульев. Но потом они стали нанимать работников, и количество бортей выросло до сотни. Также научились делать ульи из стволов деревьев, чтобы располагать их поближе к жилью. Такие борти из обрезков бревен назывались колодами.

Роман встал из-за стола, закурил и, отмахнувшись от залетевшей в чайную пчелы, продолжил:

– Так что, коллеги, из всего этого только один вывод: никак бортник не сходится с нашим портретом безумного одиночки, который мстит женщинам. Наш убийца – бобыль, одинокий лесной скиталец. В то время как бортники – крепкие семейные мастера, работающие на своих участках сообща, так как в одиночку тут не справишься. У них и наемные рабочие, и деревья подписанные, а главное то, что они знают друг друга, а также и закупщиков, и переработчиков. По сути, у них свое трудовое товарищество, или трейд-юнион: следят, чтобы цен никто не завышал или, наоборот, не снижал и чтобы в чужие борти никто не лазил. Одиночкам тут не выжить. Такие вот дела, отец Глеб.

– Товарищество, говорите? – на изможденном лице отца Глеба мелькнула улыбка. – Я все эти дни провел в пещере отшельника и подвижника Ионы. Он по своей воле ушел из монастыря, залез в ту нору и прожил в ней целых двадцать лет! Монахи, они ведь тоже как этот ваш трейд-юнион. Но Иона, пусть и был монахом, жил все как одиночка, хоть рядом с ним и был келейник. Вот что я понял: человек может выйти из своего общества, оставаясь как бы в нем.

Муромцев погасил папиросу в блюдце с чаем и, бросив окурок в помойное ведро у входа, сказал:

– Надо нам еще с одной личностью переговорить обстоятельно.

– Это не с Ерохой ли? – спросил Нестор.

– Именно! Пошли за ним кого-нибудь.

Барабанов подошел к одному из приказчиков и спросил, нет ли у них кого-нибудь на посылках. Тот тут же высунулся в окно и зычным голосом крикнул: «Микитка!»

На призыв в чайную сейчас же вбежал чумазый паренек лет десяти, в залатанном кафтане, но в сапогах. Увидев господ, он замялся и, посмотрев на приказчика, спросил тоненьким голосом:

– Чего прикажете, дядя Игнат?

– Ероху знаешь?

– Это который мед возит? Его все знают!

– Господа хотят поговорить с ним, разыщи его, он на рынке, должно быть.

– Знамо дело, на рынке, где ж ему еще быть? А ежели не на рынке, значит, в трактире деньгу пропивает!

– Смотри у меня! – приказчик погрозил Микитке кулаком. – Язык-то подрежу тебе!

Муромцев улыбнулся, сунул мальчишке двугривенный, и тот, просияв от счастья, умчался, не закрыв дверь. Примерно через полчаса за их столом сидел бортник Ероха, оказавшийся ростом не выше Микитки. Закатав рукава кафтана по локоть и обнажив крепкие, жилистые и загорелые руки, он степенно пил чай и хранил молчание. Муромцев, выждав, пока Ероха поставит чашку на строганый стол, спросил:

– Уважаемый, не знаю, как вас по батюшке?

– Все меня Ерохой кличут, – сухим, резким голосом, словно палка треснула, ответил бортник.

– Хорошо, я так понимаю, вы в курсе, кто мы и чем занимаемся?

– Конечно, знаю, все знают!

– Ну, тогда скажи нам, любезный Ероха, нет ли среди вашего брата бобылей или одиночек?

– Нет, барин. Одному не выжить в нашем деле, шибко оно сложное. Ну, только если найдется такой дурак, что будет одну борть держать, да что с нее толку? Самому мед лопать, что ли? Проще уж на рынке купить.