Через секунду я подтягиваюсь, на этот раз хватаясь за перекладину для поддержки. Взглянув на Безымянного, я вытираю вспотевший лоб тыльной стороной руки.

— Я должен вытащить этих детей из ящиков, чувак.

Он выгибает бровь, переводя взгляд в зал.

— Ты все еще уверен в этом? У нас может не хватить времени.

Я качаю головой.

— Оставайся с Софией. Я не хочу, чтобы она видела ту комнату.

Когда глаза Безымянного устремляются на Софию, он едва сдерживает отвращение. Это выводит из себя, но у меня нет выбора. Я должен оставить его с ней. Я ни за что не приведу ее в комнату, переполненную беспризорниками, запихнутыми в ящики, особенно когда я не знаю, как они отреагируют, когда я их вытащу.

— Прекрасно, — ворчит он, — но у тебя не будет времени вернуться и забрать ее после всего этого. Я возьму ее с собой. Я позабочусь о том, чтобы она была в безопасности.

Я приподнимаю бровь. Да, ни хрена себе.

— Не-а. Я заберу ее, — поворачиваясь обратно к Софии, я смягчаю свой голос. — Я вернусь за тобой.

Она крепче обнимает своего плюшевого мишку.

— Иди, Лукас, — произносит Безымянный, поворачивая голову к выходу. — Если ты не хочешь, чтобы это заняло всю ночь. Мне все еще нужно добраться до этих труб.

Безымянный отворачивается, и я направляюсь к Гриффину. Черт, его разорвало. Но раны в основном поверхностные. Возможно, он устал, но он должен быть в состоянии стоять. Я беру белую ткань со стола и оборачиваю ее вокруг его торса, затем развязываю его запястья и лодыжки.

Когда он поднимает глаза, когда я тяну его вперед, наши взгляды встречаются. На секунду я ошеломлен черными дырами, впивающимися в меня. Я видел его до того, как она привязала его. Даже тогда было очевидно, что он уже прошел через ад. Но выражение, запечатлевшееся на его лице сейчас? Как будто Катерина вырезала его сердце и оставила истекать кровью.

Я не знаю, как он вернется из чего-то подобного.

Может быть, и он не знает.

Может быть, никто из нас этого не сделает.

Он морщится, соскальзывая со стола, но ходит довольно хорошо, пока опирается на меня. Как только я переступаю порог, тихий голос решительно останавливает меня.

— Обещаешь?

Я оглядываюсь через плечо. София стоит в открытом дверном проеме клетки, пристально глядя на меня.

Когда я не отвечаю, она обнимает свою мягкую игрушку.

— Обещаешь, что вернешься за мной?

Что-то становится пустым в моей груди, и я не знаю, что это, но это причиняет боль и успокаивает одновременно. Я не могу поверить, что она заговорила со мной.

Наконец, я киваю.

— Обещаю.

Я начинаю поворачиваться, но Гриффин остается прикованным к земле. Расстроенный, я снова дергаю его, и когда он все еще не двигается с места, я смотрю рядом со мной и вижу, что он смотрит на Софию достаточно пристально, чтобы прожечь дыру в ее голове.

Из моего горла вырывается рычание, и костяшки моих пальцев на его руке белеют.

— Ты идешь или остаешься?

Через секунду он отводит взгляд, морщась, когда я тащу его вниз, в кладовку. Это единственная дверь в этом коротком коридоре, не считая выхода наверху встроенной лестницы позади нас. Я отпираю ее, и мы входим в комнату, полную гнилостной вони и темных углов.

Ящики стоят вдоль стен бок о бок, сложенные друг на друга штабелями. Руки, тощие, как зубочистки, немедленно тянутся, хватая нас, и пересохшие голоса перекрывают друг друга, чтобы быть услышанными.

— Помогите…

— Убирайтесь, пока можете…

— Не оставляйте меня здесь…

Волосы на затылке встают дыбом, и я пытаюсь не обращать внимания на голоса, так как голова и без того раскалывается от каждого пронзительного крика.

— Сюда.

Я опускаю Гриффина на землю, чтобы он мог отдохнуть, но он кряхтит и с трудом поднимается на ноги. Он указывает налево от нас, где к стене прислонены одинокий болторез и огнетушитель.

Я хватаю болторез и направляюсь к первому ящику. В нем лежит новенький, которого только что привезли.

— Какого хрена ты делаешь? — грубый вопль Лысого обрывается, когда огнетушитель соприкасается с его затылком.

Он падает на пол, прямо посреди дверного проема. Гриффин опускает огнетушитель, морщась, когда оборачивает руку вокруг окровавленной ткани на животе.

— Дерьмо, — выдыхаю я, пульс звенит в ушах и соревнуется с криками вокруг нас. — Спасибо, чувак.

— Полагаю, я твой должник, верно? — фыркает он, прислоняясь к стене и сползая на пол.

— Думаю, да. Подожди.

Возвращаясь к ящику передо мной, я чувствую, как на моей коже выступает свежий пот, когда я срезаю висячий замок.

Вновь прибывший, спотыкаясь, выходит из ящика, его глаза перебегают с меня на Гриффина. Он тяжело дышит, но зрачки расширены от возбуждения.

Что за черт?

— Спасибо. Я останусь и помогу тебе.

Он тычет подбородком в сторону Гриффина.

— Или я могу вытащить этого парня отсюда, пока он не потерял сознание. Тебе решать.

Мои брови сходятся вместе.

— Я Лекс, — добавляет он, как будто это как-то имеет значение. — Итак, что делать?

Парень мог бы сбежать, но он предпочел рискнуть и быть пойманным. Чертовски странно.

Я смотрю на стену, мои мысли возвращаются к Софии. Мне нужно увезти ее отсюда к чертовой матери. Я хочу сказать ему, чтобы он забрал ее вместо этого. Но я ни хрена его не знаю, и меня бесит, что я не могу рисковать.

— Возьми его, — наконец бормочу я, указывая на Гриффина. — Затем беру болторез и двигаюсь к следующему ящику. — Будь начеку, тут могут быть сигнализации.

— Шутишь? Я разбираюсь в сигнализациях лучше, чем в передвижении по улицам.

— Кроме того, ты, вероятно, столкнешься с кем-нибудь по пути, — я оглядываюсь еще раз, мой тон серьезный. — Убей их, если понадобится.

Губы новенького кривятся.

— После этого? Черт, с удовольствием. Я сожгу их гребаные души в огне.

Моя голова наклоняется. Этот парень мне нравится.

Он берет Гриффина, а я продолжаю открывать ящики, один за другим. Усталость с каждой секундой парализует меня все больше и больше. Большинство детей ничего не говорят, пробираясь через комнату так быстро, как только позволяют их слабые ноги. Некоторые из них хлопают меня по спине или кричат "спасибо". Многие плачут.

Когда я добираюсь до последнего ряда и глаза начинают затуманиваться, болторез выскальзывает из потной хватки. Я вздрагиваю, когда наклоняюсь, чтобы схватить его, и черные точки усеивают мое зрение.

Черт.

Я кладу руку на стену, ожидая, когда пятна исчезнут, как обычно, но становятся только хуже. Держась ладонями за стену, я заставляю ноги вслепую двигаться в сторону студии.

Я должен добраться до Софии.

Я должен.

Я делаю еще один шаг, прежде чем меня с головой окунает в темноту, и я падаю в бесконечный туннель.

— Эй.

Что-то шлепает меня по щеке.

— Эй, чувак. Вставай. Прямо сейчас, черт возьми.

Еще один шлепок, и меня поднимают на ноги. Глаза распахиваются, когда меня тащат вперед, одной рукой я обвиваю чью-то шею.

Требуется минута, чтобы зрение сфокусировалось, но вскоре я могу увидеть Безымянного. Он ворчит, когда тянет меня мертвым грузом. Со стоном мне удается напрячь мышцы ног и подтолкнуть себя вперед с его помощью.

Я оглядываюсь, понимая, что все еще нахожусь в кладовке. Поднимая руки, я переворачиваю их тыльной стороной вперед. Они мокрые, как и задняя часть моих брюк и рубашки.

— Черт. Черт, черт, черт.

Неглубоко, но вода покрывает каждый сантиметр пола.

— Да, скажи это еще десять раз, и ты добьешься своего. Ты, блядь, вырубился. Ты никогда не поверишь, как мне повезло. Над нами чертов сад. К тому времени, как я нашел шланг, магистральные трубы уже лопнули, а потом я свалил отсюда к чертовой матери сразу после закрытия студии. Я думал, вы с девочкой давно ушли. Мне потребовалась вечность, чтобы понять, что ты не был одним из детей снаружи.