(Четырнадцать лет)

После следующего сдавленного крика, вырывающегося сквозь стиснутые зубы, у меня дребезжат барабанные перепонки. Ненависть пробирает до костей, чем дольше я смотрю, но я не могу отвести взгляд.

Я никогда не видел, чтобы это делалось подобным образом.

Тонкие струйки крови стекают по широкому торсу Гриффина. Он изгибается под скальпелем, пока Катерина режет, вращая рукой и рисуя мелкие узоры, как будто он ее гребаный альбом для рисования. Мои глаза прикованы к каждому движению лезвия, в венах пульсируют всплески энергии, которые я не понимаю. Запах свежей крови и пота наполняет воздух, на его шее бьется пульс, а кожа раскраснелась, и это — так как я бы это сделал.

Гриффин, он этого не заслуживает, и каждый порез только заставляет ненависть глубже просачиваться в мою грудь. Но сделать это, вонзиться в плоть тех, кто организовал весь этот дерьмовый праздник, смотреть, как они страдают от каждого удара клинка, и вспоминать каждого человека, погибшего от их рук… Я вдыхаю зловоние и проглатываю его, позволяя ощущению наполнить меня. Господи, я никогда не испытывал ничего более приятного.

— У тебя все хорошо, Гриффин, — воркует Катерина. — Я знала, что ты покажешь мне все своими глазами, если я прикоснусь к твоему прошлому. Я бы хотела, чтобы ты обсудил парней, которые оставили тебе эти шрамы, но и этого достаточно для эмоций.

Она улыбается, ее голос звучит отстраненно.

— Я верю, что твои работы могут быть самыми честными из всех к тому времени, когда я закончу с тобой.

Она оглядывается на меня через плечо, скальпель все еще вращается в ее руках.

— Что ты думаешь, Любимый? Конечно, твои будет красивее?

Я прищуриваю глаза, но она уже поворачивается к другому ребенку.

— Да, — напевает она себе под нос. — Мой милый, сладенький питомец.

Катерина останавливается, когда дверь распахивается.

Безымянный хлопает меня по боку, как раз когда входит Лысый.

— Вот, — шепчет он, протягивая ладонь и вкладывая что-то холодное и металлическое в мои руки. — Засунь их себе за пояс.

Я опускаю взгляд и вижу два маленьких серебряных ключа, перепачканных грязью… и дерьмом.

— Быстро.

Заправляя их за пояс брюк, я опускаю руки и прислоняюсь спиной к стене.

Приглушенный голос Катерины достигает моих ушей, и я напрягаюсь.

— И ты только сейчас обнаружил, что они пропали?

Он пожимает плечами и чешет затылок.

— Мне не нужно было ими пользоваться в течение тех двух дней, что у тебя здесь был этот. Но теперь у нас есть то новое поступление, о котором я упоминал, — он указывает большим пальцем на открытую дверь, где стоит ящик.

Парень внутри сгорблен, но настороже, обводит взглядом окружающую обстановку.

— И я не могу попасть в кладовку.

— Я впущу тебя, и мы обсудим это позже, — ее тон нетерпелив, когда она направляется к выходу, и они исчезают в коридоре.

Я, не теряя времени, протягиваю свою костлявую руку к решетке и вставляю первый ключ в замок. Когда он не срабатывает, я пробую следующий. Дверца клетки распахивается, и я испускаю самый гребаный вздох в своей жизни.

— Никакого гребаного дерьма, — бормочет Безымянный, и ухмылка растягивается на его лице.

Первая искренняя улыбка почти за два года приподнимает мои губы. Может, изначально я искал этот путь к бегству ради Софии, но теперь, когда вкус свободы на моем языке… я также могу позволить себе эту радость.

Я киваю в сторону клетки Софии.

— Иди. У нас, вероятно, меньше минуты.

Он бросается к клетке Софии, отпирает ее, и она отступает в сторону, пропуская его. Когда она смотрит на меня, я подмигиваю. Она прижимает своего плюшевого мишку к груди, улыбаясь.

София знает план. В любом случае, так хорошо, как может. Вчера вечером я объяснил это в терминах, которые, по моему мнению, поняла бы пятилетняя девочка, и, возможно, я опустил подробности о том, что случилось бы с ее мамой. Она также знает, что весь план может рухнуть еще до того, как мы начнем, и она должна будет притворяться, что она ничего об этом не знала, если нас поймают.

Безымянный открывает крышку унитаза. Он смачивает кусок туалетной бумаги и кладет его на сливную трубу, затем отвинчивает поплавок. Снова закрыв крышку, он работает над раковиной, засоряя стоки. Когда каблуки Катерины начинают цокать по направлению к нам, он хватает наручники рядом с клеткой Софии и поспешно возвращается в нашу, закрывая за собой дверь. Ни одна из клеток не заперта, но мы просто должны надеяться, что она не заметит.

Катерина возвращается к ребенку за рабочим столом, извиняясь или что-то в этом роде, а я пялюсь на туалет Софии. Вода уже стекает по стенкам, но ее еще недостаточно, чтобы нанести желаемый ущерб.

Я смотрю на Безымянного, и он кивает.

— Я знаю, чувак, — шепчет он рядом со мной. — Это круто. Я говорил тебе, что делал это раньше. Мне просто нужно вернуться туда и вскрыть краны в раковинах. Я имею в виду, это будет не быстро, но я собираюсь проверить трубы тоже. Я могу обойтись окровавленными инструментами Катерины, если понадобится. Такой бункер, особенно подземный, будет удерживать воду, как гребаная тонущая подводная лодка.

Я не совсем уверен, но я никогда не пытался наводнять какое-либо место. И в любом случае, это лучшее, что у нас есть.

— Хорошо, — бормочу я.

Отряхивая руки, я делаю вдох и встаю. Черт. Прилив тошноты охватывает мой желудок, и я опираюсь на перекладины. У нас весь день не было воды. О, чертова ирония.

— Катерина, — зову я, мое сухое горло горит, как наждачная бумага.

Ее рука замирает над окровавленными ребрами Гриффина. Она оглядывается на меня, ее брови взлетают вверх.

— Мой питомец. Чему я обязана такой честью?

Я заставляю свое выражение лица выглядеть отчаявшимся, мои губы опущены.

— Мне нужно с тобой поговорить. Пожалуйста. Это, — я указываю на Гриффина, кровь капает на пол, — Я не могу этого вынести. Это слишком много. Меня сейчас, блядь, стошнит.

Эта часть может быть правдой, но я должен благодарить за это свое ухудшающееся физическое состояние.

Ее голова наклоняется, и она откладывает инструмент. Тело Гриффина расслабляется на столе, его грудь поднимается и опускается от учащенного дыхания, когда Катерина отходит. Ее взгляд смягчается с каждым шагом, который она делает по направлению ко мне.

— Это правда, мой милый мальчик?

Она подходит к клетке, и я слегка сдвигаюсь влево для того, что собираюсь сделать.

— Тебе больно смотреть? Видеть, как кто-то страдает перед тем, как его усыпят?

Я медленно киваю, сохраняя тело расслабленным. Когда она приближается на сантиметр, я распахиваю дверь и делаю выпад. Она ахает, когда Безымянный, и я хватаем ее вдвоём, заталкивая внутрь и застегивая наручники на ее запястьях. В моей груди стучит молотом отдавая прямо в ушах. Безымянный запирает дверцу клетки, пока я протягиваю руку между прутьями, прижимая ее к полу, закрепляя наручники вокруг дозатора воды, всего в метре над землей.

Ее лоб соприкасается с одной из решеток, и она морщится, прежде чем посмотреть на меня.

— Мой питомец.

Ее голос звучит искренне обиженным, и мое лицо искажается от отвращения.

— Ты обманул меня.

Срань господня. Да, мы, блядь, это сделали.

Поворачиваясь к клетке Софии, я не отвечаю. У нас нет времени, чтобы тратить его на Катерину. Безымянный принимается за раковину, пока я опускаюсь на корточки перед Софией. Я никогда не был так близко к ней, и отсюда она кажется еще меньше.

— Привет, — бормочу я, пытаясь улыбнуться, хотя адреналин во мне зашкаливает. — Ты все еще уверена насчет этого?

Она кивает, ее небесно-голубые глаза мерцают.

Когда знакомое гудение наполняет комнату, мы все трое оглядываемся на нашу старую клетку. Катерина сидит на полу, скрестив ноги, наблюдает за нами и, блядь, поет. За исключением того, что она на самом деле поет, тексты песен и все такое. Она слишком тихая, чтобы я мог разобрать все слова, но я улавливаю что-то о детях, идущих с ней в какой-то сад. Холодная дрожь пробегает по позвоночнику, и я отвожу взгляд, прежде чем ее уровень психоза засосет меня еще больше, чем уже это сделал.