Нежные пальцы касаются моей руки.

— Адам.

Мой пристальный взгляд встречается с ее.

— Что происходит? — спрашивает она, ее губы опущены.

Я делаю медленный шаг к ней. Скользя пальцами под ее подбородок, я поднимаю ее голову и обвожу взглядом лицо. Легкие веснушки. Бархатистые губы. Нежные интонации ее голоса, похожие на мягко играющий инструмент. Так легко предположить, что она невинна. Ее глаза, однако, горят. В них нет ничего спокойного. Даже после того, как она вздрогнула при упоминании о сдирании чьей-то кожи, она полна решимости узнать больше. Возможно, сейчас больше, чем когда-либо.

Я не знаю, о чем я думал.

Она совсем не похожа на Катерину.

Я провожу подушечкой большого пальца по ее пухлой нижней губе.

— Ты достаточно скоро узнаешь.

Она с любопытством наблюдает за мной, когда я поворачиваюсь к выходу, но это все, что она получит прямо сейчас. Некоторые вещи невозможно объяснить.

— Тьма, которая нас окружает, не может причинить нам вреда.

Тебе следует бояться тьмы в твоем собственном сердце.

— Сильвертрис

(Четырнадцать лет)

Нежное напевание Софии наполняет мою клетку. По прошествии нескольких месяцев я действительно с нетерпением жду, когда услышу его, и засыпаю под этот звук.

— Привет.

Безымянный толкает мою босую ногу своей.

— Ты не спишь?

Открывая глаза, я прислоняюсь к стене, моя задница онемела от слишком долгого сидения в одной позе.

— Нет.

— Как ты думаешь, что это за песня?

Я пожимаю плечами.

— Может быть, это детский стишок.

Он издает полу-смешок.

— Даже я знаю, что это не детский стишок.

София переводит взгляд на нас. Когда она замечает, что я смотрю на нее, она улыбается. В последнее время она делает это чаще, когда ее мамы здесь нет. Один уголок моих губ приподнимается, и ее улыбка становится шире, прежде чем она возвращается к раскрашиванию малоберцовой кости, над которой работала весь день.

— Что ты собираешься делать завтра? — я спрашиваю Безымянного.

Он ухмыляется, постукивая по одной из перекладин костью запястья, которую София подарила ему вчера. На самом деле это был несчастный случай. Катерина собиралась дать ему свое миллионное интервью, поэтому вытащила его из клетки. Когда она разозлилась на него за то, что он задрал ее платье еще до того, как они добрались до рабочего стола, она швырнула его обратно ко мне, и он крикнул ей вслед:

— Эй, брось мне косточку.

София поняла это буквально.

И вот мы здесь.

Тук, тук, тук.

Безымянный чешет пальцем подбородок, как будто напряженно обдумывает ответ.

— Вырвать волосы Катерины один за другим и сжечь ее. Затем я пойду в кладовку по соседству, чтобы проверить, каких цыпочек она там прятала. Я собираюсь трахать их, пока мы смотрим, как она превращается в пепел.

Я выгибаю бровь и качаю головой. Мы начали эту дурацкую игру несколько недель назад. Я не знаю почему. Может быть, это помогает притвориться, что мы не в клетке. Однако, по правде говоря, я изо всех сил стараюсь не представлять это — освобождение.

Выдыхая, я прислоняю голову к стене и осматриваю студию. Стальные стены. Металлический стол. Выставка "Искусство".

Внутренняя сторона этих стен — это все, что я видел днем и ночью почти два года, и я чувствую себя совсем не так, как в тот день, когда вошел сюда. Я думаю совсем не так, как раньше. Она, блядь, сломала меня, и, честно говоря, я до смерти боюсь того, что бы я сделал, если бы выбрался отсюда живым.

— Твоя очередь, — бормочет он.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на его. Он пристально наблюдает за мной, что-то встревоженное мелькает в его глазах, пока он ждет ответ. Дело в том, что мои ответы всегда имеют один и тот же шаблон. И мне даже не нужно думать об этом, потому что это все, что я представляю.

— Я начну с ее ушей. Медленно разрежу сверху донизу, прижимая лезвие к коже, пока они не сойдут полностью. Тогда я пожелаю ей удачи с интервью, теперь, когда она ни черта не слышит, и не буду торопиться, вырезая ей глаза. Трудно восхищаться искусством без зрения. Тогда я отойду в сторону и буду смотреть, как кровь волнами стекает по ее бледной коже, пока она не истечет полностью.

На мгновение в комнате становится тихо, в воздухе не слышно ничего, кроме мягкого жужжания Софии.

— Дерьмо.

Безымянный ухмыляется от уха до уха.

— Ты никогда не разочаровываешь. Мне придется вытащить нас отсюда только для того, чтобы увидеть, как ты разгуливаешь на свободе.

Мои губы кривятся, но это без юмора. Я не хочу знать, каким бы я был там. Это то, о чем часто говорит мой сокамерник, когда планирует побег отсюда. Он всегда что-то планирует.

Через секунду я бросаю взгляд через комнату.

— Привет, София.

Она замолкает, ее карандаш все еще водит по малоберцовой кости, когда она смотрит на меня.

— А ты как думаешь? Ты когда-нибудь хотела бы выбраться отсюда?

Она просто смотрит на меня, как будто не понимает вопроса.

— Если бы ты могла жить в нормальном доме. Если бы ты могла выходить на улицу, играть. Ты бы хотела этого?

Она сглатывает и кивает.

— Да?

Я бросаю взгляд на Безымянного, но он смотрит на меня как на сумасшедшего, поэтому я поворачиваюсь к ней.

— Ты бы хотела… поговорить?

Ее взгляд устремляется к косточке в ее руке, и она теребит ее в течение долгой минуты. Когда она снова поднимает голову, то медленно кивает.

Ни хрена себе. Выдыхая, я сажусь прямее. Я наклоняю голову и прищуриваюсь, когда она откладывает наполовину раскрашенную малоберцовую кость и подтягивает колени, обхватывая их руками.

Она действительно может выбраться отсюда, не так ли? Бьюсь об заклад, она еще достаточно молода, чтобы жить после всего этого дерьма.

— Ты шутишь, да?

Безымянный наклоняется и бормочет:

— Я достаточно умен, чтобы не освобождать отродье Катерины, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Игнорируя его, я киваю подбородком в сторону Софии.

— Привет. Все в порядке. Может быть, мы, э-э… может быть, мы что-нибудь придумаем.

Ее глаза встречаются с моими, и в них вспыхивает что-то, чего я никогда не видел. Что-то, чертовски похожее на надежду.

Дверь с грохотом распахивается, и она подпрыгивает.

Все лампы включаются одновременно, заставляя каждого из нас прищуриться.

— Вот этот, — говорит Катерина из открытого дверного проема, указывая на клетку, где сидим мы с Безымянным.

Кто-то стоит в коридоре, но я не вижу ничего, кроме обуви.

— Я очень старалась с этим парнем. Он чем-то напоминает мне Питомца, поэтому я держалась, думая, что есть надежда. Боюсь, месяцы тщательной оценки только доказали, что он совсем не похож на Питомца. Где-то глубоко внутри чего-то не хватает.

Она смотрит на парня рядом со мной, хмурясь, и мои глаза сужаются.

— Сердце. Вот в чем дело. У него нет сердца, и я не могу установить связь. Боюсь, пришло время назвать вещи своими именами и перераспределить его.

И Безымянный, блядь, подмигивает мне.

Я качаю головой, мои губы приподнимаются. Хитрый сукин сын.

Думаю, это один из способов выбраться.

— Ты ведь знаешь, куда тебя распределят, верно?

Его глаза темнеют, но так же быстро, как появляется тень, она рассеивается.

— Я ни за что не позволю этому зайти так далеко. Просто нужно одной ногой выйти за дверь, чувак. Одной ногой за дверь.

Я поворачиваюсь к Катерине как раз в тот момент, когда она тянется вперед, к мужчине, скрытому из виду. Ее взгляд опускается, пока она разглаживает его галстук, растягивая материал достаточно, чтобы я мог видеть бронзу. Я прищуриваюсь, беспокойство разливается в животе. Чертовски странно наблюдать, как она прикасается к кому-либо так интимно — особенно когда он прикасается к ней в ответ, поглаживая ее руку тыльной стороной пальцев.