Моя кровь пульсирует так сильно, что ослепляет, появляются и рассеиваются черные пятна.

Гребаное дерьмо.

Я бросаю ее на кровать и кружусь, поправляя свои штаны. Проводя обеими руками по волосам, я сжимаю и дергаю за пряди, расхаживая по комнате.

Какого хрена я делаю?

Опираясь одной ладонью о стену, я опускаю голову и закрываю глаза, заставляя обжигающий жар внутри утихнуть, чтобы я мог снова вдохнуть кислород и восстановить немного гребаного контроля.

Я не терял самообладания шесть лет, и даже тогда все было не так — по спирали еще до того, как я получил свое чертово освобождение.

Кровать скрипит, и моя спина напрягается.

— Не надо.

Она долго ждет в тишине, пока я восстанавливаю дыхание и пульс. Мой член, кажется, не получает сообщения от мозга, нет, благодаря аромату Эмми, все еще витающему в воздухе, ее прикосновениям, задержавшимся на моей коже. Когда я говорю дальше, пальцы впиваются в стену, как будто это могло удержать меня от того, чтобы снова наброситься на нее.

— Что тебе нужно? — я огрызаюсь.

— Ч-что мне нужно? — ее голос запыхавшийся и сбитый с толку, и это только расстраивает меня еще больше.

— Что нужно сделать, чтобы заставить тебя следовать каким-то чертовым инструкциям?

— Что? — сначала она кажется ошеломленной.

Но когда она снова открывает рот, ее слова покрываются огнем.

— Что для этого потребуется? Я хочу тебя. Я…

— Еще денег? Другой хозяин? Билет на самолет домой?

Я пропускаю ее ответ мимо ушей, как будто она ничего не говорит, потому что то, что она назвала, ни черта не подходит.

— Назови свою цену, мышонок.

Кровать снова скрипит, и на этот раз я слышу, как сдвигается материал, прежде чем она приближается сзади. Она замолкает. Я могу представить, как ее тело напрягается от гнева, даже не глядя на нее.

Оттолкнувшись от стены, я поворачиваюсь к ней лицом.

Она снова надела свою одежду, волосы растрепанны, а кожа все еще раскраснелась. Ее глаза пылают, но подбородок поднят высоко.

Потому что в глубине души она не чертова мышь.

— Если мы так поступаем, — наконец говорит она, — прекрасно. Я хочу другие обязанности. Больше не хочу зацикливаться на кухне или другой домашней работе. Я хочу сделать что-то ценное. И без няни, прикованной к моей ноге.

Мой взгляд сужается, подозрение закипает во мне.

— Что-то ценное.

Она кивает.

— Вещи, которые действительно важны для твоего бизнеса. Например, то, что делают Стелла и Обри.

Делая медленный шаг к ней, я бормочу:

— И что ты знаешь о моем бизнесе?

Она расправляет плечи.

— Кухня не совсем открыла мне глаза.

Мои губы подергиваются, несмотря на раздражение, все еще охватившее меня.

— Нет, я не думаю, что это было так. И ты понимаешь, о чем просишь?

В ее глазах мелькает неуверенность, но она стирает ее.

— Да.

Я потираю подбородок, искренне обдумывая ее условия.

С такой просьбой она явно все еще что-то замышляет.

Я мог бы заложить ее одному из моих братьев и вообще избежать необходимости иметь с ней дело. Но потом я вижу образы их рук на ее обнаженном теле, и меня охватывает желание отрезать им члены. Не очень хорошо для наших отношений. Наиболее очевидным решением является то, что уже предложил Феликс — разорвать с ней контракт и вывезти ее далеко за пределы этих стен. Устранить риск навсегда.

Очевидный выбор, да, но после сегодняшнего дня для меня это тоже не вариант. Я еще не уверен, что покончил с ней — и я чертовски уверен, что не хочу, чтобы она была у кого-то другого.

— Я подумаю над этим.

Вибрация на комоде заставила меня оглянуться на звук. Я смотрю на телефон, затем снова на нее, благодаря того, кто, черт возьми, звонит, за то, что прервал нас.

— Пока ты можешь провести еще один день на кухне.

Я не дожидаюсь ее ответа, прежде чем подхожу к туалетному столику, ничем не выдавая все еще охватившего меня напряжения, когда прижимаю телефон к уху.

— Слушаю, — говорю я Феликсу.

Дверь щелкает, и мои плечи немного расслабляются. Забавно, что трахаться совсем не так приятно, как я помню.

— Она носила свои шрамы как свой лучший наряд.

Потрясающее платье из адского пламени.

— Даниил Святой

^Сердце учащенно бьется, когда я выхожу из комнаты Адама. Я смотрю вперед, мои шаги быстрые, когда я иду по коридорам, отчаянно пытаясь найти место, где могу побыть одна. Мимо проходит одна из секретарш Райфа, и мне удается слегка кивнуть, но в остальном я продвигаюсь дальше, пока не оказываюсь рядом со спа-салоном и не запираю за собой дверь ванной.

Я прислоняюсь к стене, закрываю глаза и просто дышу. Кожу повсюду покалывает, она восхитительно болит от давления его сильных рук, пробегающих по всему телу. Я уже чувствую, как образуются синяки.

У меня был грубый секс, нежный секс, немного нетрадиционный и все, что между ними. Я никогда не считала себя кем-то, кто склонялся в ту или иную сторону, потому что это никогда не было тем действием, которого я добивалась, — это было освобождение. Те блаженные моменты чистого, слепого неведения, которые дает оргазм, отключая мир вокруг меня.

Но это…

Сглотнув, я тянусь к внутренней стороне бедра и поглаживаю влажный след от укуса. Его изголодавшийся язык, дрожь, пробегающая по нему, непримиримо развратный взгляд его глаз — это было гораздо больше.

Он был гораздо большим.

Вместо невежества я почувствовала, каково это — наконец-то быть самой собой. На этот раз я не устраивала шоу. У меня не было ни плана, ни расчетов. Никакого ругающего голоса в голове.

На какое-то время я была свободна.

Адам — он был расстроен. Бесстыдно. Все неправильно и все правильно. И он держал ключ от моей клетки в своей ладони.

Я подпрыгиваю от стука в дверь.

— Эмма? Ты там внутри живая?

Теперь это почти нормально — слышать, как Обри обращается ко мне как к Эмме.

— Секундочку.

Тепло Адама все еще согревает кожу, ноющие мышцы напоминают только о нем. Я снова закрываю глаза, позволяя ощущениям укорениться во мне.

Я надеюсь, что это надолго.

Распахнув дверь, я выхожу в коридор и сталкиваюсь лицом к лицу с Обри.

Ее брови приподнимаются, когда она осматривает все — от моих растрепанных волос до порванного подола ночной рубашки и едва заметных отметин на бедрах. Подойдя ближе, она кладет руки мне на щеки и смотрит в глаза несколько долгих мгновений. Вскоре она перестает озабоченно щуриться и одаривает меня довольной улыбкой.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, мои щеки все еще зажаты между ее ладонями.

— Просто выясняю, означает ли этот взгляд в твоих глазах, что ты теряешь себя или находишь.

Мои брови хмурятся.

— И?

Она опускает руки и отступает назад с понимающим блеском в глазах. Затем она разворачивается на каблуках и направляется к выходу из спа-салона.

— И я думаю, нам нужно привести тебя в порядок, потому что кухня не может обслуживать себя сама.

Как только я в замешательстве начинаю следовать за ней, она оглядывается через плечо и подмигивает.

— Эмми.

Это то, что ты чувствовала, Фрэнки?

Ты позволила себе пойти в это место? К одному из них?

Ее вопрос из нашего последнего разговора звучит как шепот мне на ухо: Если бы у тебя был шанс сбежать, и я имею в виду действительно сбежать — забудь про маму, забудь про все это. Ты бы согласилась на это? Если бы было место, где ты могла бы, наконец, просто быть собой. Ты бы сделала это, Эмми?