Следующую группу образуют вещи ступени В₂. Среди них самую раннюю хронологическую позицию занимают классические духцовские фибулы с массивной гладкой дужкой (Залесье, Липлява, Малая Сахарна, Рудь) или с узкой полоской псевдозерни на спинке (Головно). По И. Буйне, они диагностируют ступень В_2а, хотя в ряде комплексов выступают и с вещами В_2b. Синхронна им или чуть моложе и фибула из с. Биевцы с овальной расширенной спинкой и с раздвоенным концом ножки (табл. XXVII, 6) и те, и другие встречаются в комплексах фазы «d» могильника Янушев Уезд, занимающей в рамках горизонта Духцов-Мюнзинген сравнительно позднюю позицию. На следующей фазе появляются уже фибулы с шаром (Kruta V., 1979, fig. 1). Ступень В_2а датируется промежутком времени от 320 по 280 г. до н. э.

К так называемым пауковидным фибулам с «фальшивой» пружинкой на ножке относится одна из случайных находок в Надпорожье (табл. XXVII, 10) и фибулы из Пантикапея (Амброз А.К., 1966, табл. I, 8, 9) варианта А₃ по классификации К. Пешеля (Peschel К., 1972, s. 1-42). «Пауковидные» фибулы характерны для ступени В_2b (Bujna J., 1982, Abb. 4, 14, s. 329, 330).

У второй находки из Надпорожья (табл. XXVII, 11) обломана ножка, которая могла заканчиваться или «фальшивой» пружинкой, или иметь небольшой шарик, как на экземплярах из Говора Сад и Царевна в Болгарии (Woźnak Z., 1974, рис. 6, 3, 4). Последние относятся ко времени оккупации Фракии кельтами в 280–212 гг. до н. э., что также соответствует ступени В_2b (от 280 до 240–220 гг. до н. э.) и охватывает частично переходный горизонт В₂/С₁ (от 220 до 180 гг. до н. э.).

К переходному времени от ступени B_2b к C₁ относятся и браслеты из сапропелита (Bujna J., 1982, Abb. 2, 20).

Следующую группу составляют находки среднелатенские — стеклянные браслеты из Степановки, фибулы с восьмерковидными завитками (Каспарова К.В., 1981, с. 57–63; Peschel К., 1972, s. 1-42), графитированная керамика Бовшева, Горошова и Велемичей, а также весь набор сероглиняной гончарной керамики из Бовшева, характерный для ступени С₁. Сочетание на поселении Горошова сапропелитовых браслетов и графи тированной керамики указывает, что поселение существовало скорее всего в пределах ступени С_1b, где-то в первой половине II в. до н. э.

Латенский меч из скифского погребения в Верхней Тарасовке в Надпорожье (Бодянский А.В., 1962, рис. 1, 1) по слабоизогнутой гарде сближается с типом I в классификации 3. Возьняка, но наличие железных ножен с простым закруглением на конце заставило этого автора отнести меч из Надпорожья к позднелатенскому времени (Woźniak Z., 1974, s. 153, 154). Это приходит в противоречие со скифской хронологией, по которой погребение датируется IV в. до н. э. О том, что с хронологией ранних латенских мечей еще не все ясно и, очевидно, еще не все формы попали в существующие классификации кельтского оружия, сигнализирует и находка меча, напоминающего позднелатенские, в кургане Митков Врах в Югославии в сочетании с фибулой типа Букйовцы, для которой более поздняя, чем IV III вв. до н. э., датировка исключается (Woźniak Z., 1974, s. 91).

Имеется еще серия находок, включающая и бронзовые шлемы типа Монтефортино, связанная, вероятно, с деятельностью в Причерноморье Митридата Евпатора, в державу которого входили и малоазийские галаты (Raev В., 1986, с. 87–89; Еременко В.Е., 1986, с. 90–96). Эти находки, однако, нуждаются в специальном рассмотрении в ином контексте. Нас в основном занимали сейчас памятники, хронологически предшествующие времени окончательного формирования зарубинецкой и поянешти-лукашевской культур.

Первые контакты населения Закарпатья с кельтами, как видим (рис. 3), могли иметь место еще в V–IV вв. до н. э. (меч с иксовидной рукоятью и наконечник дротика из Галиш-Ловачки, относящиеся соответственно к Латену А и В₁), но отчетливо они фиксируются для первой половины III в. до н. э. комплексом кургана XI в Куштановице, тем более что остальные находки сравнительно ранних латенских вещей так или иначе охватывают и этот период. Основная же масса находок приходится на ступень Ci (от середины III по середину II в. до н. э.): браслеты из полых полусфер, железные и бронзовые мужские и женские пояса-цепи, «расчлененные» среднелатенские фибулы, браслеты из сапропелита, большие ножи с кривой рукоятью. Менее репрезентативен набор ступени С₂ второй половины II в. до н. э. (стеклянные браслеты, нерасчлененные среднелатенские фибулы, графитированная керамика) и совсем слабо представлена ступень D (расписная керамика), хотя сам характер таких производственных центров, как Галиш-Ловачка и Ново-Клиново, лучше всего соответствует именно горизонту оппидумов в кельтском мире. А горизонт оппидумов охватывает главным образом ступени С₂ и D₁ (Godłowski К., 1977, s. 49–58).

Существование поселения Галиш-Ловачка в ступени D могли подтвердить находки позднелатенских фибул со сплошным приемником (Бiдзiля В.I., 1971, рис. 35, 7), но найдены лишь обломки, форма застежек неясна, а такие приемники имеют и фибулы римского времени. О наличии же в Галиш-Ловачке напластований более поздних свидетельствует находка массивной якоревидной литой фибулы III в. н. э. (Бiдзiля В.I., 1971, рис. 35, 8).

Исходя из всей совокупности материалов, можно думать, что проникновение некоторых групп кельтов в Закарпатье началось в первой половине III в. до н. э. Без их непосредственного участия вряд ли была бы возможна организация таких крупных производственных центров, как Галиш-Ловачка и Ново-Клиново. Прекратилась их деятельность скорее всего в связи с теми же событиями около 60 г. до н. э., когда перестало существовать и большинство полугородских промышленных центров-оппидумов в остальной Кельтике. На северном участке Карпатской котловины в это время активно действовали даки царя Буребисты, что фиксируется на соседних территориях Венгрии и Словакии сложением особого культурного явления — кельто-дакийского горизонта памятников, а в Закарпатье — основанием дакийской крепости на Тисе у с. Малая Копаня (Котигорошко В.А., 1981, с. 91).

Дискуссионной остается проблема о соотнесении в Закарпатье местной куштановицкой культуры предшествующего времени и латенской. С одной стороны, на памятниках латенского времени отчетливо прослеживается наследие куштановицкой культуры, прежде всего в формах лепной керамики и в обряде погребения. Можно было бы говорить лишь о влиянии латенской культуры на куштановицкую. Но, с другой стороны, кельтские элементы в Закарпатье представлены значительно обильнее, чем в круге латенизированных культур — пшеворской, оксывской, зарубинецкой и поянешти-лукашевской, действительно подвергавшихся лишь влиянию кельтской культуры.

Процессы, протекавшие в Закарпатье, скорее сопоставимы с теми, которые происходили и на других территориях непосредственной кельтской экспансии — на Балканах, Пиренейском полуострове, где складывались смешанные кельто-иллирийские, кельто-иберийские культуры и не всегда можно отличить местные элементы от пришлых (Godłowski K., 1977. в. 88, 93, 98-104). Измерить же реальную роль и численность местного населения и пришлого на имеющихся материалах Закарпатья не представляется возможным.

Иначе складывались отношения с кельтами у племен, живших к востоку от Карпат. Можно наметить несколько этапов этих отношений, каждый из которых имеет свою окраску.

Самый ранний этап фиксируется находками вещей горизонта Духцов-Мюнзинген в «рубчатом стиле», которые могут относиться еще к ступени В1, к первой половине — середине IV в. до н. э. В.Е. Еременко обратил внимание на достаточно широкое распространение в Северном Причерноморье «рубчатых» браслетов. Его каталог насчитывает 26 пунктов. Они известны и в Поднестровье (Ганiна О.Д., 1984, рис. 6, 4; Sulimirski T., 1931. Pl. XXIX, 1, 2; Пастернак Я., 1932, с. 36), в ряде скифских погребений Поднепровья (Петренко В.Г., 1978, табл. 44, 8, 9, 12–15), на памятниках милоградской культуры (Мельниковская О.Н., 1967, рис. 32–34) и далее на северо-восток в днепро-двинской (Шмидт Е.А., 1976, рис. 22, 1; 50, 17, 19, 26, 28; Третьяков П.Н., Шмидт Е.А., 1963, рис. 12, 27, 28; 14, 4, 5) и даже в дьяковской культурах (Кухаренко Ю.В., 1959а, № 121; Крис Х.И., Чернай И.Л., 1980, рис. 3, 6). Отливка браслетов производилась на месте, формы для них обнаружены в Ольвии (Фурманська А.I., 1958, с. 60–65; Лейпунська Н.О., 1984, с. 68–74), на Моховском (Мельниковская О.Н., 1967, рис. 58, 8) и Чаплинском (Кухаренко Ю.В., 1959а, № 74) городищах. Конечно, такие украшения могли возникнуть и конвергентно. Известны «рубчатые» браслеты и раньше, в эпоху Галынтата, так что при случайных находках не всегда есть возможность определить их дату, но совпадения местных дат с латенскими заставляют задуматься. Тем более что в середине IV в. до н. э. контакт скифов царя Атея с кельтами, судя по общеполитической ситуации, был вполне возможен. Гипотезу эту могли бы подтвердить находки «рубчатых» духцовских фибул, хотя выявление их в Дублинах и Тростянице (Амброз А.К., 1966, табл. I, 2; Никитина В.Б., 1964, рис. 15, 9), на памятниках поморской культуры предполагает возможность и иного пути проникновения этих латенских импортов. Именно на ступени B₁ кельты появляются в Силезии, на юго-западных границах поморской культуры. Могли бы подтвердить гипотезу и гривны Мельниковки, Макарова Острова, Пекарей, если бы их датировку удалось сузить. Пока же они датируются всем периодом горизонта Духцов-Мюнзинген и поэтому с тем же основанием могут быть отнесены и к следующему этапу, характеризующемуся прежде всего находками духцовских фибул с гладкой спинкой ступени В_2a. Хронологическая позиция последних такова, что допускает разные трактовки. В начале своего бытования они вполне могли попасть в Причерноморье с импульсами, отмеченными выше, а конечная фаза их бытования совпадает с максимумом кельтской экспансии на востоке около 280 г. до н. э. (оккупация Фракии, поход на Дельфы, захваты в Малой Азии). Не исключено, что на этой волне экспансии отдельные кельтские отряды забрасывало и в Северное Причерноморье, где после разгрома скифов сарматами, очевидно, была неустойчивая политическая ситуация. Во всяком случае о том, что отдельные носители духцовских фибул добирались до Полесья, свидетельствует погребение в Залесье, в устье Припяти.