Ему нужна была цель. Куда он двигался? Немного погодя он просто ляжет на дно, избегая ближайших окрестностей. Тогда у него будет чуть больше времени подумать.

Его легкие начали гореть, и меж двух шагов что-то повернулось в его сознании. Ему вновь было пятнадцать лет, и он мчался по тому же самому темному городу. Он нарушил правила академии, отправился за опасной мятежницей самостоятельно и преследовал ее до Парижа. Он впервые оказался в другом городе, не в Женеве, где находился Тэптаун, и Париж стал для него откровением.

Тогда-то он впервые узнал, что город обладает своим собственным сознанием, голосом, который на самом деле состоял из миллионов голосов. Там-то он и встретил Сандовала Бея, учителя, изменившего его жизнь.

А теперь, через столько лет, он бежал по тем же улицам. И снова его легкие горели. Конечно, в первый раз они горели потому, что одно из них было пробито, а вовсе не из-за возраста. И все же тот пятнадцатилетний мальчишка был бы пойман сейчас гораздо раньше. То, что он утратил с физической точки зрения, более чем компенсировалось тем, что он приобрел благодаря опыту. И Париж все еще пел ему.

Нет – не пел. Он осознал, что его привело к этой мысли зудящее чувство нехватки чего-то.

Вот что. Он не мог п-слышать ничего. Ничего.

Даже при его усталости, он должен был улавливать фоновый гул. Но тишина в его голове была бездонной, будто он находился в космосе, один, на расстоянии световых лет от всякого другого сознания.

Ответ пришел – будто холодная, замораживающая рука легла ему на грудь. Он вспомнил свою пси-дуэль с телепатом, этой ночью, раньше, с тем, кого он подстрелил из шприц-пистолета его напарника, тем, чья сила так внезапно улетучилась. Sleepers. В дротиках были sleepers.

До этого он принял их однажды, как условие проведения расследования на Вавилоне 5. Это было неприятно, но он справился с этим. Теперь же справиться будет намного труднее.

Он повернул за следующий угол. Казалось, тьма спеленала его, обрушилась всей своей смертельной тяжестью. "Смертельной" было подходящим словом – мир вокруг него казался мертвым, безжизненным. И он был один в этом мертвом мире. В тот первый раз у него, по крайней мере, было с кем поговорить – фактически, как раз с Гарибальди.

Они в самом деле были хорошей командой. Именно тогда он впервые осознал, как полезен ему может быть Гарибальди. Но сейчас у него не было никого, только тишина, замкнутая, липкая тишина. И ужасное сознание того, что, если его сейчас настигнет смерть, он может даже не почувствовать ее приближения. Он должен был напомнить себе о необходимости оглядываться через плечо.

Как могут нормалы так жить? Почему они просто не застрелятся, не умрут, как мертв мир, в котором они обитают?

Ноги у Гарибальди подогнулись, когда он вышел на тротуар. Первоначальный шок улетучился, и его рана начала болеть по-настоящему.

Бестера нигде не было видно. Куда бежать? Если сейчас он сделает правильный выбор, он сохранит шанс изловить ублюдка. Если он ошибется – все пропало.

Наконец, суеверие, такое же старое, как Древний Рим, одержало верх. Он побежал влево, в "сторону зла". Когда он выбежал из проулка, то уловил мелькнувший у следующей, тускло освещенной улицы силуэт человека, – тот бежал, держа неподвижно одну руку.

Да. Ноги снова попытались подвести его, но черт с ними. Он вспомнил последний раз, когда он пытался убить Бестера, тошнотворное ощущение бессилия при желании нажать на спусковой крючок, пытаясь нажать – и будучи совершенно не в состоянии это сделать. Бестер стоял там, смеясь над ним с этой глупой ухмылкой на лице, говоря с Гарибальди как с малым ребенком. Он объяснил, что изменил его "по Азимову", ввел в его голову небольшой скрытый алгоритм, который не позволит ему нанести Бестеру вред или своим бездействием допустить, чтобы тому был нанесен вред.

Со временем Лита подобрала ключ к его освобождению. Они заключили сделку. Он помог ее мятежным телепатам, а она сняла блок. Добрая старая Лита. Добрая старая жуткая-как-преисподняя-напоследок Лита. Ее смерть была еще одним долгом Бестера. Но кто считал?

Он считал. Именно это заставляло его идти, когда его тело уговаривало его немедленно лечь. За Шеридана и мучения, которые тот вынес. За Талию, умершую, даже хотя ее сердце еще, быть может, билось где-то. За себя. За себя.

За себя.

Это сработало. Рука гудела как провод под током, но он ускорил шаг.

Жерар потер рот. Боль от ленты проходила. Непохоже было, что молодой человек, развязавший его, находился в хорошей форме. Он оставил за собой кровавый след.

– Мы должны что-то сделать с вашей ногой, – сказала молодая женщина, что была с ним. Жерар вспомнил мужчину – он был из EABI. Женщину он никогда прежде не видел.

Молодой человек тяжело уселся.

– Не стану спорить, – проворчал он.

Лента еще лежала там, где ее оставил Бестер. Она пригодилась бы, пока он не сможет вызвать сюда скорую.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил он.

– Диболд, сэр. Бенджамин Диболд.

– Думаю, он спас мне жизнь, – объяснила женщина. – Он оттолкнул меня в сторону.

– Это был Бестер, не так ли? – у Диболда перехватило дыхание, когда Жерар распарывал ему брючину карманным ножом.

– Да.

– Но мы получили приказ снять оцепление…

– Знаю. Держись-ка.

Диболд сказал что-то еще, но Жерар не слышал. Внезапная молния вспыхнула у него в голове.

Двое бегут. Старые враги. Гарибальди гонится за Бестероом. Не вопрос, что случится, когда они встретятся. Не будет ни ареста, ни поимки, ни суда, ни заключения. Один из них умрет, или оба.

– Бестер!

Окрик Гарибальди прозвучал странно дребезжаще, бессильно. Слова были вершинами айсбергов, а Бестер привык видеть горы, лежавшие под волнами, действительно опасные массы эмоций и мыслей, которые и выталкивали наверх слова, различимые слухом.

Нормалы рассуждали и писали о способности "слышать" гнев или отчаяние в голосе, но, как в притче о слепце, описывавшем слона, они понятия не имели, о чем толкуют.

Его не волновало, что, по существу, думал Гарибальди – об этом он вполне достаточно мог догадываться. Но было бы полезно знать, насколько серьезно ранен его противник. Похоже, он берег одну руку.

Бестер остановился, повернулся, прицелился и выстрелил.

Зеленый огонь ответил ему, но промахнулся на ярд, и он нырнул за угол. Что-то холодное и мокрое стукнуло его по щеке, и он крутанул свое оружие

в небо. Другая водяная капля попала ему на лоб.

Это был дождь.

Бестер вспомнил поединок, о котором он читал. Юноша бросил вызов старшему. Они принялись сражаться на клинках, но когда другому стало ясно, что молодой человек не равен ему по силам, он с отвращением бросил рапиру и предложил кое-что другое. Так что эти двое влезли в повозку, каждый привязав за спину руку так, что они не могли ими пользоваться. Ножами в свободных руках они бились, пока повозка ездила и ездила вокруг парка.

Бестер, кажется, припоминал, что те оба человека погибли. Вероятно, Гарибальди будет счастлив при таком исходе. Бестер начинал думать, что его бы это тоже устроило. В конце концов, сколько осталось до прибытия других охотников? Пальба и запах крови заставят их возобновить гон. Со своими пси-способностями он мог бы справиться с ними. Но не теперь.

Отлично. Если Гарибальди желает поединка, он его получит. Если больше ничего не остается, Бестер убьет человека, принесшего ему так много несчастий. Он нырнул в укромный дверной проем и затаился.

Дождь начался с нескольких отдельных капель, но секундами позже он стал волнующейся пеленой и замолотил по улице. Гарибальди снова выдал очередь красочных ругательств. Телепаты могут слышать вас лучше, когда вы выражаетесь громко, верно? Или просто более ясно? Так или иначе, преимущество Бестера было большим, чем когда-либо. Гарибальди был полуослеплен дождем, а телепат был способен почувствовать его приближение.

Он завернул за следующий угол немного более осторожно, но он не хотел замедляться так сильно. Вода заливала глаза. Щурясь, он медленно обвел PPG улицу, жалея, что некогда было задержаться и прихватить какой-нибудь прибор ночного видения. Но, конечно, задержись он, Бестер бы сбежал.