— Понял, — хрюкнул дед.

— Это у нас план на первую пятилетку. Наши фармакологи посмотрят на продажи, оценят потенциал и неизбежно придут к выводу о том, что морфий — штука старая, всем знакомая, а потому имеет немало коммерческих ограничителей. Выход — разработать новый опиат, покруче, не настолько зарегулированный и обладающий неиспорченной проклятыми наркоманами-морфинистами репутацией. Они его сделают, пойдут к прикормленному товарищу из Управления по контролю за продуктами питания и лекарствами, и он нарисует новинке заключение о том, что препарат не вызывает зависимости и передозировок. Что, конечно, будет враньем, но, когда дело дойдет до суда, пройдет много лет, и в США к тому времени развернется настоящая опиоидная эпидемия. Таблетки — дорогие, а уличное дерьмо — дешевое, и к нему приобщатся даже те люди, которые в нормальных условиях держались бы от наркотиков подальше — например, белые воротнички. Таблетки ведь им выписал добрый семейный доктор, эти таблетки одобрены государством, а значит — совершенно безопасны. А когда он окажется на улице в обоссанных штанах и со шприцем в гнилой вене, будет уже слишком поздно.

— И фармкомпанию прикроют, — предположил дед.

— Нужно учитывать специфичность судебной системы врага, — покачал я головой. — «Зависимость» — понятие растяжимое, юридически мутное, — приосанившись, положил ногу на ногу и изобразил оправдывающегося корпората. — Называя наших пациентов «зависимыми», ваша честь, вы правы только отчасти. Они не зависят от препарата, они зависят от лечения боли! Почему вы так хотите обречь добрых американских граждан на ужасные старания, лишив их нашей продукции?

Андропов вздохнул:

— И откуда в тебе столько цинизма?

— Мой духовный наставник — Остап Бендер, — сослался я на классику. — Теперь с передозировками, которые неизбежно будут: здесь нам на помощь придет предусмотрительно оформленный прецедент. Нужно найти самого пропащего наркомана в Америке и с иглы пересадить его на таблетки. У него же толерантность, — развел руками. — А значит таблетки он сможет жрать горстями, что мы и зафиксируем на бумагах: вот, смотрите, мистер Джонсон поедает полкило таблеток в неделю, однако жив и здоров, а значит наш препарат АБСОЛЮТНО безопасен с этой точки зрения.

Андропов поджал губы и укоризненно покачал на меня головой. Осуждает.

— Вся кампания будет сопровождаться воплями: «эти таблетки убили моего сына/дочку и разрушили семью», — кивнул я. — Мы обрекаем миллионы людей на животное, мучительное существование и бесславную смерть. Но парадокс в том, что капиталисты от фармацевтики и сами до такого однажды дойдут, потому что на пролетариев им насрать. Если капиталистам насрать, почему нам должно быть не? Выход прост — свергайте прогнившие элиты и присоединяйтесь к соцлагерю. Не можете? — пожал плечами. — Нафиг вы такие нужны? Не сомневайся и не рефлексируй — оставь муки совести мне, автору этой инициативы. Не сделаешь ты сейчас — сделаю я в свое время, заодно масштабировав на совсем людоедские вещи — например, гормональные препараты для смены пола, подкрепив это кампанией по популяризации этой самой смены пола. Капиталистам понравится — на горизонте будет маячить новый технологический рывок, и население придется сокращать всеми подручными способами.

— Все записал? — спросил дед секретаря.

— Все, Юрий Владимирович, — стараясь на меня не смотреть — и я его хорошо понимаю — ответил тот.

— Не все, — влез я. — Актуальные экономическому моменту тезисы для прикормленных журналюг запишите, пожалуйста: «После гражданской войны получилось так, что сельскохозяйственные штаты кормили штаты промышленные. Но когда у фермеров начались проблемы, промышленные элиты положили на них большой и толстый. Так ли сельскохозяйственным штатам нужно быть в одной стране с северными жадинами?».

— Пойдет, — оценил деда Юра.

Чудак-человек: опиоидная эпидемия ему противна, а форс гражданской войны — «пойдет».

— Второе — нужно поиграть цифрами и высчитать среднюю стоимость ликвидации одного коммунистического вьетнамского солдата. Насчитать нужно не меньше сотни тысяч долларов, чтобы народ впечатлился.

— Всё? — уточнил Андропов.

— Не-а, — покачал я головой. — Подкинем проблем датчанам, просто потому что я придумал блистательнейшую хуцпу, которую грех не использовать: на острове Гренландия живет коренное население — инуиты. Среди них нужно отыскать пяток бесплодных дам, которые дадут интервью о том, как сильно хотят иметь детей, но в свое время они посетили датских врачей, которые тайком их стерилизовали, как и многих других инуитов. Цель — не давать коренному населению плодиться, выдавливая с острова понаехавших датчан.

— Полнейшая дичь! — оценил дед. — Зачем?

— А просто, — развел я руками. — Потому что можем — ложечки однажды, может, и найдутся, но осадочек останется. С нами же как — вбрасывают придурошные тезисы, а мы оправдываемся. Оправдываешься — виноват и слаб. Нужно время от времени делать так, чтобы оправдываться приходилось всем. Можно и масштабировать — например, с бесплодными ирландцами, коренным населением Канады, а главное — с нашими добрыми друзьями-афроамериканцами. Пока всё.

Дед кивком отослал секретаря, и я спросил.

— Кстати о неграх — как погода в Нигерии?

Там уже много лет гражданская война идет, с миллионами погибших как в боевых действиях, так и от сопутствующего таким штукам голода. Жалко.

— Почти всё, — ответил дед. — За неделю, думаю, сепаратистов дожмут и объявят единую и неделимую Нигерию.

— Пионерлагерь обломится? — спросил я о главном.

— Не обломится, — покачал головой дед. — Неспокойно там и разруха.

— Куда не ткни, везде разруха и неспокойствие, — вздохнул я. — С людоедом дружишь?

— Бокасса? — хмыкнул Андропов. — Нам с готовящимися к коронации Императорами не по пути — уступили это чудо французам, они — представь — про гастрономические пристрастия Бокассы не знают, вон, на днях в Париж поедет, с президентом Помпиду лобызаться. Папочки с фотографиями и интервью с поварами уже готовы, на второй день визита выкатим. В Африке правители меняются часто и неожиданно, и ЦАР однажды придет к нам не за деньгами, а влиться в дружную семью социалистических народов.

Магадан встретил нас как положено — порывы ледяного ветра пытались сбить с ног и раздували полы пальто, вонзаясь мириадами невидимых осколков в неприкрытую шарфом часть лица. Этот же ветер заставил немного понервничать — на посадку удалось зайти только с третьей попытки. Даже не представляю, сколько седины поднял дедов пилот — а если бы Генсека угробил? Или у него наоборот — профессиональное хладнокровие и абсолютное спокойствие до самого последнего, фатального, момента?

Спускаясь по трапу — для разнообразия никаких камер, мы тут типа без предупреждения — думал о грустном: за последний год в СССР случились две воздушные катастрофы. Первая — «профессиональная», у военных, с тремя погибшими. Вторая — грустнее, упал пассажирский вертолет в Якутии, восемь человек, из них двое — дети. Грустно, но кто на полном серьезе будет учить ВСЕ аварии, учитывая, что части из них в условной Википедии нет, потому что засекречено или просто забыто? Тем не менее ощущаю легкую вину и оправдываюсь тем, что не знал, что меня занесет в СССР, иначе готовился бы гораздо лучше. С другой стороны — очень много в голове нашлось такого, о чем я даже и не подозревал. Хорошо быть разносторонне развитой личностью с широким кругозором.

Население Магадана в эти времена меньше ста тысяч человек. Да и в будущем не сильно-то оно изменится: сюда едут либо проштрафившиеся товарищи, либо корящая судьбу за такое распределение молодежь. Часть из них оседает, обзаводится семьями и надеется, что их детям с распределением повезет больше. Что поделать — жизнь штука несправедливая, а город Магадан для страны очень важен. Радуйтесь северным надбавкам товарищи, ведь могло быть хуже — можно распределится в жуткую глухомань со средним по стране окладом. Разве это лучше? Не распределять совсем? Ну это даже рассматривать не стоит — кто из Москвы и Ленинграда поедет в деревни? Вот то-то же!