— Привет, Сережка, — улыбнулась она мне. — Проверяешь? — кивнула на будку.

— Просто время убиваю, — признался я.

И это тоже на благо Родины! Возможно.

С улыбкой покивав — не верит, блин — она поделилась мнением:

— Не девочка, а золото. Ей бы джаз петь — цены бы не было.

Приравнивается к похвале высшего ранга.

— Прогресс, — развел я руками. — Время джаза прошло. Так-то почитателей полно, и они останутся, но нам молодежь окормлять надо — хипари ведь перебесятся и станут нормальными людьми, часть из которых успешно встроится в коммерческие и правительственные учреждения, сохранив при этом любовь к Советской музыке. А если Оля будет джаз петь, ее за бугром будут считать «снежном негром» с соответствующим отношением — пожилых буржуев не переделаешь, они погрязли в снобизме и совершенно непробиваемы.

— «Снежным негром»? — хихикнула Майя. — Я запомню, — посерьезнев, продолжила. — Может в чем-то ты и прав, но джаз — живее всех живых.

— Джаз уже умер, а я еще не-е-ет, — пропел я.

Певица хохотнула, я продолжил:

— Вольно цитируя Никиту Сергеевича, земля ему пухом: «Джаз — это музыка негритянская». Во времена расцвета расовой сегрегации условный, крайне популярный Скриминг Джей Хопкинс, выступая в пафосном ресторане перед белыми людьми не мог в этом ресторане поужинать.

— Знаю, — кивнула она. — Полный абсурд.

— И в этом абсурде — вся суть актуально-царствующего поколения буржуев, — развел я руками. — А рок, несмотря на очевидные негритянские корни, популяризовали и развивают белые люди. От рока пожилые упыри тоже плюются, но он — хотя бы «белый» жанр, и, как ни странно, отношение к рокерам у них лучше, чем к джазменам. Ну и стадион джазом собрать сложнее, чем роком.

— Тоже верно, — вздохнула она. — Спасибо, что Лапина осадил.

— Это Екатерина Алексеевна, — покачал я головой. — Мне не по рангу властелинов телевизора осаживать, вон — отдельный канал пришлось строить, чтобы с ним не сталкиваться.

Майя рассмеялась.

— Вы знакомым не желающим считать себя советскими гражданами передайте, пожалуйста, что скоро в Израиль уехать не получится, — шепнул я ей. — Война там будет неизбежно. Если собираются — сейчас самое время.

— У меня таких знакомых нет, — закаменела она лицом. — Все, кто хотел, уже уехали.

Боится.

— Извините за неловкий момент, — покаялся я.

— Ничего, — простила она меня.

— Хватит, — скомандовал Оле звукореж.

Певица повесила наушники на гвоздик и вышла из будки.

— Привет! — помахал я ей рукой.

— А ты чего тут? — спросила она. — Делать нечего?

— Если будешь на меня злиться, твой английский лучше все равно не станет, — не обиделся я. — Семен Степанович, включите.

Он включил.

— Punctured bicycle On a hillside desolate… — после проигрыша полился очень хороший и мелодичный, но безбожно испорченный акцентом Олин вокал. [ https://www.youtube.com/watch?v=cJRP3LRcUFg&ab_channel=TheSmiths][The Smiths — This Charming Man].

Очень удобно воровать «глубоко гомосексуальные» песни, потому что, если заменить «бой» на «гёрл», «гомосексуальность» исчезает, а Оля получает хиты.

Я махнул рукой, звукач выключил.

— Скажешь, что из-за меня? — спросил я.

Певица потупилась — стыдно.

— Не парься, — успокоил ее я. — Все хорошо, полгода назад вообще слушать было невозможно, а сейчас просто царапается. Главное — это прогресс, и он у тебя есть.

— У меня английский еще хуже, — внесла лепту в утешение молодого дарования Майя. — А я его всю жизнь потихоньку осваиваю. У тебя вся жизнь впереди, не торопись, и однажды будешь собирать стадионы.

— Да, — грустно кивнула Оля.

Поднявшись с дивана, товарищ Кристалинская взяла певицу за руку и с улыбкой предложила:

— Пойдем, вокалом позанимаемся, — заговорщицким тоном добавила. — Я тебе такую историю расскажу!

— Нельзя такие вещи при третьих лицах говорить, — обиделся я. — Я теперь от любопытства не усну.

— Мальчикам такие истории слушать нельзя! — усилила Майя груз любопытства, и они покинули студию.

Оля на прощание не забыла обернуться и показать мне язык. Вредина!

— Затереть? — спросил Семен Степанович.

Пленки с Олиными попытками имеет ввиду.

— Конечно, — пожал я плечами. — В диапазоне от четырех до пяти часов, имею ввиду «через», приведу сюда Джона Леннона писаться.

— Интересно, — оценил предстоящую задачу звукач и ухмыльнулся. — У меня битломанов знакомых куча, от зависти изведутся.

— Карго-культ должен быть наказуем! — хохотнул я и посмотрел на часы. — Так-то успею, — поднялся с дивана и пошел в будку.

— Демо номер семь? — проехавшись на кресле — оно у него на колесиках — до шкафа с бобинами, уточнил он.

— Ага, — подтвердил я.

Решил в год по собственному «гиганту» выпускать — народу же Сережка нравится, будут рады. Отписав куплет, покинул «Звукозапись» и вернулся к музыкантам. Клавишник и гитарист успели свалить, а оставшиеся разместились за столом у окошка. Чай пьют. Под рассказ ударника о домашних делах налил себе кружечку и я:

— Пришел, значит, Васька домой вчера, че-то буркнул и в комнату шмыгнул. Люба сразу в панику — «курит!», — изобразил напуганное лицо.

Мы хохотнули.

— Ты, говорит, отец, иди поговори. Ну я постучался, ответа не услышал. Зашел, а он за столом сидит не с той стороны, где всегда. Типа уроки делает. Подозрительно!

Мы хохотнули снова.

— Говорю ему: «что с тобой, сына?». Он, понятное дело, «все нормально». Но я ж вижу, что не нормально. Подхожу, а он лицо воротит. Я его за плечо взял, выпрямил — куревом не пахнет, зато под левым глазом во-о-от такенный фонарь!

Поржали последний раз за историю. Ровесник мой у ударника сын, хороший пацан, созидательный и немножко бунтующий — не хочет по папиным стопам идти, а хочет стать математиком и программистом — в кружок изучения ЭВМ ходит.

— Говорю — откуда? А он мне, понятное дело, «о косяк ударился». Характер! — поделился отцовской гордостью. — Спрашиваю «а у косяка-то фонарь есть»? У него улыбка от уха до уха сразу: «а у него два фонаря!».

Так-то за такое на учет надо ставить, но зачем ребятам судьбы ломать?

— Я с ним, конечно, воспитательную беседу провел, — добавил ударник для меня. — Но если лезут — как сдачи не дать?

— Обязательно дать надо! — улыбнулся я. — Я с пацанами еще до всего этого за район ходил, имел успехи.

Мужики грохнули, и тут в студию зашли Леннон и Амаана.

— За работу, товарищи!

На студии мы проторчали весь день, и утром Амаана проводила Леннона до аэропорта. С собой он забрал пленку, свои тетрадки с записями, и, по докладам, глубокую печаль от расставания с якуткой. Ничего, уже через пару недель увидятся, на модном мероприятии в Монте-Карло. Оттуда певица в первые сольные гастроли и поедет. Как только Джон разведется, сыграют свадьбу. Степень восторга отечественных битломанов представить сложно, поэтому я и пытаться не стану!

Сегодня у Амааны выходной, заслужила, поэтому, проснувшись, я набрал КГБшную «справочную» и попросил мне отыскать номер поэта Андрея Вознесенского, который в эти времена, по собственным словам из интернета моей реальности, «молодой и наглый поэт». Меня, очевидно, это не смущает — я еще моложе и наглее. Да и где там «молодость», если Вознесенскому сейчас тридцать семь лет⁈

— Записывай… — дежурный товарищ продиктовал номер и спросил. — Ты же знаешь, что у нас здесь еще ночь?

— Ага! — заверил я его. — Спасибо.

Так, набираем полученный номер…

— Утром звони! — рявкнула на меня трубка.

Короткие гудки.

Не понял! А если, например, из Москвы-реки попёрли толпы людей-крабов, и я звонил товарищу Воскресенскому об этом предупредить? Набираем снова. Гудок. Еще один. И еще. Он что, голову под подушку спрятал?