— Понятно, — ответил я.

И мы расстались.

Пожарные, которые сами вывозят пожароопасную макулатуру, вместо того, чтобы составить акт и выдать предписание?

Пожалели, ну, конечно.

Пожарные.

18 сентября 1978 года, понедельник

Аудиенция

Предчувствие меня не обмануло: у входа в библиотечный сектор собралось человек двадцать, всякий норовил что-то спросить, пожать руку, похлопать по плечу, а то и по спине. Ну да, я — достопримечательность, а к достопримечательности каждому хочется прикоснуться. В Стокгольме это маленький Нильс, в Копенгагене — Русалочка, а здесь, стало быть, я.

Приветливость у меня выше средней, в обычных условиях на четыре по пятибалльной шкале. Но сейчас, после матча, моя приветливость истощилась, просела, и на людей малознакомых и вовсе незнакомых распространяется слабо. Наш-то курс выпущен, всё. А с младшекурсниками общался я редко, знакомств среди них не имел, тем более среди первокурсников. А тут как раз они, первокурсники — их в эту осень от колхоза освободили, пусть-де учатся. А остальные курсы на полях, за исключением сельхозотрядовцев, да и те тоже на полях, на тех, где платят полной мерой, без обмана. Студенту есть хочется не меньше, чем колхознику, порой даже больше, но у него ни огорода нет, ни кур, ни коровы, никакого натурального хозяйства. За всё приходится платить чистоганом, и потому вопрос заработка есть первейший вопрос выживания. Колхозники хитры, поднаторели в риторике, работать-де нужно по велению души, а не из-за денег, вы же комсомольцы. Но против сельхозотрядов слабоваты они, колхозники. Хочешь обмануть бурденковца — готовься положить партбилет на стол, и насуши сухарей впрок, а то потом некогда будет. Не пустая примета, председатель колхоза «Светлый Путь» товарищ Герасимчук получил свои четыре года общего режима, и теперь никакой нам не товарищ. Там, в «Светлом Пути», помимо обмана сельхозотрядовцев много чего вскрылось, но началось-то всё со студентов. И это поняли.

Все эти мысли мельтешили, пока я позорно бежал, вернее, перегруппировывался: пошёл не к главному выходу, а боковой лестницей поднялся на второй этаж, на третий, быстрым шагом перешёл в другое крыло и начал спускаться. Из нашего института шесть выходов, на случай пожара и прочих происшествий, но открыты лишь два. Первый, он же главный, и второй — в ректорском крыле, куда я попал.

На лестнице меня и перехватила девушка лет двадцати двух или около того. Симпатичная. Но не студентка. У студенток во взгляде я вижу вопрос, а у этой девушки — ответ. Она точно знает, что, где и почём в этой жизни. Ну, мне так кажется.

— Чижик? — спросила она меня, выдавая, что в институте недавно: меня здесь знают все, скажу не без гордости. За шесть-то лет учёбы примелькался. Она тоже знает, но больше по фотографиям, по программе «Время», а вживую видит впервые.

— Чижик, — согласился я.

— Вас хочет видеть Аполлинарий Галактионович, — сказала она.

— А вы, собственно, кто?

— А я, собственно, его секретарь, — и, поскольку я продолжал стоять, добавила: — Нина Аркадьевна.

Сказала это с видом снисходительным, с видом человека, ухватившего Господа за бороду.

Другой бы пошутил, мол, такая молодая, и уже с отчеством, но я не другой. Дедушка научил: с женщинами шутить позволено только в самом крайнем случае, а над ними — никогда.

— Хорошо, Нина Аркадьевна, я сейчас приду.

— Я вас провожу, — секретарша явно мне не доверяла.

— Проводите, — покорно сказал я.

Аполлинарий Галактионович Мурфенко, ректор нашего института, фигура легендарная. Обыкновенный студент никогда не переступает порога его кабинета, и даже не мечтает об этом, как космонавт не мечтает ступить на поверхность Солнца. Я студент не вполне обыкновенный, но чтобы пересчитать, как часто я бывал в кабинете ректора, хватит пальцев одной руки. Ещё и останутся пальцы.

Приёмная, она же секретарская комната, обновилась. Пахнет свежей краской — видно, летом был ремонт. Мебель новая, с претензией, хотя старая мне нравилась больше. В углу — радиола «Эстония», тоже новая. Зачем стоит — не знаю. Не думаю, что у Аполлинария Галактионовича есть время слушать пластинки. Может, на случай экстренного сообщения ТАСС?

— Подождите, — она оставила меня посреди приёмной, а сама прошла в кабинет ректора. Вернулась через пять секунд.

— Аполлинарий Галактионович приглашает вас, — сказала она на четверть градуса теплее, нежели прежде.

Я и вошёл.

Нет, этот кабинет не изменился. Да и чего ему меняться? Мебель классическая, вечная, старинный письменный прибор немецкого серебра, книжный шкаф с синими томами Ленина, красными — Большой Советской Энциклопедии, и болотно-зелёными — энциклопедии медицинской. На стенах портреты Ленина, Бурденко, Андропова и Гришина.

А сам Аполлинарий Галактионович вышел из-за стола и сделал два шага мне навстречу.

Однако! Никогда прежде такого не случалось.

— Здравствуйте, Миша! Что же вы к нам не заходите?

— Здравствуйте, Аполлинарий Галактионович. Как это не захожу, если я здесь? Только пришёл в себя после перелёта, и в родной институт!

— Да? А что же не прямо ко мне? Всё огородами, огородами… Пришлось посылать Ниночку, — он запнулся, — Нину Аркадьевну.

Я призадумался. С чего бы это я мог вдруг зайти к самому ректору? Чисто теоретически — с чего бы?

Ректор вернулся в кресло, рукой указал мне моё место. Стул.

— Видите ли, Аполлинарий Галактионович…

— Понимаю, скромничаете. А у нас к вам предложение, серьезное предложение. Нам бы хотелось, чтобы вы произнесли актовую речь!

Однако…

— Аполлинарий Галактионович! Да кто я такой, чтобы читать актовые речи?

— Опять скромничаете! Вы — прекрасный пример для молодежи! Отличник учёбы, спортсмен, имеете правительственные награды! — говорил он слова правильные, но выходило так, будто учитель хвалит первоклашку: молодец, Миша, можешь, когда постараешься, и стишок выучить, и крючочки нарисовать почти без помарок.

Я в ответ приосанился:

— Очевидное отрицать не стану, правительство ценит мои заслуги.

— И вы, Миша, слышал, призовые деньги решили отдать нашему госпиталю в Ливии, не так ли?

— Это, Аполлинарий Григорьевич, ещё на стадии уточнений, — и я левой рукой провёл в воздухе волнообразную линию, показывая, что не всё просто.

— Конечно, конечно. А вам, Миша, не приходила идея помочь своей альма матер?

— В смысле? — хотя смысл я понял, как только увидел Ниночку. Что уж тут понимать? Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать корыстные интересы. Учили-с.

— Я этим летом был в Соединенных Штатах Америки, — не без гордости произнес ректор. — В составе делегации. Посещали лучшие университеты, знакомили американцев с нашими достижениями. Сами знакомились, как и что у них.

— И как же?

— Университетская наука местами на неплохом уровне. Но страшно зависима от капитала. Государство денег в университеты не вкладывает, они же суть частные заведения, университеты. И вот идёшь, и всюду видишь таблички: эта лаборатория оборудована мистером Рокфеллером, этот прибор купил мистер Ротшильд, эта библиотека существует на средства фонда Форда, ну и так далее.

— Да, я слышал. Капитал пытается откупиться подачками. Но это до поры до времени. Трудящиеся возьмут власть в собственные руки, тогда и высвободится небывалая энергия масс, и всё, в том числе наука, будет развиваться бурно и стремительно, — ответил я словами учебника исторического материализма.

— Не только капитал. Есть примеры, когда выпускники университета тоже вносят посильный вклад — жертвуют сто долларов, тысячу, по возможности поддерживая науку на плаву.

— Да, — вздохнул я. — Когда государство целиком на стороне капитала, погрязло в завоевательных войнах, и всем заправляет военно-промышленный комплекс, только и остаётся надеяться на простых честных тружеников.