— Но ведь врёт же. Когда он в Железноводске — то и дуэль в Железноводске, когда в Ессентуках — то и дуэль в Ессентуках. А ведь известно достоверно, что стрелялись они в Пятигорске.

— Авторская вольность. Дюма и не такое себе позволял, и ничего, до сих пор книги нарасхват, поди, купи. А в главном гусар прав — тёмное то дело.

— Тут ещё мистику приплёл.

— Вы же сами, Дмитрий Николаевич, говорили, что легенды ходят о Горе. Вот наш гусар и хочет соединить Лермонтова и мистику. Кстати, не похож он на инвалида, совсем не похож.

— Инвалид, — подтвердил генерал, — я специально интересовался, что за фрукт. До тридцати лет работал артистом в театре юного зрителя, в Воронеже. Любил гонять на мотоцикле, и догонялся — свалился с моста в речку. Много людей это видели, и какой-то герой его спас, нырнул — и вытащил. Откачали, только с той поры он, Фердыщенко, возомнил, что в него вселился дух Щепкина, знаменитого артиста времен Пушкина. Сначала решили, что шутит — ан нет, не шутит. Стал требовать, чтобы его звали Михаилом Семеновичем, чтобы положили оклад в тысячу рублей золотом, предоставили квартиру в восемь комнат, не меньше, и давали самые главные роли. Естественно, попал в больницу, где и поставили диагноз вялотекущей шизофрении. Лечили, и вылечили — он согласился быть Петром Фердыщенко. Из театра его, понятно, уволили, и с инвалидностью второй группы он стал не то, чтобы бедствовать, но близко к тому.

Переехал сюда, на Кавказ, снял комнатку, и вот уже несколько лет проводит «образовательные чтения», так он называет свою деятельность.

— И что власти, дозволяют?

— Его видел Косыгин, ему понравилось. Когда приезжает в Кисловодск, непременно интересуется, как там наш артист? Ну, и решили оставить как есть. Вреда от Фердыщенко никакого нет, обличает царский режим, ну, а что просит денег, так он скромно. На исследования. Смотрят сквозь пальцы. Шизофрения, что с него взять. В больницу поместить? Так он согласен, «артист лечится, а пенсия идет», говорит. Сам на зиму ложится, подлечиться. В больнице его привечают: человек он интересный, безвредный, побольше бы, говорят, таких. Но мистики он прежде не касался. Зря это он, зря.

И мы пошли дальше. Не спеша, с небольшими остановками каждые триста метров. Добрались до обзорной площадки, посмотрели сверху на окрестности, и стали спускаться вниз. Вниз — оно куда легче, чем вверх, глубокомысленно заметил Медведев.

У Красного Солнышка встретили наших корейцев, всех восьмерых. Те стояли в трех шагах от обрыва и молчали. Завидев нас, один сказал по-русски:

— Человек упал. Стоял, потом упал. Вниз.

Вниз все падают. Но этот упал с высоты. На камни.

Я осторожно глянул.

Наш гусар.

23 ноября 1978 года, четверг

Операция «По сусекам!»

Здесь, как и в далеком Багио, на крыше райский уголок. Летом. Летом сюда поднимают кадки с пальмами, горшки с цветами, расставляют шезлонги, и сиди, принимай солнечные ванны, любуйся видами, пей нарзан.

Но сейчас не лето, сейчас близится декабрь, и передвижную флору спрятали от холодов. Однако шезлонги на зиму остались, виды никуда не делись, и кристально чистый воздух подаётся без ограничений.

Мы расположились в солярии, на крыше третьего корпуса, расположились и стали заряжаться. Солнечной энергией, воздухом, позитивными эмоциями.

Мы — это я, Лиса и Пантера. Девочки прилетели вчера, вчерашний вечер и ночь ушли на акклиматизацию, а с утра, полные рвения, они начали оздоравливаться. Ну, и меня оздоравливать тоже. А день, как водится, начинать с зарядки. Пионерская привычка.

Изображаем кордебалет филиппинского согласия, выполняем дыхательные упражнения, разминаемся перед завтраком.

Кроме нас — никого. Люди в третьем корпусе серьёзные, люди солидные, и лечебную физкультуру представляют иначе. Не в шесть тридцать.

Ан нет — народно-демократические корейцы тоже показались. Ну, им-то легче, там, в Корее, день в самом разгаре. Встали подальше от нас и тоже: вдох глубокий, руки в сторону. Ничего особенного. Верно, не могут показать класс: секретно. Занимаются, а сами косятся на нас.

Мы не смущаемся. Привыкли быть в фокусе внимания. Где на нас только не смотрели!

Закончив упражняться, повернулись в сторону корейцев:

— Корейским братьям — физкультпривет!

И кулак вверх — рот фронт, значит.

Те слегка опешили, но буквально на пару секунд: построились в шеренгу, и тоже:

— Физкультпривет!

Но без рот фронта. Просто поклонились. Восток — дело тонкое, а Дальний Восток — ещё тоньше.

Девочки пошли к себе — душ, переодеться, накраситься. Им выделили двухместный номер. Двухместный, но двухкомнатный, по меркам санатория — министерский. С торжественной, прочной мебелью морёного дуба.

И славно.

Я тоже принарядился к завтраку: девочки привезли мой любимый итальянский костюм. Осмотрелся в зеркало, овальное, в полный рост. Галстук-бабочка, шёлковая рубашка, всё остальное тоже создавало гармонию. Чехов был бы доволен. Он и сам любил одеваться со вкусом, да редко случай выпадал. В молодости на одежду не было денег, потом родители-братья-сёстры, а затем и жена решали за него, на что тратить деньги. Но пуще — общественное мнение. Разве можно носить английский костюм, когда студентов отдают в армию?

Но в наше время в армию ещё поди, попади! Шестикурсники-бурденковцы пытались и продолжают пытаться: хотим-де исполнить почётную обязанность! Чем ехать по распределению в Глушицы, не лучше ли послужить в госпитале? И опыта набраться, и оклад выше, плюс за звёздочки. Но не берут. Своих докторов хватает, выпускников военно-медицинских факультетов, не говоря уж об Академии.

Мне вот недавно написали, просят замолвить словечко. Я ответил, мол, с армией помочь не имею возможности, но есть вакансии в Ливии. Только требования высокие. Если хорошая успеваемость, если есть опыт работы, если уверен, что трезвость — норма жизни, тогда обращайтесь в комитет комсомола за рекомендацией.

За столом нас теперь четверо. Генерал давеча деликатно осведомился, не будет ли он лишним среди молодежи. Девочки заверили, что для них большая честь сидеть за одним столом с генералом, и все остались довольны друг другом.

Я справлялся у Анатолия Анатольевича, он подтвердил, что Медведев — старожил из старожилов, и дал ему самую лестную аттестацию.

Дмитрий Николаевич не в первый и не в десятый раз поправляет здоровье. Не всегда в санатории Орджоникидзе, бывает, лечится и в ведомственных. В ведомстве щита и меча, да. И за это время побывал во всех интересных местах, экскурсионных и неэкскурсионных. Поэтому девочки за завтраком спрашивали у него совет, где стоит побывать в первую очередь.

— Музей Ярошенко, — без колебаний ответил генерал. И объяснил, как пройти.

Девочки поблагодарили, и сказали, что непременно. Прямо сегодня.

И вот после бальнеолечебницы (девочки тоже решили полечиться: у Ольги когда-то был перелом голени, у обеих — мелкие спортивные травмы, а, главное, думаю, прельстила возможность на законных основаниях поваляться в тёплой грязи), мы вернулись в Кисловодск и дошли первым маршрутом до дачи Ярошенко.

Ай, славное место, чудесное место!

Ходишь, смотришь, и думаешь — как хорошо быть генералом! А если к погонам ещё и талант художника имеется, то лучше и придумать трудно.

Перед Шат-Горой я сел на банкетку, сел — и ушёл в картину.

Ярошенко, несомненно, что-то знал. Нет, не что-то, многое знал. И картина тому свидетель. Искать в ней скрытое послание смысла нет. Оно само найдет адресата, послание.

И я стал думать о другом.

А вот хорошо бы и мне купить такую дачу! Нет, в самом деле! Пусть я не генерал, но денежки-то у меня есть! Ничего особенного, метров триста, четыреста общей. Хорошо, пятьсот. И участок в полгектара. Мне недавно Борис Васильевич очередной проспект прислал, продаётся вилла на Лазурном берегу. А то можно в Испании. Или в Греции. Или во Флориде. С деньгами многое можно.