— Они есть — новые?

— Не в смысле выпущенные, а в смысле отлично сохранившиеся — да, есть. Я знаю автомобиль с пробегом в триста километров. Купили когда-то, а ездить жалко. У хозяина была служебная машина, а ту купил для вложения средств. Как раз перед реформой. Хозяин умер, ездить некому. Поставили в гараж, на консервацию, он там и стоит. Его привести в чувство — и вперёд!

— Нет, не хочу. Это уже будет не мой «ЗИМ».

— Заплатишь, так и твой. Второй вариант — метод доктора Франкенштейна. То там, то сям подбирать детали. В одном месте дверь, в другом крыло, в третьем, в четвертом. С аварийных машин, с продающихся на запчасти, со свалки, наконец. Тянется иногда годами. Но это на любителя, на большого любителя, которому интересен сам процесс воссоздания автомобиля. Не твой случай, думаю.

— Не мой, — согласился я. — Значит, возродить машину реально невозможно?

— Вопрос определения. Но да, кузов будет чужой. И многое другое тоже.

— Жаль.

— Достойный конец — для «ЗИМа». Он, можно сказать, твой спаситель. Будь это «Москвич» или «Жигули», всё бы кончилось куда печальнее.

— Ага…

Я подумал, что если бы ехал на «Жигулях», то и столкновения, возможно, не было бы. «ЗИМ» — он приметный, а «Жигулей» на трассе много, пойди, найди тут Чижика. То есть найти, конечно, можно, но — сложнее. Нужно привлечь людей, а что знают двое — знает сорока.

— Будешь новую брать? — спросил Шифферс.

— Придётся. Не роскошь ведь, а средство передвижения.

— Что выберешь?

— Особо-то и не повыбираешь. «Волга», «Жигули», «Москвич», вот и весь выбор. «Москвич» убираю, остается две модели.

— Ты же можешь из-за границы привезти. Можешь?

— Не фокус. Но как подумаю, что на уборку свеклы поеду на «кадиллаке» или «мерседесе», так чувствую несуразицу. Да хоть и не на уборку, а просто в деревеньку Кудюмовку. Нет, выпадает из стиля. Как Пьер Безухов во фраке на бородинском поле.

— А вот Высоцкий на «Мерседесе» по Москве рассекает, и ничего, не парится.

— Ему можно, он поэт.

— А это правда, что он сильно пьёт?

— Я с ним не пил.

— А пел?

— Было дело.

Яша стал расспрашивать о Высоцком, я отвечал, а сам вспоминал, как сидел в ночи в покорёженной машине, сидел и гадал: что же это было, акция или случайность? Не потому ли Андрей Николаевич меня вызвал, чтобы я оказался ночью на дороге, здесь и сейчас? Нет, не думаю. Не из сантиментов, а просто глупо — убивать чижика, когда можно просто сказать «кыш». Тоже мне, кровопролитие. Но кто-то мог о вызове знать — и среагировать.

Представим позицию, в которой на пешечку нацелены удары коня, слона, ладьи и ферзя. Ах, думает пешечка, весь мир на меня ополчился, все замыслы противника состоят в том, чтобы меня, бедную, съесть! Какая несправедливость, какая жестокая игра! А на самом деле фигуры целят не в пешку, а в короля, спрятавшегося на поле же один, а пешка просто стоит на пути. Стояла бы на соседнем поле, никто бы её и не тронул, не до неё, тут мат ставить нужно, а не пешки есть.

Шифферс распрощался, сел в свою «Волгу» и покатил восвояси, а я всё думал и думал. С той самой ночи пытаюсь разъяснить позицию, но получается скверно. Легко, или, во всяком случае, возможно решить задачу или этюд, когда видишь и доску целиком, и все расставленные на ней фигуры. А когда доступен лишь её кусочек, доски, к примеру, три на три поля, а основные фигуры за горизонтом — поди, реши.

А хочется. И нужно.

Когда закончилось действие адреналина, я почувствовал себя неважно. Дышать больно, двигаться больно — типичный перелом ребер. Слева. Трёх. Нет, четырёх.

В половине третьего пополуночи меня нашли Лиса и Пантера. Они ждали, ждали, потом не выдержали, сели в «Ведьму» и решили проверить маршрут. Мало ли что. Вдруг «ЗИМ» поломался, а кто поможет ночью Чижику на дороге? Или что-нибудь ещё нежданное случилось.

Случилось, да.

Потом была поездка в больницу, рентген (точно, четыре ребра), спирт-новокаиновая блокада, ночь в больнице, утром — осмотр светила.

— Это что? — сказал профессор, глядя на едва заметный рубец над правой бровью.

— Автомобильная авария, — честно сказал я.

— Значит, опыт есть.

Он ощупал мою голову. Пальцы умные, чуткие.

— А это?

— Бандитская пуля, — лаконично ответил я.

— Последствия? — не менее лаконично осведомился профессор.

— Без — скромно ответил я, глядя в профессорскую переносицу.

Когда с меня сняли больничный халат, профессор стал осматривать туловище.

— А это?

— Осколочное ранение. Легкое, непроникающее.

— Тоже без последствий?

— Без.

Вопросы кончились, профессор осторожно меня ощупал, то бишь пропальпировал, ослушал, то бишь проаускультировал, и простучал, иначе — проперкутировал. Посмотрел рентгенограмму, полистал анализы, и разрешил отбыть домой. Организм-де у меня молодой, самовосстанавливающийся, жизненной энергии достаточно, важно не мешать, оно само и излечится. Главное — первые две недели меньше двигаться и больше есть творога, яблок и морской рыбы!

И вот я дома.

Сижу, читаю, смотрю телевизор, слушаю радио, питаюсь по науке, стойко переношу тяготы и неудобства. Девочки достали мне упаковку американского лекарства, викодина, но я воздерживаюсь. И наш родной пенталгин тоже не принимаю. Анальгин — ну, куда ни шло. Но второй день как обхожусь и без анальгина. На морально-волевых. Честно говоря, когда спокойно сидишь или лежишь, боли почти нет. А бегать и прыгать я гожу. Хотя иногда хочется. Вместе с Ми и Фа.

Они пойдут в ясли в ноябре, после праздника. А пока резвятся на воле, не думая, не гадая о подвохе. Хотя подвох ли? Я бы и сам в ясли пошел, пусть кормят, поят, ухаживают и дают игрушки. И чтобы вокруг были верные друзья. Где же обзаводиться ими, как не в яслях?

Ольга наутро, пока я был в больнице, крепко поговорила с отцом. Деталей я не знаю, но позже она сказала, что отец здесь ни при чём.

Иногда совпадения — это просто совпадения, ответил я.

Тебя будут держать в курсе расследования, продолжила Ольга.

Оно, конечно, интересно, согласился я.

Была создана особая следовательская группа, и работа закипела.

Самосвал нашли быстро, до полудня, в соседнем районе, он стоял, загнанный в лесопосадку. Нашли следы столкновения: «ЗИМ» как смог, отплатил обидчику. Ничего фатального, но анализы краски показали: да, то был мой «ЗИМ».

Самосвал был закреплён за шофёром совхоза «Новокаменский», неким Азарченко. Он, конечно, говорил, что ни сном, ни духом. Нечего ему делать на участке Чернозёмск — Сосновка, он там сроду и не бывает, зачем? Поле — сахарный завод, вот его маршрут. А ночью он спит. Да, на ночь машину он ставит во дворе. Своём дворе. Все ставят: так удобнее, экономится время, дорогое в уборочную. Когда поставил? В половине десятого, вошёл горницу, когда по «Времени» погода играла. Поел, и спать. Ну, да, выпил сто пятьдесят, без этого не уснёшь — руки гудят, тело гудит, голова гудит. Но до утра всё выветривается, наукой доказано.

Утром проснулся — машины нет. Почему не сообщил сразу? Ну… Подумал, что Петька взял. Покататься. Петька — это племянник, сын сеструхи. Пару раз брал самосвал, погонять. Ему шестнадцать в сентябре, а в голове всё ветер. Девчонку прокатить захотел, или ещё что. А с шестнадцати уже ответственность, вот и не сказал. Пошёл к сестре. Нет Петьки, говорит. Куда-то вечером ушёл, и не ночевал. А времени шесть. Сеструха молит, не говори бригадиру. А как не сказать, если я тут, а работа — там? Подождал час, подождал два, и доложился.

Накрутили хвост, конечно. А потом говорят, нашелся самосвал. Побитый. А Петьки нет и нет. Не знаю, мог, наверное, стукнуться на дороге, а потом испугался и убежал. Шестнадцать же, срок могут дать. Он отчаянный, Петька, в отца, должно быть. Кто отец? Не знаю, сеструха не сказала. Я срочную служил, тогда срочная три года была. Там и шоферить научился. Вернулся — а Петьке год.

Такой вот рассказ. А больше ничего. Разослали ориентировку на пропавшего Петьку, но пока результата нет.