Правда, в Тбилиси меня могут встретить прохладно, из-за старого конфликта с Наной Гулиа, но мне ли смущаться? От лигистов ушёл, от американских йогов ушёл, авось, и в Тбилиси не съедят.

Лиса и Пантера обсуждали первый номер «Поиска» на следующий год. Объём журнала уменьшился — ответственность возросла. Я предложил пять рассказов Булычева, гуслярских, девочки хотят сократить их до трёх. А встретят хорошо, мы ещё два дадим в майском номере. Или июньском. Так даже лучше будет, значительно лучше.

Спорить я не стал. Тут не спорить нужно, а обеспечить журнал бумагой и типографией. Но закупать бумагу за личный счет, и отдавать её на нужды «вообще» я не стану. Потому что нерентабельно. А производство должно приносить прибыль, иначе это не производство, а игра в бирюльки. Если производство убыточное, значит, оно не отвечает общественным потребностям. Так говорят Маркс и Энгельс. А Энгельс знал толк в производстве.

Уже и вечер пришёл, и «Спокойной ночи, малыши» рассказали очередную сказку, я было думал, что программа на сегодня выполнена, как телефон перечеркнул надежды.

Аппаратов в доме четыре, все они на одной линии, и потому кто-то успел поднять трубку до меня. Кто-то из девочек. На телефонные звонки отвечают обычно они: им звонят чаще, из райкомов-обкомов и прочих важных мест. А если звонят мне, то они исполняют роль моих ассистентов, отвечая, что гроссмейстер Чижик сейчас анализирует и не может ответить лично, что гроссмейстер Чижик с радостью встретится с вашим коллективом, как только позволит график. Что за график, они не объясняют. Передавали приглашение мне, а я уж решал, состоится эта встреча, или нет. Оно бы и хорошо — встретиться с учениками Рамонской средней школы номер два, но это целый день — двести километров туда, двести обратно. В соседнюю Воронежскую область. Тем более сейчас, когда идёт великая битва за урожай: наша область соперничает с воронежской, кто более сдаст зерна, сахарной свёклы и прочего важного и нужного в закрома Родины.

Но сейчас звонили не из школы, да и поздно для школьного звонка, десятый час, программа «Время» идёт к погоде.

В кабинет поднялась Ольга.

— Папа звонил, — сказала она.

— Андрей Николаевич вернулся из Ливии?

— Вернулся. Вчера. А сегодня прилетел в Чернозёмск.

— Что ж, это хорошо.

— Он хочет тебя видеть.

— Когда и где? Он приедет в Сосновку?

— Сейчас, в городе. В Сосновку не приедет, ночным рейсом возвращается в Москву.

— Не приедет? — удивился я. У него здесь дочь, у него здесь внучка, и — не приедет?

— В другой раз.

Ну, значит, закипел котёл. Или скоро закипит.

— Хорошо. А куда ехать-то? В обком?

— Нет, домой. На Халтурина.

— Партия сказала, комсомол ответил, — и я пошёл одеваться для вечернего визита. Очень формально. Нет, смокинг надевать не стал, это был бы перебор, но чёрный классический костюм, тёмно-синий галстук, и всё остальное — соответственно.

На Халтурина располагался особняк, в котором когда-то жил купец второй гильдии Островнов, после революции расположилась редакция газеты «Пролетарий Черноземья», а с середины тридцатых он стал резиденцией первых секретарей обкома. Не слишком большой, не слишком маленький, двухэтажный, метров четыреста, но часть помещений — служебные, или просто закрыты.

По ночной дороге ехал неспешно. Шёл дождь, асфальт мокрый, а, главное, следует понять — в чём причина срочного вызова? Ночью, в плохую погоду? На Стельбова это непохоже.

Я включил радиоприёмник. Никаких неожиданных вестей ни по «Маяку», ни по «Би-Би-Си». Положим, это для всех нет вестей, а для узкого круга, может, и есть. Но я успокоился. Так, в спокойствии чинном, и двигался, сначала по шоссе, потом по городским улицам, пока не попал на улицу Халтурина, знаменитого подрывника-народовольца.

Улица эта коротенькая, застроена особнячками, окруженными маленькими садами, а в одном из особнячков и жил Стельбов. Не пропустишь: у ворот стояли две милицейские «Волги», и трое милиционеров с автоматами.

— Проезжайте, гражданин, проезжайте, — нервно сказал один милиционер.

— Это же Чижик, — сказал другой. — Не узнаёшь?

— Темно ведь.

— «ЗИМ» тоже не узнаёшь? Вас ждут, Михаил Владленович, — это он мне. — Только машину придется оставить здесь. Не беспокойтесь, будет в целости и сохранности.

Пришлось выйти, хорошо, у меня с собой зонтик, складной, японский, купленный в Токио.

Быстренько миновал проходную, тридцать шагов по дорожке желтого камня, и я у цели.

Дверь открыл привратник, мне незнакомый, но меня он знал:

— Михаил Владленович, заходите. Андрей Николаевич ждет вас в рабочем кабинете, — и, видя мою нерешительность, разъяснил:

— Второй этаж, вторая дверь налево.

В этом доме я был два раза, оба — в школьные годы чудесные, и, разумеется, не у Андрея Николаевича. А со школьных лет не доводилось, нет.

Постучал, вошёл.

Кабинет обычный. С Лениным на стене, двумя книжными шкафами и письменным столом.

За ним, за письменным столом сидел Андрей Николаевич. Вид усталый, но в целом здоровый. И загорел, да и как не загореть, в Сахаре-то?

— А, Михаил! Проходи!

Стельбов в разговоре со мной постоянно сбивается с «ты» на «вы» и обратно. С одной стороны, и по возрасту он много старше, и, можно сказать, у нас внутрисемейные отношения, выкать как-то странно. С другой, партийцы его ранга тыкают всем, или почти всем, независимо от возраста. А он нет-нет, а на «вы», и Михаилом Владленовичем величать норовит. Но не сейчас.

Я прошёл. Сел у стола. Андрей Николаевич закрыл папку, то ли закончил работу с бумагами, то ли чтобы я лишнего не углядел. Папку закрыл, но взял газету, вчерашний «Молодой Коммунар».

— Вижу, поработали вы на славу, — сказал он, показывая мне репортаж.

Я его уже видел, вчера. Саша расписал, как комсомольцы «Поиска» ударно поработали на воскреснике, и снабдил его фотографиями. С подписями. «Чемпион мира по шахматам перевыполнил дневную норму». Остальных, Лису, Пантеру и Марию, тоже не забыл.

Подписи были не лишними: качество печати наших областных газет неважное, разобрать, кто есть кто, трудно. Саша нам прислал фотографии, вот те напечатаны отлично. «Унибром», восемнадцать на двадцать четыре.

— Говорят, ты очередной подвиг совершил?

О подвигах в газете ничего не было, Саша даже извинялся: главред сказал, что на воскресниках не место травмам, болезням и прочим негативным явлениям. Я согласился: это бульварная буржуазная пресса, падкая на нездоровые сенсации, заостряет внимание на всякого рода происшествиях, наша же газета должна вести к вершинам, показывая светлые стороны жизни.

— Нет, — ответил я.

— Как же, как же. Спасли человека!

— Никого мы не спасали. Просто отвезли заболевшего в больницу, и только. Так поступил бы каждый.

— Каждый не ездит на уборку свеклы на личном «ЗИМе».

— Это да, — согласился я. — Это повезло.

— Повезло?

— Больному. Больше места. «Жигули» покомпактнее, о «Запорожце» и не говорю.

— Ладно, оставим. Ты ответь мне, как дальше жить собираешься?

— Динамично, Андрей Николаевич, динамично.

— Что значит «динамично»?

— Развиваясь. По спирали. Всё выше и выше. Думаю вот организовать диагностический центр в Ливии, небольшой, но по последнему слову медицинской науки и техники.

— Почему в Ливии, а не здесь?

— Здесь это невозможно.

— Это с чего вдруг — невозможно?

— По конституции. Статья десятая, «Основу экономической системы СССР составляет социалистическая собственность на средства производства в форме государственной (общенародной) и колхозно-кооперативной собственности» — процитировал я.

— То есть ты хочешь быть собственником? Проснулись собственнические инстинкты?

— Андрей Николаевич, вы говорите так, словно инстинкт — это плохо.

— Разве нет?

— Разрешите? — я подошел к книжному шкафу, где, помимо синего Ленина и чёрного Маркса разглядел словарь русского языка.