Впервые за всю мою долгую армейскую службу я проспал. Протирая глаза и моргая спросонья, я удивленно смотрел на солнце, которое вторглось в мою спальню без всякого приглашения.

Суми ушла. Она была моей, только моей, но всего лишь одну ночь. Я вскочил с постели и бросился к окну, надеясь уловить хотя бы какое-то напоминание о ней, но я уже знал, что даже ее тень уже пропала. Она ушла куда-то далеко от высоких стен императорского дворца, которые отделяли мой мир от ее. Я поцеловал ее безмолвное послание, коснувшись губами следа ее поцелуя, потом сложил лист пополам и осторожно отложил его в сторону. В полной тишине я задумался о смысле ее послания. Что это было: поцелуй, который означает весь мир? Или поцелуй на прощание, чтобы покончить со всей этой историей? Или подкуп, чтобы мое сердце открылось, или, наоборот, печать, которая будет наложена на мою душу? Такая вот двусмысленность.

Но ее тайна больше не будет для меня недоступной. Мое воображение диктовало мне, что теперь ничто в этом мире не уйдет от моего настороженного взгляда, а Суми для меня была делом первостепенной важности. Ее багаж будет проверен, телефон поставлен на прослушивание, а за дверью станут наблюдать днем и ночью. Зачем же еще нужна власть, если она не может принять конкретную форму и ею нельзя пользоваться? Зачем нужна власть, если она не может служить тебе так же, как служит другим или всей стране?

Зная, что Суми, моя маленькая птичка, находится в полной безопасности в моей клетке, я вернулся к своей работе, к своему реальному мужскому миру.

— Какие у нас дела в первую очередь на сегодня?

— Вас ждут двое следователей, — ответил мой секретарь.

— Пригласите их.

Двое мужчин из Министерства государственной безопасности вошли в кабинет и уселись в кресла.

— Что у вас есть для меня?

— Всем иностранным репортерам, которые участвовали в этой кампании, было предложено немедленно освободить свои посты и вернуться к себе домой, — сказал высокий мужчина.

— И?

— Мы также получили протесты от их газет, где говорится о том, что мы нарушаем свободу слова.

— У нас здесь нет свободы слова. Разве они этого не знают?

— Один репортер поддался нажиму. Девушка из «Дейли Шинбун» из Токио передала нам пресс-релиз, который получила от Фей-Фея Чена, заместителя директора издательства «Blue Sea» в тот самый вечер. Все остальные тоже получили эти бюллетени. Вот каким образом информация пошла гулять по газетам. — Он передал мне копию пресс-релиза, подшитую в дело.

— Слово в слово, — улыбнулся я.

— Имея на руках это, мы можем выдвинуть несколько очень серьезных обвинений против того, кто стоит за публикацией этого сообщения. Утечка информации государственной важности, разглашение государственных секретов иностранцу — это государственная измена, за которую приговаривают к смерти или к пожизненному заключению без права досрочного освобождения или смягчения наказания. Его можно также обвинить в нарушении статьи восемнадцать Гражданского кодекса — нанесение урона национальной гордости и репутации страны. А еще статьи девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, и если поднапрячь воображение, то можно смело приписать ему все статьи вплоть до тридцати пяти.

— Короче говоря, вы можете обвинить его во всех смертных грехах.

— Да, полковник.

— Ограничьтесь предательством. Я люблю публичные казни. Вы — прокурор? — спросил я долговязого парня.

— Да, я юрист по образованию. Четыре года юридического факультета Пекинского университета.

— Не хотите взять на себя это дело и сделать себе имя?

— Это честь для меня. Но я — простой следователь, который работает в Министерстве государственной безопасности. А прокуратура подчиняется Министерству юстиции.

— Какие формальности. Ваш перевод будет произведен немедленно.

— Да, полковник. — Он поднялся и отдал мне честь.

— Вы, кажется, примерно тех же лет, что и Тан Лон. Вам посчастливилось быть знакомым с ним во времена учебы в университете?

— Да, это так, полковник.

— Я полагаю, вы не из его друзей.

— Нет, совсем нет. Он украл у меня должность старосты класса еще в начальной школе.

— Неужели? Как ваше имя, следователь?

— Хито Лин.

— Хито, вы знаете, мы можем стать друзьями.

— Я бы не отказался, полковник.

— Хорошо. Когда вы сможете публично выдвинуть свои обвинения против Тана Лона?

— Полковник, это может подождать. Я бы предложил сначала взяться за Фей-Фея Чена. Если он расколется, то в дело вмешается его работодатель Тан Лон.

— Искусство войны. Стратегия выманивания змеи из ее норы, — заметил я.

— Именно так, полковник. Если один из его сотрудников будет обвинен, Тан ради его защиты наделает множество ошибок. Затем мы сможем укротить его.

— А вы хорошо изучили его характер.

— Да, он превыше всего ценит лояльность. Инцидент накануне Нового года — прекрасный пример. Ради своих друзей он готов пойти на все. И это будет его крахом.

— Ну, раз уж вы займетесь этим делом, я бы хотел, чтобы были заведены дела и на всех остальных представителей семьи Лон в налоговой инспекции Пекина и Фуцзяни по любому намеку на уклонение от налогов или любым неточностям в отчетах. Проверьте вместе с инспектором все дела на предмет нарушений в оформлении бумаг на регистрацию и лицензирование корпорации, а через банковскую группу отыщите любое нецелевое использование фондов. И последнее, но не менее важное: прикажите Национальной гвардии и Таможенной службе проверить все на предмет возможных обвинений или подозрений в контрабанде его отца, — приказал я.

— Я хотел бы возглавить расследование, о котором вы упомянули, и свести эти дела вместе, — сказал Хито. — Мы постараемся похоронить все три поколения в одной могиле.

— Согласен, — довольно кивнул я, — закон всемогущ.

— Если он на вашей стороне.

— Он всегда на моей стороне, Хито.

И только когда наступила ночь и моя форма была сброшена, я позволял Суми вернуться в мой мир. Ничто, касающееся ее или моего сына, не казалось мне слишком тривиальным, чтобы не быть упомянутым в отчетах. Она сняла квартиру в западной части города на чужое имя — квартиру номер четыре, в двадцать восьмом доме по улице Ксимун, по соседству с седовласым пенсионером-учителем. Ее дни начинались тем, что она провожала моего сына до школы, которая находилась в нескольких кварталах от ее убежища, а затем она писала. Сидя за столом и глядя в окно, выходящее на юг. Затем шла за Тай Пинем и готовила еду на двоих. Она редко звонила по телефону и всего лишь один раз ходила на почту, чтобы отправить рукопись своей второй книги. Конверт был вскрыт и затем заклеен заново. В ее жизни не было мужчин.

Чтобы заполнить мои одинокие ночи, я вспоминал ее тайно сделанные фотографии: Суми, удивленная появлением корзины яблок у дверей ее квартиры в один из дней; Суми, читающая поздравительную открытку от несуществующего соседа, которая вызвала у нее на лице улыбку. Драгоценные моментальные снимки Тай Пиня с большими мягкими игрушками, которые он принес из школы домой. Как я наслаждался звуком голоса моего сына, когда он убеждал свою маму, что все эти игрушки ему подарила учительница за хорошую работу, а потом голосом Суми, немедленно позвонившей той самой учительнице, которая, в соответствии с моим планом, полностью подтвердила слова ребенка. Все эти украденные фотографии Суми и моего сына стали частью моей мечты. Они придавали смысл моей жизни, позволяли мне дышать, терпеливо ждать каждого нового дня, следующей недели, месяца.

Жизнь утратила все свои краски после того, как Суми покинула меня. Ее объятия, поцелуи, улыбка, слезы, наполнявшие мою жизнь, превратились в воспоминания. Я сидел в своем кабинете, выходившем окнами на промышленный район Пекина, пытаясь воскресить чувства, которые наполняли меня, когда я наблюдал, как она занимается самыми простыми делами. Я мог вспоминать то, как она целует Тай Пиня в нос, как грызет кончик карандаша, как смотрит вдаль, пытаясь подобрать подходящее слово. То, как в свете утреннего солнца она, стоя ко мне спиной, расчесывает свои черные волосы, которые водопадом стекают по ее спине. Я вспоминал чудесный запах ее самых интимных мест. Как я хотел ее, как мечтал о ней!