Когда я мучительно хромал от крепости, мать подбежала ко мне.

— Мама! — закричал я, ускоряя шаг, чтобы встретить ее на мощеной дорожке. Каждый шаг, который я делал, отдавался острой, стреляющей болью в паху. Повреждение мочеиспускательного канала было очень сильным, и последовавшая за ним инфекция сделала мочеиспускание невыносимым, кровавым наказанием.

— Мама! — задыхался я, потому что ослаб от боли.

— О, Тан, дорогой. — Голос у нее был охрипшим.

Мы крепко обнялись в тишине. Необходимости в словах не было. Все и так было ясно.

Шофер, одетый в зеленую армейскую форму, просигналил несколько раз.

— Поторопитесь! — прокричал он.

Я посмотрел из-за ее плеча, озадаченный внезапной грубостью солдата, который работал у нас в течение нескольких последних лет.

— Не обращай внимания. Все уже не так, как прежде, — сказала мать. — Мы поговорим, когда доберемся домой.

Мы сели в автомобиль. Мать вытерла слезы с моего лица, разглядывая меня в течение нескольких секунд.

— Все будет в порядке с этого момента, сынок. — Она сделала мне знак, чтобы я ничего не говорил, указав пальцем на молодого солдата за рулем.

Я нахмурился. Случилось нечто страшное. Чем была напугана моя мать, королева Пекина? И почему? Мне не пришлось долго ждать ответа.

Охранник у входа в Жон Нань Хаи не отдал нам честь. Напротив, он плюнул нам вслед и свистнул своим товарищам, находящимся внутри бараков. Взвод охранников столпился в окнах здания, смеясь и с любопытством глядя на нас. Мать отвела глаза. Сад, с его плакучими ивами и спокойным водоемом, зарос густой высокой травой. Сорняки, которым не давали свободы прилежные ножницы старого садовника, теперь росли из всех щелей. Некоторые из них расползлись по бороздам и оккупировали лилии и розы. Гуси клевали молодые пионы, а в водоеме, который когда-то был оазисом, плавали ненужные бутылки и мусор. Автомобиль остановился, но никто не подбежал, чтобы открыть нам дверь. Водитель сидел и курил сигарету, дым которой заполнил автомобиль.

— Я помогу тебе, — сказала мать, выходя из машины. Королева пекинского общества сама шла в свой собственный особняк. Это было возмутительно.

Она сжала зубы и вытащила меня из автомобиля с силой, которую я даже не подозревал в ней.

— Старик, иди забери своего сына! — позвала она, когда мы вошли в дом.

К моему удивлению, отец был небрит, без мундира, лишь в белой рубашке, армейских зеленых брюках и сандалиях. Он выглядел осунувшимся. Его голова была опущена, а глаза щурились, как будто боялись солнца.

— Отец! — Я шагнул вперед. Волна любви заставила меня забыть о боли в паху, и я споткнулся. Отец поспешил вниз по лестнице, чтобы встретить меня. Я никогда не видел, чтобы он выглядел таким утомленным и старым.

— Сын, добро пожаловать домой. — Рукопожатие отца было все еще твердым, как у солдата, и я вздрогнул. Он обеспокоенно посмотрел на меня, останавливаясь то там, то здесь, как будто определяя, что изменилось и чего не хватает.

Кожа на лице отца обвисла, и в его глазах больше не плясали искорки огня. Они налились кровью, отражая неуверенность и беспокойство. Генерал Лон, который всего несколько дней назад держался с завидным достоинством, был похож на свою тень.

— Отец, ты болен?

— Нет, все нормально. — Он, несколько смущаясь, слабо улыбнулся. — А как у тебя дела? Мы все так волновались за тебя.

— Я в порядке. Действительно в порядке. — Я понял, что должен выглядеть веселым, хотя не совсем знал зачем. — Отец, мне так жаль, что я доставил тебе и всей семье такие неприятности.

— Сын, пойдем ко мне, поговорим наедине. — На его лице снова появилась жалкая улыбка, которой недоставало его обычного, отдающегося эхом смеха, так нравившегося мужчинам и веселившего женщин. Они с матерью помогли мне подняться и дойти до кабинета.

Когда дверь открылась, перед моими глазами предстала картина, которую я никак не ожидал увидеть. Вся мебель была сдвинута к одной стене, а около другой стояла дюжина сундуков, поставленных один на другой.

— Мы что, переезжаем? Кто эти люди? — спросил я, когда пятеро молодых солдат принесли еще некоторые вещи в комнату.

— Пойдемте в мою музыкальную комнату в западном крыле, — сказала мать.

— Я хочу пойти в свою комнату.

— Нет, там уже все убрано. Мы упаковали все твои вещи в чемоданы. Я проследил, чтобы ничего не забыть.

— Нас что, выгоняют из-за моего признания?

— Сын, все гораздо сложнее.

— Пожалуйста, расскажите мне, что случилось, — попросил я.

— Вероятно, будет лучше, если ты прочитаешь это. — Отец вручил мне «Женьминь жибао». На первой полосе крупными буквами был набран заголовок: «ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ГЕНЕРАЛ ДИН ЛОН УХОДИТ В ОТСТАВКУ».

Кровь прилила к моей голове. Комната закружилась перед глазами.

Отец ушел в отставку? Самый многообещающий молодой генерал Китайской народной армии?

— Отец, мне так жаль. Это моя вина.

— Нет, ты был только спусковым механизмом. Мы потеряли расположение Хэн Ту. Против нас началась война, — сказал отец.

— Какая война?

— Прочти следующий заголовок.

Я прочитал его, а затем возмущенно воскликнул:

— Они говорят, что дедушка украл из банка двадцать миллионов долларов? Это ложь. Дедушка никогда бы не сделал этого. Как они могли обвинить его?

— Вот так, даже при том, что деньги могли быть украдены давным-давно. В банке не проводилась систематическая ревизия, — пояснила мать. — Причина проста. Дедушка не соглашался с некоторыми направлениями реформистской политики Хэн Ту, и председателю ЦК это не понравилось.

— Но почему тебе пришлось уйти в отставку? — спросил я отца.

Отец молча смотрел в окно.

— Твой отец ушел в отставку, чтобы спасти жизнь тебе и дедушке, — сказала мать. — Они угрожали выдать тебя Гонконгу, чтобы ты предстал перед судом, и посадить в тюрьму дедушку по подложному обвинению в растрате.

— Я не знаю, как благодарить тебя, отец, — сказал я. — Ты отказался от своей карьеры ради меня.

Отец улыбнулся мне:

— Ты помнишь эту поэму: «Поездка на плечах отца, как на лошади?»

— Да, конечно. «В надежде, что его сын однажды вырастет и станет драконом», — закончил я поэму.

— Нет никакой необходимости в том, чтобы благодарить меня, сын. Но есть необходимость осуществить мои мечты.

— Что это за мечты?

— Твои мечты определяют мои, — улыбнулся отец.

Захлебываясь от великодушия его любви, я сделал усилие, чтобы подняться, и снова обнял его.

В дверь постучали. Это был дедушка Лон в одежде цвета хаки, с трубкой, торчащей изо рта. Новое дополнение к его скучному образу банкира. Он подбежал ко мне, схватил меня в охапку и расцеловал в обе щеки.

— Дедушка, прости меня.

— Не проси прощения. Мы больше не будем говорить об этом печальном деле. Мы уезжаем в Фуцзянь.

— Почему в Фуцзянь?

— Потому что это место, где жил и умер мой дед. Мы переезжаем в старое загородное поместье моей семьи.

— Когда мы уезжаем?

— Как только ты выздоровеешь, чтобы перенести путешествие, — сказала мать.

— О, внук, я должен так много всего показать тебе в моем родном городе. — Седовласый старик был возбужден, как ребенок. Отец просиял от облегчения, а мать трогала мое измученное тело, и в ее глазах стояли слезы.

После двухнедельного отдыха инфекция у меня уменьшилась и походка восстановилась. Я вполне был готов к трехдневной поездке на юг. В день нашего отъезда оставшиеся старые слуги и горничные ушли рано, даже не попрощавшись. Они уже были наняты для обслуживания других важных государственных деятелей. Не оставалось сомнений, что им промоют мозги и научат забыть о прежних хозяевах.

Несколько секунд я простоял на коленях в своей комнате, но не для того, чтобы предаться воспоминаниям и потосковать, а чтобы оплакать конец моего детства. Прощай, номер шестнадцать Жон Нань Хаи.

Я спросил насчет своего обучения. Мать кратко рассказала мне, что от ректора пришло письмо, в котором было оглашено решение: не принимать меня обратно. Причина указана не была.