С установлением кушанской государственности вырабатываются новые типы монет (Зеймаль Е.В., 1965; 1967), и в правление Кадфиза II происходит монетная реформа, когда в основу обращения были положены золотые монеты весом 8 г, условно именуемые статерами (Массон В.М., Ромодин В.А., 1964, с. 182). Изменился вес и медных монет, причем насчитывается по крайней мере четыре номинала, относящихся друг к другу как 8:4:2:1 (приблизительный вес соответственно 16; 8,6; 4,21; 2 г). Судя по многочисленным совместным находкам монет разных правителей, медная монета из обращения не изымалась и циркулировала наряду с новой эмиссией. В позднекушанский период получили особое распространение мелкие медные монеты с воспроизведением на реверсе алтаря огня, называемые сасанидо-кушанскими. Показательно обилие кушанских монет мелких номиналов на северобактрийских поселениях как городского, так и сельского типа. Так, при раскопках сравнительно небольшого поселения Аккурган в Ширабадском ирригационном районе были обнаружены 152 различные монеты (Пидаев Ш.Р., 1978, с. 71).

Кушанские правители носят титул «царя царей». В их распоряжении был разветвленный административный аппарат наместников, традиционно носивших титул «сатрап» или «великий сатрап», а также другого административного персонала. Однако трудно судить, в какой мере государственное устройство кушанского государства приобрело черты централизованной деспотии. Стремление утвердить династийный культ, ярко проявившееся в области искусства, свидетельствует о наличии соответствующих тенденций, но едва ли они зашли очень далеко. Но во всяком случае централизующее начало самих ли кушанских шахиншахов или их наместников, управлявших отдельными провинциями обширного государства, ярко проявилось в целенаправленной градостроительной политике. Развитие ремесел, товарного производства и торговли стимулировали процессы урбанизации Бактрии, и это находило полную поддержку у политического руководства страны как в пору Греко-Бактрии, так и во все последующие периоды. В этом отношении особенно показательно, что в конце II — начале I в. до н. э., когда завоеванная кочевыми племенами страна находилась в состоянии политической раздробленности, развитие ирригации и строительство городских поселений продолжалось даже в рамках тех пяти юечжийских владений, о которых сообщают древние источники.

Все эти особенности социально-экономического развития Бактрии и исторические судьбы страны нашли яркое отражение в ее культуре. Основой ее развития в III в. до н. э. — IV в. н. э. были традиции местной высокоразвитой оседлой культуры урбанизированного облика, генетически восходящие еще к поре бронзового века. В число этих традиций входили прежде всего строительное дело с развитой фортификацией и монументальной архитектурой, а также различные ремесла, в том числе гончарное с набором стандартных форм основных типов изделий. Наряду с этим пластом урбанизированных культур древневосточного облика могут быть отмечены два основных пучка культурных стандартов и стереотипов (Массон В.М., 1979 б; 1980). Это прежде всего распространение эллинистических эталонов, дополненное позднее определенным влиянием римской культуры, а также распространение и адаптация традиций кочевого мира.

Эти черты и особенности могут быть прослежены в самых различных сферах культуры древней Бактрии. Так, три типа погребальных сооружений в разной степени связаны с этими различными культурными традициями. Преимущественно кочевнический характер курганных могильников бесспорен, но наряду с ремесленными изделиями, входящими в состав погребального инвентаря, начинается трансформация и погребального обряда — появляется обычай помещения в рот усопшему небольших монеток. Второй тип — одиночные бескурганные могилы, образующие некрополи различной величины у стен древних городов и поселений, вобрали в себя элементы западных эллинско-переднеазиатских традиций — сопровождение усопшего монетой, обычно помещаемой в рот, и использование глиняных гробов и гробниц с двускатной крышей. Наконец, третий тип — наусы для хранения уже очищенных костей — чисто местное, бактрийское явление, связанное с развитием погребальной обрядности зороастрийских религиозных представлений. Но вместе с тем примечательно сохранение обычая помещать в наусы монеты — явление, явно восходящее к традициям тупхонинского могильника, хотя, может быть, уже утратившее или трансформировавшее свое семантическое значение (табл. CXXIII).

Тот же основной спектр переплетающихся культурных традиций мы видим и в памятниках письменности. Бактрийско-арамейское письмо, пусть редко употребляемое, но все же существующее, — это явно древнее местное наследие Бактрии ахеменидской эпохи. Бактрийско-греческая письменность, официальная система письма кушанской державы — ярчайший пример огромной роли в Бактрии греческих традиций. И, наконец, система письменности кочевых племен (если подтвердится предположение о «сакском» генезисе письменности, третьей версии Даште-Навура), зафиксированная на двух памятниках Северной Бактрии, следует связывать с миром кочевых племен. Культурная динамика, выступающая в тесной взаимосвязи с изменением политической ситуации, впечатляюще выступает и на примере монетного чекана, являющегося определенным отражением политической прокламации. Греко-бактрийская эмиссия — это чисто эллинистическое явление, и сами помещенные здесь изображения греко-бактрийских царей справедливо считаются одним из выдающихся достижений эллинистического портретного искусства. Вторгшиеся кочевники начинают постепенно видоизменять эту традицию, и на одной из групп монет, чеканенных по образцу тетрадрахм Гелиокла, фигуру Зевса на оборотной стороне заменяет верный спутник степного всадника — идущий конь. На монетах «кушанца Герая» (Зограф А.Н., 1937; Давидович Е.А., 1976) и так называемого «безымянного царя», за которым скорее всего скрывается Кадфиз I (Массон М.Е., 1950), мы видим уже изображения царя в виде всадника.

Взаимодействия этих элементов, их взаимопроникновение и взаимовлияние не было постоянно действующей величиной, а непрерывно менялось во времени, каждый раз создавая неповторимый облик конкретной культуры. III–II вв. до н. э. были временем широкого распространения в Бактрии эталонов и норм эллинистической культуры от архитектурных канонов до письменности и языка. Важную роль в этом сыграл и фактор греческой колонизации, столь убедительно иллюстрируемый результатами раскопок Ай-Ханума, и политическое господство правителей греческого происхождения. Но важнейшее значение имело другое обстоятельство, отмеченное М.М. Дьяконовым. Повсюду в Передней Азии, и в известной мере этот процесс в середине I тысячелетия до н. э. распространяется и на Бактрию, происходило развитие городов, торговли, ремесел, городских форм жизнедеятельности, в обществе утверждались новые ценностные ориентации, новые модели поведения. С распространением в рамках империи Александра и его наследников системы полисов эти урбанизированные процессы получили и дополнительные стимулы, и новые формы. М.М. Дьяконов пишет: «Поскольку таким образом местные города вливались в систему полисов, в которых необходимые классу рабовладельцев общественные, политические и юридические институты имели наиболее последовательные и гибкие формы… постольку естественно, что местное рабовладельческое общество испытывало сильнейшее влияние греческой культуры и всех форм греческой жизни» (Дьяконов М.М., 1961, с. 173).

Пока трудно говорить для Бактрии о каком-либо слиянии полисных форм и местных городских организмов, но социально-экономические предпосылки утверждения «греческого идеала» вскрыты исследователем достаточно убедительно. Первоначально в Бактрии, да и в других странах, идет как бы культурный параллелизм, и для греко-бактрийского времени можно говорить лишь о самых начальных этапах культурного синтеза. Так, при чисто эллинской архитектуре Ай-Ханума его фортификация явно местная, бактрийская. Возможно, началась семантическая трансформация и слияние божеств эллинского и бактрийского пантеонов, правда пока еще мало отразившаяся в иконографии известных изображений. Подлинный синкретизм происходит уже в период после падения в Бактрии политического господства греко-македонских властителей; эллинские инновации, прошедшие стадию переработки и адаптации, входят составным элементом в кушанскую культуру.