Русь не была окончательно сломлена. Многие города и земли еще сохраняли свои военные и экономические силы. Князь Даниил Романович Галицко-Волынский оказывал сопротивление ордынцам в Южной Руси. При первой возможности, используя междоусобицы ханов в Орде, русские князья прекращали или задерживали выплату дани.
Ростово-Суздальские земли превратились в опорный район присутствия ордынских надсмотрщиков, сборщиков дани в Северо-Восточной Руси. Избегая леса, они охотно селились на опольях, где чувствовали себя в большей безопасности. Крупная ордынская колония возникла в Ростове Великом. Она вызывала ненависть местных жителей, которые восставали и изгоняли пришельцев из города.
«В лето 1262 избавил бог людей Ростовской земли от лютого томления басурманского и вложил ярость в сердца христианам, не могли дольше терпеть насилия поганых. И созвонили вече, и выгнали басурман из Ростова, из Владимира, из Суздаля и из Ярославля. Ибо те басурмане откупали дань у татар и оттого творили людям великую пагубу. Люди христианские попадали в рабство в резах. И басурмане уводили многие души христианские в разные земли»[102].
Но сил у ослабевшей, раздробленной Руси было все же еще мало. Отдельные разобщенные восстания и бунты подавлялись карательными набегами кочевников, опустошавших вновь огромные районы. Но эти жертвы не были напрасными.
«России определено было высокое предназначение… — писал А. С. Пушкин. — Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего востока». Этот факт извращается в европейских журналах, замечает он, «но Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна»[103]. Невольно напрашивается аналогия с нашим временем, когда западные буржуазные журналисты и историки искажают и преуменьшают решающий вклад СССР в разгром фашистской Германии.
«XIII век был веком громадного напряжения сил всего русского народа. В то время как среднерусские княжества задыхались под игом Орды, на северо-западе на новгородские и псковские земли постоянно нападали немцы, шведы, датчане и литовцы. Эта борьба, длившаяся целое столетие, достигла наибольшего напряжения в первые годы после Батыева нашествия»[104]. Битвы на этом фронте Руси, как хорошо известно, ознаменовались блестящими победами русского войска под водительством Александра Невского. В битве на Неве в 1240 году его полки одержали убедительную победу над шведами. Через два года на льду Чудского озера он наголову разгромил ливонских рыцарей, надолго охладив их пыл продвижения на восток.
Мудрый политик, Александр Невский отчетливо сознавал невозможность успешной борьбы Руси в то время со всеми обступившими ее врагами. Трезво оценивая соотношение сил, он ясно понимал невозможность открытой конфронтации ослабевшей Руси с могущественной Ордой и старался вести по отношению к ней примирительную политику, хотя бы частично ограждавшую Русь от нашествий. Эта политика принесла определенные плоды: по свидетельству историков, «в 40-х годах XIII века на Русь не было совершено ни одного похода татар». Однако отношения с Ордой никогда не были равноправными и мирными. «До середины XIV в. на земли Северо-Восточной и Юго-Западной Руси было совершено более 20 военных нападений золотоордынцев»[105].
Александр Невский никогда не был организатором системы якобы равноправного «симбиоза Руси с Ордой», что пытались доказать некоторые дореволюционные и современные историки. Корни идеи о возникновении чуть ли не взаимовыгодного союза Руси с Ордой прослеживаются еще в работах Н. Я. Данилевского. «Татарские набеги были тяжелы и опустошительны, но татарская власть была легка, — считает он. — Вся эта буря прошла бы даже, может быть, бесследно (как бы без постоянного вреда, так и без постоянной пользы)». Даже дань объявлялась Н. Я. Данилевским относительным благом, позволившим «внести более строгие формы народной зависимости по отношению к государству, которое после монголо-татарского ига продолжено московскими князьями, а затем и царями»[106].
Эту идею развил Л. Н. Гумилев. По его мнению, «две кампании, выигранные в 1237–1238 и 1240 гг., не намного уменьшили русский военный потенциал»[107]. Таким образом, небывалые по масштабам и жестокости нашествия Батыя объявляются всего лишь заурядными военными кампаниями. Вполне приемлемый «симбиоз» Великороссии с Золотой Ордой, по Л. Н. Гумилеву, осуществлялся вплоть до 1312 года, когда царевич Узбек «объявил ислам государственной религией, обязательной для всех его кочевых подданных»[108]. До этого времени порядок, установленный на Руси во второй половине XIII века, хотя и был «далек от идеала», но в целом якобы являлся вполне приемлемым. Критику идей Л. П. Гумилева дал Б. А. Рыбаков. Он отметил оторванность подобных дедуктивных «озарений» от исторических материалов, и в частности от летописных источников[109].
Особо важно подчеркнуть, что последствия нашествий Батыя и последующих кровавых набегов Орды трагическим образом сказались не только на современниках этих событий, но и на жизни многих последующих поколений русского народа. Это была глубокая, долго не заживавшая не только физическая, но и морально-психологическая травма. Она иссушала душу народа.
Но Л. Н. Гумилев был прав, когда обратил внимание на усилившуюся угрозу Руси после принятия Золотой Ордой в 1312 году единой религии — ислама. Монгольские племена, как известно, придерживались шаманизма, длительное время остававшегося господствующей формой их вероисповедания. В отношении других религиозных традиций они отличались — до поры до времени — веротерпимостью и гибкостью. Ордынские ханы своими ярлыками определяли права и преимущества русского духовенства, стараясь расположить его в свою пользу. Ярлыки запрещали нарушать права духовенства, которое судилось своим, независимым судом, было свободно от податей. Крестьяне, жившие на церковных и монастырских землях, освобождались от дани и других повинностей. Подобные льготы привлекали сюда многих переселенцев. Число восстановленных и вновь построенных монастырей резко увеличилось в XIV веке.
«Духовенство, пощаженное удивительной сметливостью татар, одно — в течение двух мрачных столетий — питало бледные искры византийской образованности. В безмолвии монастырей иноки вели беспрерывную летопись… Но внутренняя жизнь порабощенного народа не развивалась. Татары не походили на мавров. Они, завоевав Россию, не подарили ей ни алгебры, ни Аристотеля»[110].
Объединение разноплеменной массы кочевников под флагом единой религиозной идеологии призвано было придать кочевникам новую силу. С этого времени Русь действительно находилась под угрозой не только экономического, но и духовного порабощения. Но центробежные процессы феодальной разобщенности оказались более могущественными. Затяжные политические и династические кризисы начали подтачивать и разрушать, казалось бы, незыблемый ордынский монолит. Такие кризисы особенно обострились в Орде после смерти Менгу-Тимура в 1281 году.
При малейшем ослаблении монголо-татарского гнета русский земледелец быстро набирал силу. Несмотря на все страшные невзгоды, утраты, он упорным трудом создавал материальную основу для освобождения. Специалисты по древнерусскому земледелию свидетельствуют, что к концу XIV века Русь не только восстановила свое сельское хозяйство, но и шагнула вперед. Это произошло благодаря применению эффективных методов хозяйствования: полному отказу от подсеки и «повсеместному применению полевого пашенного земледелия»[111].
