Ксендз потупился и расстроенным голосом произнес:

— Вы правы, я тоже заметил это сходство.

Доктор, однако, заметил и еще одно сходство, о котором из деликатности умолчал, не менее удивительное и загадочное: вглядываясь в ксендза Лончевского, он только что сообразил, что в лице польского священника из Долины есть что-то и от надменного итальянского кардинала, и от «епископа», копотью проступившего на покрове. С ксендзом он своим открытием делиться не стал, чтобы не смутить старика окончательно, и в молчании досмотрел остальные портреты из дорогого альбома.

Вечером того же дня, часов около девяти, он тайком проскользнул во второй зал музея и, забрав с собой изображение «епископа», спрятал его у себя в комнате, чтобы на ближайшем сеансе воспользоваться им — без ведома Хелены.

На следующий день девушка, не подозревая подвоха, послушно позволила себя усыпить и под властным взглядом магнетизера быстро впала в глубокий транс. Пронь погасил лампу и зажег свечу, приглушив ее свет абажуром: комната погрузилась в мглистый зеленоватый полумрак.

Быстро вынув принесенный с собой шелковый лоскут, доктор со стороны рисунка прикрыл им лицо спящей, после чего особыми пассами углубил состояние транса. Через несколько минут девушка испустила тяжкий вздох, похожий на стон, тело ее, до того закоченело выпрямленное, стало изгибаться в конвульсиях. Внезапно она сорвала с лица тряпку и подалась вперед. Экспериментатор с удовлетворением констатировал, что процесс материализации начался…

От головы медиума, от пазух, от лона исходили гибкие флюидические волны: переплетаясь, скручиваясь в спирали, они густели и уплотнялись, обретая форму: в зеленоватом сумраке комнаты начал смутно вырисовываться человеческий силуэт.

Доктор подошел к окну опустить штору и, обернувшись через секунду, невольно вскрикнул от изумления: рядом с креслом Хелены, по правую ее руку стоял уже материализовавшийся «епископ». Демоническое лицо фантома, повернутое к ученому профилем, было сведено в судорожную гримасу, горящим взором он всматривался во что-то перед собой с выражением несказанного ужаса, подобно библейскому Валтасару, узревшему на стене пиршественного зала зловещие письмена.

В этот миг с уст медиума сорвались хрипловатые, сдавленные мукой слова:

— Ecce cardinalis Rufredo!

Призрак закрыл руками лицо и отшатнулся назад, словно во избежание удара.

— Vexilla rigis prodeunt inferni!

В ответ раздался протяжный стон, похожий на посвист ветра.

— Grema beris igne aeterno! — изрекся устами спящей безжалостный приговор.

Обессиленная Хелена откинулась на спинку кресла.

Фантом тем временем начал загадочно преображаться: пропала с головы стрельчатая митра, растворился в воздухе посох; исчезли знаки высокого церковного сана, и сквозь кичливую кардинальскую маску стал проступать кроткий, благостно улыбающийся лик ксендза Лончевского…

Не веря своим глазам, Пронь приблизился к ксендзу и даже протянул руку, чтобы его коснуться. Однако призрак, вспугнутый этим жестом, отпрянул от него.

— Noli me tangere! — раздалось из кресла строгое предостережение.

Доктор вернулся на прежнее место, с изумлением наблюдая дальнейшую трансформацию.

Лицо ксендза расцветало непостижимо-блаженной улыбкой умиротворения и счастья; возложив руку на голову спящей племянницы и возведя глаза кверху, он, казалось, сосредоточился в бессловесной молитве. Затем фигура его начала полегоньку отделяться от пола и, приняв коленопреклоненную позу, со сложенными на груди руками, растаяла в воздухе…

Не успел Пронь разобраться в значении феномена, как панна Хелена, издав болезненный вскрик, самопроизвольно проснулась. Усилием воли стряхнув с себя оцепенение, она вихрем сорвалась с кресла.

— Дядя! — крикнула она дрожащим, полным смертельного страха голосом. — Что с моим дядей?

— Ничего, — попытался ее успокоить Пронь, — читает, наверное, в своей комнате.

— У меня дурное предчувствие. Немедленно идемте к нему!

И она повлекла его за собой в комнату ксендза.

Они ворвались, не спрашивая разрешения. Ксендз сидел за своим бюро, освещенный светом настольной лампы. Одной рукой он подпирал низко опущенную голову, другой прижимал к губам небольшое распятие.

— Дядюшка! — испуганно позвала его Хелена. — Дядя!

Старец молчал. Она подбежала к нему и закинула руки ему на шею. Сидящий медленно стал сползать с кресла на пол.

— Езус Мария! — в ужасе крикнула девушка, склоняясь над ним.

Доктор Пронь опустился на корточки рядом и, тщательно проверив сердце и пульс, вполголоса объявил:

— Мертв.

Антоний Чарноцкий, начальник пожарной службы города Ракшавы, отложил в сторону свой трактат по статистике пожаров и, устало растянувшись на диване, с наслаждением раскурил кубинскую сигару.

Был третий час пополудни, время жаркое, июльское.

Сквозь опущенные жалюзи комнату тускло золотил дневной свет, невидимыми волнами струилась знойная духота. Глухо долетал дремотный от зноя уличный гул, на окнах отрывисто и немощно жужжали разморенные мухи. Пан Антоний сопоставлял в уме просмотренные записи дат, сортировал скопившиеся за долгие годы материалы, делал выводы.

Кто бы мог подумать, что из бесстрастных статистических данных сложится такая любопытная картина — а все потому, что изучались они методично и с предельным вниманием! Кому бы в голову взбрело, что из этих сухих, на первый взгляд ничего не говорящих дат можно добыть столько интереснейших результатов, заметить в хаосе вроде бы неразличимых, однообразных фактов столь удивительные, прямо-таки курьезные явления!

Но, чтобы разглядеть нечто такое, чтобы ухватить эдакое, нужно особое чутье, какое не у каждого найдется, нужен особый нюх, может, даже особый физический склад. Чарноцкий, без сомнения, принадлежал именно к таким исключительным личностям и отдавал себе в том полный отчет.

Он уже не один год занимался пожарами, изучая их в Ракшаве и где только придется, самым тщательным образом собирал выписки из газет, копался в специальной литературе, просматривая множество сравнительных статистических выкладок.

Немалую службу в необычных исследованиях сослужили ему очень подробные, скрупулезно составленные карты почти всех регионов в стране и даже за границей; толстенными кипами заполняли они утробу его библиотечных шкафов. Были там планы столиц, городов и поселков со всеми лабиринтами улиц и улочек, площадей и закоулков, садов, парков, скверов, строений, церквей и домов, — словом, планы, проработанные до мелочей: любой человек, окажись он впервые в одной из этих местностей, смог бы по такому путеводителю ориентироваться легко и свободно, как у себя дома. Самым аккуратным образом пронумерованные, разложенные по уездам и округам, все они лежали наготове: хозяину стоило лишь руку протянуть, и перед ним покорно расстилались квадратные и прямоугольные, холщовые, клеенчатые или бумажные листы, услужливо посвящая во все детали и тонкости.

Чарноцкий часами просиживал над картами, изучая расположение домов и улиц, сравнивая планиметрию городов.

Труд этот, до крайности кропотливый, требовал адского терпения. Не всегда выводы напрашивались сами собой, нередко приходилось долго выжидать, пока не проклюнется тот или иной результат. Но Чарноцкий был въедлив как клещ. Заметив раз-другой какую-нибудь подозрительную деталь, он вцеплялся в нее мертвой хваткой и, не давая себе ни роздыху, ни сроку, рано или поздно находил предшествующие ей или последующие звенья.

Многолетние его старания увенчались особыми «картами пожаров», а кроме того, так называемыми «модификациями пожаров». На первых им были помечены места, строения и дома, когда-либо пострадавшие от огня, — независимо от того, устранен ли ущерб и повреждения или пепелище брошено на произвол судьбы. На чертежах же, названных «модификациями пожаров», отмечались перемены, происшедшие в планировке домов и прочих строений после катастрофы; все передвижки и малейшие отклонения от прежней застройки фиксировались на них с предельной дотошностью.