Знакомясь с названными выше отдельными видами вооружения русских и татар, можно утверждать, что они для своего времени вполне реальны. Вычленяются, правда, воинские изделия, заимствованные Задонщиной из Слова о полку Игореве, такие как мечи литовские, копья харалужные, шеломы злаченые, щиты червленые. Словом о полку Игореве навеяны такие наименования, как сабли татарские, шеломы хиновские (вспомним сабли половецкие, стрелки хиновскне). Впрочем, оружейная терминология, взятая из Слова о полку Игореве, за немногим исключением, оказалась приложимой и к XIV в. Обнаруживается лишь изменение понятий, обозначающих сталь. Ее прежнее наименование — харалуг — во времена Куликовской битвы вытеснилось новым — булат.

Основной набор вооружения, использовавшегося на Куликовом поле, не нов, он был принят еще во времена Киевской державы. Характерны в этом отношении русские мечи, противопоставленные татарской сабле. Эмир Мамай, согласно Летописной повести о Куликовской битве, сокрушался о своих мечами «пресекаемых» воинах[219]. Установлено, что вплоть до последней четверти XV в. мечи широко использовались в конной рубке. Их полное вытеснение саблями произойдет в период образования единого Московского государства[220]. Традиционными, очевидно, являлись листовидные копья и пики,[221] рогатины, красные щиты, легкие (т. е. боевые) топоры-чеканы, стрелы, шлемы с высоким шпилем для еловца (флажка), принятые еще в XII в., шлемы с личинами. Найденная на Куликовом поле кольчуга[222] изготовлена из попеременно сваренных и склепанных колец (одно склепанное продевается в четыре сваренных) средним диаметром 10–12 мм. Такая техника изготовления колец вплоть до 1400 г. господствовала во всей Европе.

Один из видов предохранительной одежды наименован боданой, байданой. Речь идет о короткорукавной кольчуге из крупных плоских колец. На Руси этот вид защитной одежды фиксируется в находках, относящихся к первой половине XIII в. В составе снаряжения знати байданы удержались вплоть до конца XVII в.,[223] что объясняется их оригинальными защитными качествами. Брони из плоских колец по сравнению с обычными круглопроволочными примерно в 1.5–2 раза расширяли железное поле защиты, прикрывавшей человека, при этом вес доспеха не увеличивался[224]. В русском языке слово «бодана» (байдана) считается тюркским заимствованием[225]. Специалистам еще предстоит выяснить, где и когда, очевидно, на мусульманском Востоке возникло столь особенное кольчужное плетение.

На миниатюрах Лондонского лицевого списка Сказания о Мамаевом побоище, датированного XVII в., у русских и татар наряду с копьями и боевыми топорами изображены крюки на длинном древке. Из 64 рисунков эти крюки обозначены на 22[226]. Обычно они вместе с другим древковым оружием и стягами возвышаются над конным войском (рис. 5). В одном случае таким крюком пытаются зацепить за плечо преследуемого воина (рис. 6)[227]. Сопровождающая надпись гласит: «Прибеже Мелик с дружиною своею, по них же гониша татарове». О самом приспособлении запись источника умалчивает.

Рассматриваемые крюки и их использование против всадников — не выдумка художника XVII в. Еще в 1246 г. крюк, сочлененный с копьем, видел у монголов Плано Карпини. Подобное устройство известный путешественник рекомендовал тем, кто боролся с монголами, «чтобы иметь возможность стаскивать их с седла, так как они весьма легко падают с него»[228]. В Европе XIII–XVI вв. разновидность этого оружия применяли для подсечки ног коня; по-немецки его так и называли «конский живодер» — Robschinder[229]. Наряду с ним в Х–XV вв. спорадически использовался для стаскивания всадников укрепленный на древке серпообразный крюк[230]. Об устройстве таких крюков, применявшихся также в осадной и военно-морской практике (например, для вырывания щитов),[231] можно составить представление по сохранившимся швейцарским и итальянским образцам, относящимся к XIII–XIV вв.[232].

В свете приведенных примеров изображение боевых крюков на отечественных миниатюрах XVII в. отражает довольно древнюю традицию использования данного приспособления. Очевидно, сами рисунки следовали каким-то не дошедшим до нас оригиналам, так как в XVI–XVII вв. во всяком случае в русской боевой практике «сваливающие крюки», сколько известно, не применялись.

Теперь коснемся названных в наших источниках некоторых новых для второй половины XIV в. технических средств. К их числу относятся кончары фряжские. Этот древнейший по упоминаниям в Европе клинок — предшественник шпаги, — распространившийся в конце XIV–XV в., в разных странах имел свои наименования (пол. concerz; чеш. concir; нем. Panzerstecher; фр. estoc), но всюду был сходен по функциям. Речь идет об узколезвийном колющем лезвии, квадратном или треугольном в поперечном сечении, длина которого превосходила 1 м. Рукоять не отличалась от мечевой[233]. Кончар предназначался для укола неприятеля, закрытого трудноуязвимой для рубки пластинчатой или кольчатой защитой, и закономерно распространился в пору внедрения всякого рода усиливающих доспех деталей. Активное развитие во второй половине XIV в. пластинчатой брони вполне согласуется с возможностью использования кончаров в Куликовской битве. Считают, что в дальнейшем эти клинки в России заметного распространения не получили, в документах XVI–XVII вв. они не отысканы[234]. Следует, однако, учесть показания иностранцев, побывавших в России в начале XVII в. Один из них писал, что у дворян «с боку у седла висит топор, некоторые возят между ногами и седлом длинный кончар (stockade) без ножен на польский манер»[235]. Так могли носить рассматриваемые клинки и в более раннее время. Наименование оружия считают заимствованным из тюркского языка[236]. Восточные образцы (тур., крым.-тат. xandzar — «кривой кинжал») по устройству, похоже, отличались от европейских. Не случайно кончары времен Куликовской битвы обозначены как фряжские, т. е. итальянские.

Географически разнородны упомянутые в древнейших списках Задонщины кинжалы, в одном случае фряжские, в другом — мисюрские (Миср — арабское название Египта). Считается, что сам термин представляет, возможно, персидское заимствование (первоисточник — араб.-перс. chandzar)[237] и проник на Русь через тюркские языки Кавказа и Малой Азии не ранее XVI в.[238] Оснований для столь поздней датировки появления как самого оружия, так и термина нет. Отмеченные в Задонщине кинжалы, судя по всему, соответствуют времени описываемых событий. К тому же, как показывают находки, кинжалы употреблялись у нас начиная с XIII в. в формах, сходных с западноевропейскими[239]. Со второй четверти XIV в. обоюдоострые кинжалы в качестве регулярной, дополняющей меч принадлежности носили воины в разных концах Европы. Представители кованой рати, вероятно, не были исключением.