До Нового года оставалось совсем немного, когда нас постигла удивительная утрата – Сэм, наш главный врач и начальник, каким-то образом умудрился сломать ногу. Сэмом его прозвали с моей легкой руки, и в лечебнице это прозвище удивительно быстро прижилось.

Таким образом, с одной стороны, мы все, кто работал в то время в лечебнице, получили отличную возможность по одному больничному листу, выданному милосердными медиками нашему страдальцу, отдохнуть (от него, разумеется), а с другой стороны, его все-таки было жалко, так неудачно, что все случилось как раз перед праздниками.

В горветотделе тоже проявили сочувствие, но при этом не забыли справиться о том, смогу ли я в одиночку решить все вопросы, связанные с организацией приема животных, и решили мне в помощь никого не присылать, а посмотреть, может, я и вправду справлюсь. С горветотделом как раз все было понятно: ну кто по собственной воле будет приезжать на работу в самую отдаленную лечебницу Москвы, да еще перед новогодними праздниками? Поэтому, подивившись моей нахальной самоуверенности, высокое начальство и выбрало умеренную позицию выжидания. Принять ведь меры никогда не поздно! Опять же – праздники! На том и порешили. И я осталась в одиночестве, ведь в штате небольшой лечебницы всего два ветеринарных врача, главный – Сэм, а старший – получается, я.

Совершенно другое дело было с нашим собственным болезным начальством [3] . От мала до велика, всех в лечебнице остро интересовал вопрос, как же это Сэма угораздило сломать ногу, тем более что его собственная машина не покидала гаража – я сама в этом лично убедилась, – значит, в аварию он не попадал. На его стареньком, пережившем все превратности времени «Москвиче» первого советского выпуска очень легко можно было словить любую неприятность. Да, что уж говорить – дверца могла просто от древности наконец отвалиться и упасть ему на ногу, – любой, кто был хоть немного знаком с этой машиной, без труда мог представить себе нечто подобное. И большой фантазии не потребовалось бы! Сколько раз мы хором предлагали ему организовать для железного патриарха пожизненное место в музее, подшучивая над тем, что они с машиной ровесники. Но с юмором у него было туго: обижался с пол-оборота и долго помнил, поэтому мы быстро отказались от коварных шуток, памятуя народную мудрость, что с начальством лучше не спорить, себе дороже! Итак, его железная рухлядь спокойно стояла в гараже. Тогда что произошло?

Опять же, зная его пристрастие к алкоголю и женщинам, и то и другое совершенно не исключало травматизма, особенно, если совпадало по времени. Поэтому его сломанная нога еще долго являлась темой номер один, будоража воображение сослуживцев фантастическими и забавными картинками. Даже Любаша – наш секретарь – не знала никаких подробностей, правда, обещала их срочно выяснить. Никто, впрочем, и не сомневался, что ей это удастся.

Любаша очень ценный кадр в маленьком мирке отдаленной ветеринарной станции, штат которой состоял из восьми человек. Секретарь требовался нам с Сэмом в равной степени, чтобы нас не отрывать от лечебной работы, поэтому Любаша была в курсе событий, впрочем, как и все секретари в мире.

После первых ахов и вздохов по поводу «трагического» происшествия, мы стали гадать, как долго у нас продлятся так неожиданно случившиеся «каникулы» без начальства. Нельзя сказать, что Сэма на работе недолюбливали или что-то в этом роде. Скорее, это свойственно русскому характеру: всегда хорошо, когда начальство далеко, а еще лучше, когда его вовсе нет. Спокойнее без него, без начальства-то! Но работать надо, и против этого тоже никто не возражал. Любаша выразила общее мнение, когда, кокетливо возведя к небу глаза и отодвинув со лба густо-рыжую челку, вслух сказала:

– Сэм чуть-чуть зануда, но и не такой он незаменимый.

С этим согласились и спокойненько разошлись по своим местам, тем более что рабочий день давно начался.

Неожиданно нам помогла продержаться погода. В небесной канцелярии решили побаловать народонаселение морозами и постарались на славу. Спустя несколько дней после описываемых событий ударили такие морозы, что от одного воспоминания о них мурашки, догоняя одна другую, бегали по спине.

Вот с них, с этих самых морозов, и начинается история, которую я хочу рассказать.

Каждое утро, просыпаясь, но не открывая глаз, я мечтала, чтобы наступило хоть небольшое потепление, но каким-то двадцатым чувством знала, что мечты напрасны.

Спальня освещалась удивительным сиреневатым светом, проникавшим из плотно покрытого льдом окна. Отопление работало на всю катушку, но не справлялось. Дома было очень прохладно. И это мягко сказано. Вылезать из-под двух одеял не хотелось под страхом смертной казни. Было как-то непривычно тихо. Мои собаки, с утра обычно затевавшие нетерпеливую возню, выясняя с притворным рычанием, кому из них первой выходить на прогулку, тесно прижавшись друг к другу на одной (!!!) подстилке, лежали и тоскливо посматривали на меня. И для них мороз превратил веселое мероприятие в кошмар. Я их очень хорошо понимала: обе гладкошерстные, от одной мысли, что им, бедняжкам, голыми надо выходить на мороз, и меня начинало потряхивать. Надо было видеть, как, сделав свои делишки только наполовину, они падали на спину, подняв все лапы вверх, и вопили от холода. Они даже самостоятельно научились открывать дверь подъезда, без всяких понуканий и поощрений с моей стороны. Вдохнув как-то всей грудью морозный воздух и задохнувшись, я очень легко представила, что на их месте я, пожалуй, научилась бы не только справляться с дверью, но и разводить без спичек костерок – только бы согреться!

Но утро все-таки уже наступило, и мои мысли, тихонько поскуливая, переключились на предстоящие дела. Главным было добраться живой на работу, и, собравшись с духом, я покинула относительно теплую кровать.

Через несколько минут стало легче, затрезвонил телефон, закипал на кухне чайник… День начинался…

На скорую руку решив домашние утренние дела, я натянула на себя все, что сумела найти из теплых вещей, и не особо заботясь о том, что стала похожа на чучело, вышла из подъезда. При этом несложном действе пришлось-таки задержать дыхание. Сразу вдохнуть обжигающий морозный воздух было по меньшей мере неосмотрительно. Легкие просто обжигало. Не хватало еще и мне заболеть перед праздниками! Некоторая доля лукавства, конечно, присутствовала: мне на самом деле понравилось быть начальником и не хотелось упускать такую возможность из-за собственной болезни. Хотя со стороны ситуация и выглядела довольно забавной: сама – начальник и сама же – исполнитель собственных указаний. Одним словом, мне нравилось быть хозяйкой самой себе, и все тут.

На улице было как-то непривычно. Изумлял не только мороз в минус тридцать пять градусов, но что-то еще… чего-то не хватало… Я не сразу разобралась, в чем, собственно, дело. Потом сообразила, что непривычной была абсолютная тишина и почти полное отсутствие двигающегося транспорта, не говоря уже о людях: изредка мелькали неуклюжие фигуры, с головой закутанные кто во что, короткими перебежками, испуская клубы пара, как доисторические паровозы, они старались как можно быстрее прибыть к пункту назначения. Редко проезжали автобусы, оставляя за собой долго не исчезавшие следы голубоватого дымка. Солнце еще не показалось на небе, но день ожидался ясный и безветренный – так простуженными голосами вещал Гидрометеоцентр. Птиц тоже нигде не было видно. Интересно, а они-то куда попрятались? Не успела я об этом подумать, как почти рядом со мной что-то шлепнулось на снег. Присмотревшись, я с изумлением увидела замерзшую ворону. Где-то читала, что птицы замерзают на лету, но чтобы самой увидеть?! А тут, нате вам, ворона! А может, отогреется? Мелькнуло в голове, но раздумывать было некогда и я внесла беднягу в подъезд: кто-нибудь выпустит, если суждено птахе пожить на свете, а нет… Самой бы не оказаться на ее месте, невесело подумала я, потому как дорога до работы была неблизкая.