– Что-то она мне не нравится, – издалека начал хозяин, по-домашнему одетый в тренировочный костюм и тапочки на босу ногу.

– А в чем проблемы? – спрашиваю я деловито, но мы оба понимаем, что боимся одного и того же и одинаково.

– Какая-то она сонная и очень спокойная. Ест, правда, хорошо, но все время спит.

– Радоваться надо, что спит, – ехидно замечаю я, ожидая продолжения рассказа.

– И все грудные железы увеличены, – продолжает он.

– А естественные причины не подходят для объяснения? – Я невольно очень рассчитываю на естественный ход событий, потому что патология чревата неприятностями не только для пациентки, но и для нас, так сказать, присутствующих. От ее когтей мало никому не покажется.

– Нет, – довольно уверенно отвечает он.

– Неси сюда свое сокровище, – обреченно предлагаю я.

Через минуту появляются оба. У Мариши, по-видимому, действительно неплохое настроение. Я не успела надеть белый халат, да и не собираюсь это делать: моя строптивая пациентка не любит белого цвета. Ну а мне, поверьте, совсем не хочется вызвать ее раздражение.

Кошку осторожно и с должным уважением ставят на стол. Она не протестует и, не обращая на меня внимания, ласково трется о руку хозяина.

– Ну и дела! – только и говорю я. – Но подержи ее на всякий случай, как мгновенно меняется ее настроение, я уже видела.

Опять же, что держать, что не держать – последствия все равно непредсказуемы. Прощупывать ее живот предстоит мне, и, помолясь про себя, я осторожно начинаю пальпацию. И почти сразу пальцы моей руки ложатся на тельце. Оно хорошо ощущается даже через стенки живота. Дальше можно и не продолжать, потому что от количества детенышей диагноз все равно не изменится: кошка беременна. Мариша поворачивает головку и одаривает меня одним из своих загадочных взглядов.

Может, она и имеет в виду что-то другое, но я перевожу этот взгляд как последнее предупреждение. Оценив ее любезность, я не настаиваю на большем.

– Ну, дружок, она скоро будет мамой, – важно изрекаю я.

– Не может быть, – растерянно говорит хозяин, но, видя мою уверенную улыбку, добавляет: – Как же это? Ведь она разогнала всех женихов, а кое-кого до крови расцарапала.

– Кто-то ей все-таки понравился.

За посетителями уже захлопнулась дверь, а я еще продолжала улыбаться, стараясь не думать о возможности патологических родов. При сварливом и непредсказуемом характере Маришки роды могут стать серьезной проблемой.

Спустя неделю я случайно встретилась с хозяином Мариши на улице.

– А у нас прибавление – трое! – гордо доложил он, – два мальчика и девочка.

– Прекрасная новость! – от души порадовалась я… И мы тоже целы и без кожных повреждений.

Оставалось надеяться, что, будучи внешне похожими на мамашу, очаровательные детки не скопируют ее характер.

Был конец рабочего дня. Обычно именно к концу всегда много посетителей. А тут, как ни странно, – никого! С одной стороны, ничего плохого в этом не было. Даже наоборот, никто не болеет, и это, согласитесь, приятно. С другой – ничего не мешает заняться бумажной работой. И это прискорбно, ибо что приятного корпеть над отчетами, подсчетами и прочей дребеденью?

Я обреченно вздыхала и с тоской поглядывала на кипу бумаг, которые Сэм, главный врач, еще с утра демонстративно положил на стол в моем кабинете. У нас с Сэмом – так я про себя стала его называть с самого первого дня работы в районной ветеринарной клинике – довольно странные отношения. Он много старше меня и, по-моему, в душе осуждает мой фанатизм в отношении собак, потому как сам ни собак, ни кошек не любит. Зато весьма благоволит к более крупным животным и к административной представительской работе.

Прошло какое-то время, прежде чем у нас негласно поделились обязанности. Сэм с облегчением оставил мне лечебную работу с собаками, с кошками мы работали поровну, а я не касалась прочих крупных и мелких рогатых и копытных. Таким вот образом установилось хрупкое равновесие, позволявшее нам жить, вернее, мирно сосуществовать. Разумное объяснение всему этому, конечно, было, но я его поняла не сразу. Тут не обошлось без «ножниц поколений». Еще в мои студенческие годы в академии нам ощутимо вбивали в голову, что, мол, мелкие домашние животные – это очень ограниченная сфера деятельности ветеринарного врача, тогда как «в сельском хозяйстве нашей страны существует постоянная нехватка кадров высшего звена для работы в колхозах и совхозах». Что уж тут говорить об его студенческих годах! [2] Но, когда подходило время отчетов месячных, квартальных, полугодовых и годовых, наступало «водяное перемирие». Бумажной отчетностью была в равной степени загружена вся лечебница…

Итак, закурив сигарету – один из лицемерных способов оттянуть неизбежное, – я взглянула в окно и про себя взмолилась: «Ну хоть кого-нибудь пошли, Господи!» И, что называется, допросилась. По дорожке к лечебнице шла женщина с коляской в сопровождении крупного черного дога.

Оставив коляску на газоне перед лечебницей, она вошла. Собака, чуть отстав, последовала за ней. А я успела рассмотреть догиню: крупная, по-видимому, молодая, черная, без единой отметины, она стояла чуть сзади хозяйки, пристально и напряженно изучая ее спину, в ожидании хоть какого-нибудь знака. Его не последовало, и собака замерла, не шевелясь, слегка поджав хвост и прижав уши. Она выглядела растерянной, но не больной. Кивнув женщине, я спросила:

– Ваша?

– Да. А что? – женщина тоже почему-то чувствовала себя неуверенно.

– Что-то случилось? – спросила я, помогая ей начать разговор.

– Я хочу, чтобы ее усыпили, – четко сказала она. Страшная фраза застыла в пространстве. Собака сжалась, как от удара хлыста, и сильнее поджала хвост. А я, боясь взглянуть в лицо женщины, пристально изучала ее мохеровую с длинным ворсом кофту какого-то мерзкого голубого цвета. Собственно, цвет был ни при чем. Не вызывала симпатии сама особа – крупная, располневшая, самоуверенная.

– Так что? – ее тон настаивал на ответе.

– Собака чем-то больна? В чем, собственно, причина такого шага? – еще не веря в происходящее, спросила я.

– Нет. Она здорова. Плохо себя ведет по отношению к моему сыну, – казенными сухими фразами отвечала она. – Куда ее отвести?

Больше мне нечего было выяснять. Приговор был окончательным. Я молча открыла перед ними двери служебного помещения.

В конце коридора в лечебнице был предусмотрен отсек с клетками, в которых передерживались животные в ожидании машины из горветотдела… Специальной машины…

Эта сторона работы ветеринарных лечебниц не особенно афишировалась, ее принято обходить молчанием, она пахнет предательством и лицемерием. Но все же существует.

Подобные блоки были в каждой лечебнице, и наша не была исключением. Два раза в неделю животных или трупы забирали и увозили на Центральную станцию. Далее происходила сортировка: здоровых отправляли в виварии больниц и научно-исследовательских институтов (к счастью, теперь этого нет), а больных и непригодных к опытам – усыпляли. Что уж говорить? Все это было очень и очень печально. И вот я вела по коридору собаку и думала о том, что исходом в данном случае будет смерть, хотя бы потому, что для опытов доги очень велики и потому – непригодны.

Женщина тем временем уже завела собаку в клетку, аккуратно сняла с нее поводок, ошейник, деловито убрала все это в сумочку, висевшую на плече. Я сдерживалась изо всех сил. Больше всего на свете мне хотелось оставить в клетке хотя бы на часок жирное, дебелое тело самой хозяйки. Не взглянув больше на собаку, женщина закрыла клетку и холодно спросила:

– Это, надеюсь, все?