– Конечно, – сказал я.

Академик исчез.

К полуночи мы закончили работу. Я оглядел комнату. Из-за пустых стеллажей она походила на разграбленную пещеру Али-Бабы.

– Н-ничего не осталось? – спросил Павел.

Язык у него заплетался. Валера выглядел еще хуже – он вообще не мог говорить. Мне это было понятно. Штангисты, пусть и бывшие, плохо переносят алкоголь.

– Ничего, – сказал я.

Я не стал говорить, что оставил на подоконнике нетронутую чекушку водки.

– Слушай, у всех академиков такие библиотеки или только у нашего? – уже на улице спросил у меня Павел.

– Наш академик-секретарь, – твердо сказал я. – Остальным до него пахать и пахать.

Валера что-то промычал. Я понял, что он согласен со мной.

Мы разошлись в разные стороны: Валера под бок к жене, Павел к себе в общежитие, я на съемную квартиру.

Дом академика вместе с библиотекой погрузился в глубокую осеннюю ночь.

Наутро каждый из нас обнаружил в кармане червонец, и как он туда попал, не могли объяснить ни Валера, ни Павел, ни я.

Сезам, пусть и разграбленный, продолжал являть чудеса.

– Алесь! – услышал я.

Я поднял голову. Над парапетом, отделяющим литфондовский пляж от набережной, торчали головы Ларчикова и Буева.

– Не пора ли пить партейное? – осведомился Саша Ларчиков.

Я посмотрел на часы. Полдень. Именно в это время мы отправлялись к бочке. В Коктебеле портвейн наливали из бочки из-под кваса, стоящей возле столовой у маяка.

– Может, лучше сухого? – спросил я, поднимаясь.

Сухое вино наливали из автоматов у пансионата «Голубой залив», это в противоположной стороне.

– Как ты можешь партейное променять на сухое? – укоризненно покачал головой Ларчиков.

– Эти и родину могут продать, – поддакнул Буев.

Виктор был начинающим писателем, которому еще недоступен полноценный отдых в Доме творчества, и он не упускал случая, чтобы не проехаться по моему адресу. Сам он с Ларчиковым жил в каком-то сарайчике. Но я этих комариных укусов не замечал. В этом году меня приняли в Союз писателей, и я отдыхал в Доме наравне с классиками.

– Сухое стоит десять копеек стакан, – сказал я.

– И тебе жалко лишнего гривенника? – поразился Ларчиков.

Мы с ним работали редакторами на Белорусском телевидении и могли позволить себе любые шуточки.

– Вот Битов не пьет портвейн, – кивнул я в сторону парочки, удалявшейся по направлению к автостанции.

– За коньяком пошли, – сказал Буев.

– А ты не завидуй, – одернул его Ларчиков. – Сначала в Союз вступи.

– У меня книжка в плане издательства стоит, – пробурчал Буев.

– Стихов? – уточнил я.

– А хоть бы и стихов! – покрылся пятнами начинающий автор. – Книжку рассказов издал – и уже гений.

– Прозаикам тоже завидовать не надо, – положил ему руку не плечо Саша. – Мы, может быть, бедные, зато не жадные. Сейчас скинемся по гривеннику и возьмем тебе стакашек партейного.

– Не буду! – сбросил его руку с плеча Буев.

Я надел рубашку и присоединился к парочке. Теперь у нас была полноценная троица – Трус, Балбес и Бывалый. Я хоть и самый мелкий в компании, но по статусу тянул на Бывалого. А Буев как был трус, так и останется.

– Сам дурак, – сказал Буев.

Он не знал, о чем я думаю, но догадывался.

Мы подошли к бочке и взяли по стакану портвейна.

– Хороший, – понюхал напиток Ларчиков. – Дуся, когда наливали?

– Для вас, алкоголиков, каждое утро новую бочку привозим, – сказала продавщица.

Была она толстая и добрая, но в долг наливала только местным.

– Мы писатели, а не алкоголики, – сказал Буев.

Дуся недоверчиво посмотрела на него, однако спорить не стала.

– Жалко, что его не Евгением назвали, – сказал я Ларчикову.

– А что такое?

Александр сделал хороший глоток.

– Тогда бы он подписывался просто: «Е. Буев», – объяснил я. – И точку после «е» не ставил бы.

– Нальешь стакан, – внимательно просмотрел на меня Буев, – расскажу, как я стал Буевым.

Я сходил к бочке и принес три полных стакана.

– Как только мне исполнилось шестнадцать, – стал рассказывать Буев, – я купил в магазине бутылку водки и пошел в паспортный стол. Там дядя Коля работал.

– Родственник? – догадался Ларчиков.

– Дальний. И он мне исправил «з» на «б».

– Да ну? – удивился я.

На самом деле меня интересовало, как это шестнадцатилетнему сопляку продали бутылку водки. У нас в Новогрудке это было исключено.

– В нашем поселке всем продавали, – пожал плечами Буев.

– В каком поселке? – спросил Ларчиков.

– На Урале, – не стал вдаваться в подробности Виктор. – И вместо Зуева я стал Буевым.

– Теперь тебе надо снова покупать бутылку водки и Виктора менять на Евгения, – сказал я. – Если уж становиться писателем, то настоящим. Как Бунин.

– Бунин в своем имени после «и» всегда добавлял «в», – проявил странную для редактора молодежных программ осведомленность Ларчиков.

– Действительно, – повертел в руке пустой стакан Буев. – Я как-то не подумал.

– О Бунине или о себе? – спросил я.

– Зачем ему о Бунине думать? – тоже заглянул в свой стакан Ларчиков. – Добавлять будем?

– Я пошел на обед, – сказал я. – Надо было все-таки сухеньким ограничиться.

– После обеда поспишь часок, и все пройдет, – успокоил меня Ларчиков.

– После обеда я собирался на Карадаг.

Мы все уставились на профиль Волошина на Карадаге. По обыкновению, он смотрел в небо и размышлял о вечном. Не то, что мы, твари земные.

– Поехали завтра в Новый Свет, – предложил Буев.

Как всякий начинающий автор, он, во-первых, был туп, а во-вторых, громогласен. На нас оглянулись все пьяницы, толпившиеся у бочки.

– Там шампанское, – понизил голос Буев. – Говорят, хорошее.

Пьяницы снова загалдели. Шампанское их не интересовало.

– Ты был в Новом Свете? – посмотрел на меня Ларчиков.

– Нет, – сказал я.

– И я нет. А на чем мы туда поедем?

– На автобусе! – снова стал громогласен Буев. – Отправляется в десять двадцать. Как раз успеешь позавтракать.

Он еще раз дал мне понять, насколько я отличаюсь от простых смертных. В худшую сторону, разумеется.

– А поехали! – сказал Ларчиков. – Здесь даже девицы уже надоели.

Девицы на коктебельском пляже мне нравились, но возражать я не стал. Чай, и в Новом Свете живут люди.

– Чем кормили? – спросил Буев, когда мы на следующий день встретились у автостанции.

– Кашей, – отозвался я. – И рыбой.

– С картошкой? – уточнил Виктор.

– Конечно.

Буев каждый день спрашивал меня о блюдах, которые подавали в столовой Дома творчества. Вероятно, таким образом он приуготовлял себя к жизни, которая наступит после того, когда его примут в Союз писателей. Меня же вот приняли.

– В этот автобус мы не влезем, – сказал я, наблюдая, как двое крепких мужичков через заднюю дверь утрамбовывали пассажиров, в основном теток с кошелками. Передняя дверь уже была закрыта.

– Еще как влезем! – заржал Буев. – Первым лезешь ты, вторым я, последним Сашка, он самый здоровый.

И мы каким-то образом действительно втиснулись в салон ЛАЗа.

«На кой ляд сдался мне этот Новый Свет? – подумал я, ощущая, как чья-то сумка пытается выдавить из меня завтрак. – Лежал бы себе на пляже, флиртовал с Зинкой».

Зинка отдыхала в «Голубом заливе», но загорать приходила на литфондовский пляж. Вероятно, она, как и Буев, приуготовляла себя к какой-то другой жизни. Я делал вид, что не подозреваю об этом. Зинка была симпатичная, правда, чуть перезревшая хохлушка из Мелитополя. Писателей она видела впервые в жизни, но нисколько их не боялась. Тем более, таких мелких, как я.

Через пару километров пассажиры в автобусе утряслись и расположились, как шпроты в банке, строго бочками друг к другу. Кошелки и сумки тоже распихались под сиденьями.