– Представляешь, схватил он горшок с золотом, – перебил ход моих мыслей Федор Васильевич, – и побежал, не останавливаясь, в Брест!

– Это сколько ж километров? – спросил отец. – Нужно было сесть в поезд и уехать, хоть в Брест, хоть в Лунинец. А там ищи ветра в поле.

– Костя, он же головой тронулся! Целый горшок золота!

Просвиров перешел на крик. Видимо, горшок с золотом повредил что-то и в его голове. Я заложил пальцем правое ухо, оно у меня слышало лучше, чем левое.

«Зачем кричать о каком-то горшке? – подумал я. – Анты из Византии золото возами вывозили. Наверное, и рабынь брали. Или у них не было рабства? У ромеев точно было…»

– Представляешь, до самого Бреста бегом бежал! – снова, подобно варвару, ворвался в стройную фалангу моих мыслей голос Просвирова. – Ни разу не остановился!

– А откуда вы знаете, что он не остановился ни разу? – спросил я.

Просвиров и отец с изумлением уставились на меня. Похоже, они забыли о моем присутствии.

– Так ведь горшок золота в руках, – сказал Просвиров. – С этим не останавливаются.

– А я бы на поезде поехал, – сказал отец. – Из Лунинца прямо во Владивосток. А лучше в Сочи.

Он щелкнул языком. Кажется, Сочи понравились ему больше Владивостока. Мне тоже.

– Костя, какой поезд?! – всплеснул руками Просвиров. – Я в повести так и написал: бежал, не останавливаясь, до самого Бреста!

– Интересно, что он с этим золотом сделал? – посмотрел на меня отец. – Это же еврейское золото. А оно нашего брата счастливым не делает.

Похоже, повесть Федора Васильевича отца абсолютно не занимала. Он всегда был равнодушен к литературе, из поэтов знал одного Есенина. Под градусом мог прочитать наизусть «Черного человека».

– Большая повесть? – уточнил я у Федора Васильевича.

– Девяносто страниц на машинке! – гордо сказал тот. – Полгода одним пальцем клепал.

– Надо было машинистке отдать, – вмешался в наш разговор о литературе отец.

– Это же повесть! – посмотрел на него, как на маленького, Просвиров. – Тут самому надо.

Я с ним был полностью согласен. Писательский труд священен.

– Жену стоило научить печатать, – сказал отец. – Или одну из дочек. Сколько их у тебя?

– Четверо.

«Ничего себе, – подумал я. – Четыре дочки плюс жена. Как ему удается писать в таком окружении?»

– А я на работе, – признался Федор Васильевич. – Там гораздо спокойнее.

Он вдруг внимательно на меня посмотрел. Мне стало неуютно.

– Валя тоже восемь классов окончила, – сказал Просвиров. – Надо вас познакомить.

– Конечно, – согласился отец. – Зачем искать топор под лавкой?

«Какой еще топор? – подумал я. – Отец туп, но этот еще тупее».

– Валя! – громко позвал Федор Васильевич.

– Ушла, – донеслось из-за двери.

«Слава Богу!» – я чуть не перекрестился.

– Ну, тогда давай по грамульке, – открыл дверцу одного из шкафов Федор Васильевич. – Мария, неси закуску!

– Несу, – ответила из-за двери жена.

Я понял, что мне пора на улицу.

Таким вот макаром я приоткрыл дверь в святая святых и заглянул в щелочку. Там я увидел стопку чистых листов бумаги, пишущую машинку и неясные очертания машинистки. Она вполне могла быть и хорошенькой девушкой.

«Анты, вперед!» – скомандовал я.

Но роман «Анты» так и остался написанным от руки черновиком. Видимо, для его написания на машинке нужно было получить по башке не деревянным, а железным мечом. Однако, как я уже сказал, во второй раз надевать на голову ведро я категорически отказался. Стало быть, и железный меч остался в какой-то другой жизни.

Впоследствии я писал рассказы, повести, даже романы, но любимым жанром остался именно рассказ. Тот самый, выскочивший из ведра.

– Завтра едем на великах в лес, – сказал Шиман. – Сон-трава зацвела. Ты с нами?

– Конечно, – ответил я. – В лес за Озерщиной?

– Ну да.

За цветами сон-травы мы выбирались обычно в середине апреля. Завтра уже десятое. Весна в этом году была ранняя, так что сон-травы на пригорках должно быть видимо-невидимо.

– Что брать с собой? – спросил я.

– Сало, хлеб… Что обычно, – пожал плечами Шиман. – Танька, правда, сало не любит.

– Кто? – удивился я.

– Танька из седьмого «А». Она едет со мной, Любка с Шавловским. А вы с Черным налегке.

В прошлом году мы ездили за сон-травой без девочек. Но недаром всю зиму ходили мы большой компанией по вечерним улицам города. Вот уже и пары сложились. Любка, между прочим, мне тоже нравится.

Мишка Шимановский, Колька Черный, Вовка Шавловский по кличке Гирла, Валет и я живем на одной улице и учимся в одном классе. Танька с Любкой из параллельного «А».

– А Валет? – спросил я.

– У него велика нет.

Недавно Шиман проговорился, что Валет лунатик.

– Ночью по крышам ходит! – сказал он. – Упал, сломал ногу, теперь хромает.

– Зато в карты играет лучше всех, – хмыкнул я.

Валет был единственный в нашей компании, кого взрослые мужики брали играть в подкидного дурака на деньги.

В нашей Речице развлечений немного: кино, рыбалка на Днепре, танцы в городском парке. У меня еще книги, которые я беру в городской библиотеке, у Валета – карты. И вот сон-трава.

– Кто сало берет?

– У Гирлы самое лучшее. Давненько мы тук не ели, – почмокал губами Шиман.

Тук – вытопленный на огне из сала жир. Я тоже проглотил слюнки.

– Из девчонок больше никто не захотел ехать?

– А нам никто и не нужен, – засмеялся Шиман.

Я посмотрел вдоль нашей пустынной улицы.

То, что с девочками стало что-то не так, я понял еще прошлым летом. Пришел на городской пляж искупаться, увидел Любку, бредущую, подобрав подол платья, по речной кромке, и у меня перехватило дыхание. Откуда это у нее взялось?

– Оттуда, – сказал Шиман. – Любка выше тебя ростом.

– Подумаешь! – отвернулся я от него. – Она и тебя выше.

– А я с Танькой.

В седьмом классе еще многие пацаны ниже девочек. Но я знал, что в восьмом многое может поменяться. Быстрее бы…

– Съездим за сон-травой, а там и Днепр в берега войдет, – вздохнул Шиман. – Я уже удочки из-под стрехи достал.

Мои удочки тоже лежали на чердаке. Я почувствовал в правой руке явственное трепетанье засекшейся на крючке рыбы. В животе засосало. Нет ничего слаще вот этого биения сопротивляющейся плоти…

– Завтра в десять часов выезжаем, – сплюнул себе под ноги Шиман. – Главное, чтоб дождя не было.

Мы с ним одновременно запрокинули головы. В чистом небе неподвижно висели редкие облачка.

Погода на Днепре почти всегда хорошая.

Я вывел велосипед за калитку двора. Все уже собрались у дома Шимановских. Я медленно подъехал к ребятам.

«А Валет что здесь делает? – подумал я. – Неужели вместо девочки придется его везти?»

– Провожаю, – сказал Валет.

Я посмотрел на девочек. Юбки, плащики, хорошо, хоть теплые свитера догадались надеть. Вырядились, как на парад. Отчего-то особенно мозолили глаза Любкины колени.

– На багажнике поедешь? – спросил я ее.

– Я на раму сиденье приладил, – сказал Гирла.

– И я тоже, – похлопал по сиденью из войлока Шиман.

Веснушки на его лице пылали ярче, чем обычно, рыжие волосы под солнцем стали похожи на факел.

До леса надо ехать по шоссейке, вымощенной булыжником, больше километра, без сиденья на раме долго не выдержишь.

– Вы с Черным на багажнике сумки с едой повезете, – сказал Шиман.

– Я уже обе привязал, – похлопал по своему велосипеду Черный.

Мы его звали то Черным, то Блэком. Клички не прилипали только ко мне. Шиман придумал мне сначала Кожека, затем Шурупчика, но вспоминал их редко.

– Ну, Шурик, поехали, – подмигнул мне Черный. – Эти со своими девками нас не догонят.

И наш караван отправился по улице Заслонова на Полевую, затем на Почтовую, а там и шоссе, выводящее за город. Это в противоположную сторону от Днепра.