Николай Андриканис
Естественно, первым, на кого обратился его взор, стал Савва Морозов — тем более что тот в это время находился в Европе. 17 апреля он с женой и семейным доктором Н. Селивановским выехал за границу, по официальной версии — для лечения нервного расстройства. Очевидцы подтверждают, что Морозов тогда и правда находился в чрезвычайно подавленном состоянии — во многом из-за разрыва с Андреевой, Горьким и всей партией большевиков. Еще до начала революции он начал отходить от революционных кругов и сближаться с либералами, а в феврале 1905-го подал в Комитет министров «Программную записку», где излагались вполне умеренные планы политических реформ. Уже тогда Горький в письме руководителю издательства «Знание» К. Пятницкому писал: «Есть опасения за отца — по нашим междуусобным временам долго ли череп человеку расколоть?» «Отцом родным» писатель полушутливо называл Савву Тимофеевича. В апреле Горький явился к миллионеру, пытаясь помирить его с «товарищами»; З. Г. Морозова вспоминает, что между ними «состоялся пристрастный разговор, закончившийся ссорой». Сам Горький, правда, утверждал, что «Морозов уже уехал за границу раньше, чем я вышел из Петропавловской крепости, я больше не видал его». Кому здесь изменяет память, неясно, но о ссоре прежних друзей говорят и другие современники.
Возможно, потерпев неудачу, Горький передал задачу выколачивания денег из Морозова более опытному игроку, то есть Красину. Третий съезд РСДРП закончился 27 апреля, 11 мая Красин побывал у Морозова в Каннах, а 13 мая миллионер погиб при загадочных обстоятельствах. Эта цепочка событий и тогда, и в наши дни служит отправной точкой для тех, кто обвиняет Красина в убийстве. Их аргументы просты: большевикам требовались деньги, Морозов отказался их дать, и Красин недрогнувшей рукой застрелил своего работодателя. И не из мести: смерть Морозова автоматически отдавала в руки большевиков 100 тысяч рублей, на которые была застрахована жизнь миллионера. Страховой полис, оформленный на предъявителя, он в феврале 1905-го передал Марии Андреевой — будто бы потому, что считал ее «нелепой бессребреницей» и боялся, что в случае его смерти она «умрет под забором». Об этом известно только по воспоминаниям самой Андреевой и ее родных, как и о письме миллионера: «С[авва] Т[имофеевич] поручает деньги мне, так как я одна знаю его желания и что он никому, кроме меня, даже своим родственникам, довериться не может».
Все эти утверждения сомнительны — возможно, сто тысяч были отступными, которыми Морозов пытался откупиться от большевиков. Однако семья миллионера, узнавшая о полисе, вовсе не собиралась расставаться с этой суммой. Есть свидетельства, что его собирались объявить сумасшедшим, что лишило бы его всякого права распоряжаться деньгами. В последние месяцы жизни за ним постоянно следили, просматривали его почту, ограждали от «ненужных» контактов. Поняв, что деньги уплывают от них, большевики начали давить на Савву со своей стороны. Ссылаясь на его жену, близкий знакомый фабриканта Д. А. Олсуфьев утверждает: «Революционеры повели самый наглый шантаж выколачивания из него денег». Есть версия, что Морозов бежал за границу не от допросов полиции или давления семьи, а именно от большевистских «шантажистов». Скорее всего, так оно и было, хотя он не мог не знать, что в Европе русские радикалы чувствуют себя куда вольготнее, чем на родине. Может быть, поэтому он путешествовал без всякого плана, запутывая возможных преследователей, — Берлин, Париж, Виши, Канны…
Тем не менее его нашли. А. Арутюнов передает слова З. Г. Морозовой в двойном пересказе ее подруги М. В. Кавериной и дочери последней М. Л. Кавериной: «В Берлине, Виши и в Канне — всюду нас преследовали шушеры, днем и ночью они слонялись под нашими окнами». О том же пишет и Олсуфьев: «На одной из станций в Германии Морозов вышел позавтракать, но тотчас же поспешно вернулся в вагон, бледный и совершенно расстроенный. На расспросы семейных он отрывочно отвечал, что на станции среди толпы он опять увидел того „некоего“, страшного, который преследовал его в России, а теперь, очевидно, следует за ним по пятам и за границей. На семейном совещании в вагоне тотчас же решено было изменить ранее намеченный маршрут, чтобы скрыться от филера-террориста. Но куда бы Морозов ни приезжал, следящий за ним агент оказывался там же».
Виктор Таратута. Фото из архива охранного отделения
Дальше все продолжает развиваться в традициях классического детектива. Красин в своих воспоминаниях пишет: «Я заехал к С[авве] Тимофеевичу] в Виши, возвращаясь с лондонского
III съезда в 1905 году, застал его в очень подавленном состоянии в момент отъезда на Ривьеру, а через два дня, возвращаясь нелегально из Берна в Россию, в поезде прочел известие о его самоубийстве». Однако в Виши Морозов был в конце апреля, поэтому Красин никак не мог встретить его там 11 мая. Приверженцы теории убийства считают, что он встречался с Морозовым дважды — в Виши и Каннах, причем вторая встреча стала роковой. Эта версия изложена в книге А. Арутюнова со ссылкой на ту же З. Г. Морозову. Согласно ей, Красин появился в Виши совершенно неожиданно: «Выглядел он как совершеннейший джентльмен, одет был с иголочки, держался несколько манерно, сыпал французскими словами и заграничными анекдотами и казался весьма довольным».
Недовольная его визитом Зинаида Григорьевна вышла из комнаты, но, видимо, подслушивала за дверью, поскольку ясно услышала слова мужа: «Нет, нет и нет! Денег для вас, милостивые государи, больше у меня нет!» Услышав это, она вошла, чтобы разрядить обстановку, и увидела, что оба собеседника крайне раздражены. Побледневший Красин, бросив: «Трудно вас понять, Савва Тимофеевич!» — резко поднялся и вышел. На следующий день супруги решили срочно уехать в Канны, через неделю Красин появился и там, но Морозов отказался его принять. По словам той же Зинаиды Григорьевны (а точнее, М. Л. Кавериной), 13 мая фабрикант был в отличном настроении, купался в море, а после обеда, в самый жаркий час, прилег отдохнуть в спальне на втором этаже отеля «Ройяль». Его супруга спустилась вниз, чтобы поговорить с доктором Селивановским, а потом пошла в спальню звать мужа на обед. «Будучи рядом с комнатой, где находился Савва Тимофеевич, услышала выстрел. От испуга на какое-то мгновение остолбенела, затем, придя в себя, вбежала к нему. Через распахнутое окно она увидела убегающего мужчину». На ее крики сбежались служащие гостиницы и доктор, обнаружившие Морозова мертвым на диване, лицом вверх. У его правой разжавшейся руки на груди лежал браунинг, а на полу нашли краткую записку: «В смерти моей прошу никого не винить».
Олсуфьев излагает историю иначе, но тоже будто бы со слов Зинаиды Григорьевны. Он пишет, что днем 13 мая Морозов отправился на прогулку, но вскоре кто-то из слуг увидел, что он, «как бы кем-то преследуемый, в ужасе бежал по саду в направлении к своей вилле. Ворвавшись в свой дом, несчастный, никому ничего не объясняя, заперся в своей комнате, из которой послышался выстрел… и все было кончено». Дмитрий Адамович считает, что Морозов встретил того же «страшного человека», который следовал за ним повсюду, и в приступе страха покончил с собой.
Адепты теории убийства думают иначе: они утверждают, что один убийца напугал его в парке, а другой ждал в номере и там застрелил. Этим вторым будто бы и был Красин, о чем прямо говорит в интервью историку Ю. Фельштинскому внучатая племянница миллионера О. А. Кавелина. Она, опять-таки ссылаясь на жену Морозова, рисует такую сюрреалистическую картину: «Зинаида Григорьевна собиралась ехать с Рябушинским на пролетке куда-то кататься. Она одевала перед зеркалом шляпу и увидела в зеркале, как приоткрылась дверь и показалась голова рыжего человека. З. Г. спросила: „Кто это?“ Савва Тимофеевич суетливо ответил: „Никто, никто“. Она уехала. Когда вернулась, то Савва Тимофеевич лежал на постели, рука вниз свешивалась, и там лежал пистолет…» Не упоминая этих деталей, правнучка миллионера Т. П. Морозова приводит другие, не менее удивительные факты: «Опытные криминалисты из Венгрии и Югославии, врачи судебно-медицинской экспертизы, специалисты по баллистике не исключали версию убийства с последующей инсценировкой». Интересно, когда эти эксперты из несуществующих тогда стран смогли сделать свои выводы, если уже через сутки французская полиция закрыла дело, вынеся вердикт «самоубийство»?
