^{Московская подпольная типография на Лесной улице. Современный вид}

«Нина», оборудованная по последнему слову техники, могла печатать брошюры, листовки, газеты на пяти языках — русском, немецком, грузинском, армянском и азербайджанском. За два года работы в ней было выпущено почти полтора миллиона экземпляров всевозможных нелегальных изданий. Производительность была так велика, что социал-демократической литературы не хватало, хотя кроме «Искры» типография печатала региональную газету «Южный рабочий» и газету грузинских социал-демократов «Брдзола» («Борьба»). В итоге по предложению Красина «Нина» стала печатать — естественно, за деньги — материалы эсеров и других революционных организаций. Это вызвало протесты зарубежных искровцев, которые Никитич пресек, заявив, что все революционеры должны помогать друг другу в решении главной задачи — свержения царизма.

Между тем в июле 1903-го в Брюсселе открылся Второй съезд РСДРП, вскоре перебравшийся в Лондон. Красин отправился туда вместе с членом Бакинского комитета Богданом Кнунянцем; успехи «лошадей» в революционной пропаганде обеспечили им немалый авторитет. Прибыв на съезд, бакинцы оказались озадаченными свидетелями свар и склок между сторонниками Ленина и Плеханова, получившими вскоре прозвища большевиков и меньшевиков (или, для краткости, «беков» и «меков»). Позиция первых показалась Красину более убедительной: ведь они призывали к решительным действиям и строгой дисциплине, в то время как меньшевики уповали на пропаганду и мирное расширение влияния партии. Своим инженерским умом Красин понимал, что заявленной цели — пролетарской революции — может добиться только сплоченная подпольная организация, которая не болтает, а делает дело. Но свои взгляды на съезде не высказывал, понимая, что не может равняться авторитетом с социал-демократическими «зубрами». К тому же он, в отличие от лидеров обеих фракций, считал, что партия должна любой ценой сохранять единство — в этом залог ее выживания.

В состав нового ЦК партии из трех человек Красин, конечно же, не вошел. Но его документы изучал очень внимательно, а заодно помог это сделать многим другим. Лаконично, как всегда, он писал в мемуарах: «Я припоминаю, с каким чувством в темной фотографической комнате „Электрической силы“, в Баку, я проявлял в 1903 году первый манифест избранного на Втором съезде РСДРП Центрального комитета, присланный мне в Баку на фотографической светочувствительной пленке. Этот способ был выбран, чтобы при случайном провале письма содержимое его никоим образом не могло сделаться известным жандармам. Проявленная пленка послужила для нашей типографии тем первым оригиналом, с которого был сделан набор, и через несколько дней десятки тысяч экземпляров этого манифеста уже перевозились в разные части страны нашим транспортным органом».

После съезда подковерная борьба в партии продолжалась, и в октябре, вскоре после возвращения в Баку, Красин узнал, что кооптирован в ЦК вместе с другими сторонниками большевиков. Ценой этой уступки стал переход «Искры» в руки меньшевиков, которые потребовали передать им и бакинскую типографию. Перед ним встала дилемма: нарушить партийную дисциплину, за которую он сам постоянно выступал, или отдать посторонним, в сущности, людям «Нину», уже ставшую для него родной. В итоге был найден компромисс: через Трифона в том же татарском квартале был снят дом на 1-й Параллельной улице (в советские годы — Искровской), куда в ноябре 1903-го после соответствующей подготовки переехала «Нина». Енукидзе и его товарищи забрали с собой новую печатную машину и другое ценное оборудование, оставив меньшевикам старый станок. Прежняя типография продолжила работу под новым именем — «Надя», — но не могла конкурировать с «Ниной» и уже через полгода закрылась.

В типографии в то время работали около 15 человек, включая постоянных сотрудников — Авеля и Трифона Енукидзе, Сильвестра Тодрии, Ивана Стуруа, Владимира Думбадзе и других. Кроме них, в здание, вход в которое терялся в хозяйственных постройках, мог попасть только один человек — Красин. Правда, он из соображений конспирации по-прежнему появлялся там редко, в основном «для целей технической консультации или экспертизы» — проще говоря, когда что-нибудь ломалось или требовались деньги на новое оборудование.

На новом месте Красин продолжал печатать не только «Искру», вмиг ставшую для большевиков «нерукопожатной», но и другие печатные издания меньшевиков и эсеров. Это сразу же вызвало недовольство Ленина и его сторонников, прилепивших ему ярлык «соглашателя». А ведь еще недавно Ленин, познакомившийся с Никитичем на съезде, добился его включения в Центральное техническое бюро — орган связи между русским подпольем и заграницей. На него возлагались большие надежды как на «практического работника», способного обеспечить не только печатание революционной прессы, но и не менее важные задачи — сбор денег и оружия для будущей революции. И вот теперь столь многообещающий товарищ подвел в самый ответственный момент борьбы за лидерство в партии… Впрочем, Ленин знал, что таких моментов будет еще много и в какой-то из них Никитич может снова оказаться полезным.

Пока же бакинский «соглашатель» продолжал проявлять неуступчивость. Когда после изгнания из «Искры» Ленин выступил за созыв нового съезда партии, чтобы вернуть на нем утраченные позиции, Красин был одним из тех, кто решительно выступил против: зачем тратить время и силы, чтобы и дальше сотрясать хрупкое единство партии, рискуя ее окончательным развалом? Постоянные нападки Ленина в ЦК, где преобладали меньшевики, вызывали его недоумение, особенно после того, как летом 1904-го Ильич со своими сподвижниками создал в Женеве, по сути, альтернативный ЦК, позже переименованный в Бюро комитетов большинства. После этого Ленина фактически исключили из ЦК, где из большевиков осталось только четверо «соглашателей» — Красин, И. Дубровинский, А. Любимов и

Д. Постоловский. Среди них Красин был самым способным и авторитетным, и Т. О’Коннор справедливо отмечает: «В то время Красин был единственным серьезным конкурентом Ленина, несомненно, превосходившим его в умении руководить практической революционной работой».

^{9 января 1905 г. в Петербурге}

И тогда, и много позже он был единственным из социал-демократических лидеров, кто занимался не журналистикой, литературой, экономическими науками, а инженерной работой — проще говоря, умел не говорить или писать, а делать что-то полезное. К тому же он, в отличие от многих других, провел жизнь в России, а не в эмиграции или в заключении (тоже не дающем представления о реальной жизни), объездил все ее регионы и хорошо знал реальные нужды и чаяния ее жителей. Немаловажно и то, что своим прямым и ясным умом он всегда искал — и находил — кратчайшие пути достижения цели. Всё это в перспективе могло сделать его опасным конкурентом Ленина в борьбе за власть, кандидатом в будущие вожди.

Но стремился ли он к власти? Кое-кто из знавших его отвечает на этот вопрос утвердительно, как Виктор Окс, которому Красин будто бы после революции доверительно признался: «Я отравлен жаждой власти». Конечно, ему нравилось руководить людьми (например, рабочими его электростанции), организуя их для выполнения каких-то сложных и, что немаловажно, общественно полезных задач. Он претендовал на особое отношение к себе, ему нравилось, когда им восхищаются, смотрят с обожанием. Но к власти как к привычке подавлять и контролировать людей, навязывать им свои взгляды и принципы он всегда был равнодушен. Относясь с иронией ко многому, в том числе и к себе, он не мог и подумать, что превратится когда-нибудь в вождя, стоящего на Мавзолее, над головами колышущихся внизу «народных масс».