– Есть и кое-что посвежее, причём происходившее уже в наших палестинах. Где-то год назад коллекционерам и даже общественным библиотекам стали поступать предложения от анонима. Неизвестного интересовало несколько книг, которые он готов был выкупить по баснословной цене. Все эти книги касались средневековых отравителей и ядов. Среди них была и «Über Schlangen».

– И что в этом странного? – скептически спросил коллежский советник. – Мало ли у людей причуд? Ну, пришла кому-то в голову блажь собрать дьявольский рецептурник. И что? Вон моя кухарка всю кухню завалила поварскими записками, а готовит мне пяток блюд и то, если считать чай и хлеб с маслом.

– Странным, Анатолий Витальевич, в этой истории является то, что книги скупались не по одному экземпляру и не разные издания одного и того произведения. Выкупались все под чистую и в любом состоянии. Коллекционеры обычно так не поступают… Было и ещё кое-что настораживающее. Вершинин сказал, что поговаривали, будто несколько книг, которые владельцы не хотели продавать, были похищены или утрачены при загадочных обстоятельствах. Более того, ходили слухи, что несговорчивых букинистов припугивали, а с двумя из них даже произошли неприятности. Один подвергся нападению хулиганов, а второму подожгли квартиру. Разузнав всё это, Ираклий Семёнович не решился оставить «Змеев» у себя и просил вас, Дмитрий Николаевич, обеспечит ей надёжную защиту. Для этого он мне её и отдал…

– Ну, хорошо, – перебил Терентьев, которого явно мало интересовала судьба книги. – А Ютенштайны тут причём? Вы сказали, скупщик был анонимным.

– Ютенштайны были тут, так сказать, по другую сторону книжной обложки. Клаус Ютенштайн так или иначе упоминался во всех запрашиваемых сочинениях. Ираклий Семёнович не видел весь список целиком, но в тех книгах, про которые он знал, отравитель присутствовал точно. К самому Вершинину также обращались от имени таинственного скупщика, спрашивали про «Über Schlangen». Почувствовав неладное, наш магистр заявил, что книги у него нет, что он её, дескать, давно продал и так далее. Вероятно, ему поверили и более не беспокоили. Но он уверен, что его экземпляр «Змеев» до сих пор ищут. Оказывается, издание это уникальное. Напечатано было всего пятнадцать книг, а на сегодняшней день сохранилось лишь пять. Если цель анонима собрать все книги, он должен следить, не объявится ли где ещё один экземпляр. И лучшими информаторами в данном вопросе могут являться перекупщики, особенно нелегальные. Вот я и подумал привлечь к себе интерес господина Лукашина, но не в прямую, предложив «Über Schlangen» на продажу, а наоборот, обозначив интерес к ней со стороны моего заказчика. Если повезёт, через Лукашина мы выйдем на анонима, а там, глядишь, и с Ютенштайном прояснится.

– Мне это не нравится! – решительно заявил Дмитрий Николаевич. – Белецкий, ты даже не понимаешь, во что намерен ввязаться! Те, кто за этой историей стоит, возможно и убили Вяземского. А он был профессиональным агентом, несравненно более опытным, чем ты.

– Ничуть не сомневаюсь в этом, – согласился Белецкий и упрямо продолжил. – Их сиятельство были очень серьёзным противником, поэтому у его врагов были веские основания опасаться Павла Сергеевича, а я для них совершенно неопасен. Подумаешь, какой-то мелкий жулик, вороватый управляющий, желающий нажиться на чужом добре и спасти свою грошовую шкуру за океаном…

Спор прервал коллежский советник. Он посмотрел на часы, хлопнул рукой по столу и командным голосом произнес:

– Так, господа! Больше времени на препирательства нет. Берите свои книжки, Белецкий, но разговора о «Über Schlangen» пока не заводите. Просто продемонстрируйте товар и скажите, что готовы обсуждать условия. Начните торговаться. Если всё пойдёт гладко, дальше решим, как нам действовать.

На этом обсуждение закончилось, и через несколько минут Анатолий Витальевич с Белецким сели в пролётку и покатили по темным отсыревшим улицам в сторону Китай-города.

Терентьев велел извозчику ехать через Волхонку. По набережной было бы быстрее, но с Москвы-реки налетали злые порывы холодного промозглого ветра, которые в купе с унылым моросящим и, казалось, бесконечным дождём пронизывали до костей. Оно и без того было студёно и неуютно. От холода и мокроты́ не спасали ни поднятый верх экипажа, ни драповое пальто Терентьева, ни габардиновый тренчкот Белецкого, так что путники ёжились, чертыхались и прятали в карманы озябшие руки.

Белецкий начал было задавать Анатолию Витальевичу вопросы, касающиеся его будущих знакомцев, но коллежский советник такого разговора не поддержал, а, напротив, принялся говорить на совершенно отвлечённые темы, стараясь тем самым снизить у Белецкого внутренний накал.

– Друг мой, – сказал он, пресекая расспросы добровольного агента, – чем менее вы будете осведомлены, тем естественнее будет ваша реакция. А от естественности зависит половина вашего успеха. В остальном же, общего представления об этой шайке, которое вы почерпали из моих бумаг, с лихвой хватит для вашего задания.

За пустяшными разговорами они свернули на Моховую, пересекли Воскресенскую площадь, обогнули угол Китайгородской стены и въехали в тёмное жерло Проломных ворот.

Оставшиеся ещё со времён Толкучего рынка лавки и магазинчики, тесно жавшиеся к белокаменной стене, были в этот час уже закрыты и в сгустившихся сумерках, пронизанных дождливой моросью, выглядели гнетуще, невзрачно и уныло.

Терентьев отпустил пролётку, и дальше они пошли пешком по Старой площади. Идти, к счастью, было недолго, иначе даже при зонтах друзья бы вымокли до нитки под сыпавшимся будто со всех сторон дождём.

Где-то на середине пути между Иоанно-Богословским храмом и углом Никитской, Анатолий Витальевич нырнул под хлипкий деревянный навес и постучал в дверь, выглядящую крепче, чем всё остальное строение. На соседствующем с дверью окне красовалась витиеватая, но полустёртая от времени надпись: «Галантерейный товар. Туалетные принадлежности для дам и господ. Перчатки. Ленты. Тесьма. Нитки. Фурнитура». Поскольку окно на ночь не было забрано ставнями, напрашивался вывод, что за лавкой не иначе как обеспечивается особый пригляд со стороны полиции или каких иных защитников, так что её хозяину не было причин опасаться налёта грабителей или куражного разгула завсегдатаев окрестных злачных мест.

Друзьям пришлось подождать минуты три, прежде чем за дверью раздалось приглушённое: «Кто?».

– Свои! – грубо, не понижая голоса, ответил коллежский советник. – Открывай давай, твою прусскую мать! Мы тут уж околели!

Заскрежетали многочисленные замки и засовы, и дверь приоткрылась ровно на столько, чтобы в неё можно было пройти боком. Анатолий Витальевич плечом пихнул створку, распахивая её до половины.

– Что я тебе, кошка что ли? – недовольно буркнул он, шагнув в лавку.

Белецкий последовал за ним, и за его спиной дверь тут же снова была закрыта на все запоры.

– Никогда не мог понять, на хрена тебе, герр Анкэль, такая казематная дверь, коли ты ставни ленишься закрывать, – грубо проворчал Терентьев, отряхивая на себе мокрое пальто.

– Называйте меня, пожалуйста, Ануфрием Ануфриевичем, – нервно прокудахтал хозяин лавки.

Это был неряшливого вида человек средних лет с оплывшей фигурой, неаккуратно выбритым лицом и плешивой шевелюрой. Галантерейщик кутался в засаленный стёганный шлафрок, голые ноги торчали из стоптанных войлочных бабушей, на шею в несколько слоёв был намотан свалявшийся шарф крупной вязки. У Рихтера-Судейкина был крайне неприятный бегающий взгляд, одновременно злой и заискивающий. Такими же были и интонации его речи, в которой, как и в речи Белецкого, нельзя было уловить ни малейшего намёка на немецкий акцент.

Галантерейщик держал в руках горевшую тусклым неровным огоньком керосиновую лампу, служившую в кромешной мгле магазина единственным источником света, которого едва хватало, чтобы пройти через лавку, не натыкаясь на предметы.