Белецкий кашлянул и с явной неохотой сказал:

– Видимо, мне придётся-таки заделаться протеже Рихтера-Судейкина. Вы договорились о встрече, Анатолий Витальевич?

Коллежский советник оживился.

– Да! Если вы готовы, друг мой, мы можем встретиться с ним завтра же… – внезапно Терентьев осёкся и произнёс уже куда как менее бодро. – Белецкий, вы уверены?.. Я, так сказать, в свете полученных нашим дознанием данных начинаю жалеть о своей идее! Мне совсем не хочется толкать вас к волку в пасть!

– Und wir reden nicht von Wolf, sondern von Werwolf. Es wird noch besser! (нем. Речь не о волке, а об оборотне. Это куда интереснее!) – попытался пошутить Белецкий, но друзья его даже не улыбнулись. – Господа, после толпы разъярённых торговок меня мало чем можно напугать! Ну, хотите, я серебряной пулей револьвер заряжу?

– У вас не будет с собой револьвера, Белецкий! – отчеканил Терентьев. – Вы будете вооружены своим безупречным немецким и, пожалуй что, пару ветхих книг с собой прихватите… Вы же не против, Дмитрий Николаевич?.. Да, Белецкий, и крест православный снимите…

– Меня там что, раздевать станут?

– Я не знаю, что с вами там будут делать! – рявкнул Терентьев. – Мы вышли за рамки обычного криминального следствия и вступили на скользкий путь, где ваш покорный слуга чувствует себя крайне неуверенно… Будь проклята эта война!.. Ясное и предсказуемое для меня уголовное дело полностью затмили шпионские страсти! Мне иной раз кажется, что нынче воруют только секретные карты, а убивают только офицеров разведки! Старый добрый криминальный сыск превратился в анахронизм!

Терентьев замолчал, но выглядел кране сердитым.

– Если вы закончили, – осторожно произнес Белецкий, – я бы хотел уточнить ещё пару моментов. Правильно ли я понимаю, что, по сути, я играю самого себя, но с жульническими наклонностями? Если так, то не всплывёт ли, что хозяин расхищаемой мною коллекции в чести у сыскной полиции?.. И второй вопрос. Каким образом мне начать задавать вопросы про Вер-Вольфа? В таких сообществах не любят излишне любопытных людей. Если я ринусь с места в карьер, меня заподозрят либо в злонамеренности, либо в глупости. И любом случае, откровенничать со мной не станут.

– Я уже продумал вашу легенду, Белецкий! – снова приободрился Терентьев. – Вы скажете, что у вас есть родственники в Вольском уезде22. Их сын отправился в Москву и пропал, а недавно всполошённые родители увидели его имя в газетах в списках заговорщиков. Вас попросили разузнать, что там с их нерадивым чадом случилось. Имена по понятной причине называть вы не хотите. Что же касается того, что хозяин коллекции с полицией дружит, так говорите, что это вам только на руку. Господину, дескать, до ценностей дела нету, зато через его занятие и у вас полезные знакомства имеются, благодаря которым вы уж который год дела свои потихоньку ведёте с полной безопасностью. А теперь вот решили масштабную операцию провернуть, потому как имеете серьёзное намерение из беспокойной России сделать ноги в Америку или Австралию… Как вам такая история?

Белецкий скептически покачал головой.

– Всё это очень поэтично, Анатолий Витальевич! А что, если легенду мою захотят проверить? Я же погорю!

– Конечно, вас станут проверять, – уверено подтвердил коллежский советник. – Сперва опросят своих, потом прикормленных в наших службах. И там, и там я вам репутацию смогу обеспечить. Не очень достоверную, но и не совсем провальную. А когда уж дальше копнут, тут, несомненно, легенда ваша рассыплется. Но на это уйдёт время – не менее двух недель. Так что до этого момента вам будет нужно миссию свою завершить.

– Мне кажется, это слишком рискованно! – вмешался Руднев. – Если смерть Вяземского имеет отношение к заговору Вер-Вольфа, Белецкий подставляется под удар профессиональных убийц. И даже если мы ошиблись, ситуация не лучше! То, что случилось с репортёрами и то, как вы, Анатолий Витальевич, нынче отобедали, даёт веское основание предполагать, что тайна заговора тщательно охраняется. Значит, если Белецкого раскроют, дело ему придётся иметь не со спекулянтами, а с секретными службами, которые, как вы сами сказали, шутить привычки не имеют.

Терентьев возражать Рудневу не стал и испытующе воззрился на Белецкого, ожидая решения от него.

– Я всё-таки рискну, – наконец сказал Белецкий и рассудительно добавил. – На фоне подсыпанного яда и приставленного пистолета, опасность моего маленького спектакля смотрится вполне умеренно…

Анатолий Витальевич кивнул и деловито перешёл к следующему вопросу:

– Дознание о покушении на вас, Дмитрий Николаевич, официально открыто. Так что завтра я смогу вернуться к Каменским и начать задавать вопросы о гостях. Прошу вас подумать, с кого мне стоит начать. И, кроме того. Помимо заговора Вер-Вольфа, благодаря мадам Атталь, у нас появилось ещё одно направление для расследования. Но пока, стоит признать, слишком уж неясное. Ухватиться не за что! Как думаете, Дмитрий Николаевич, может, француженка не всё вам рассказать успела, а? Попробуете разговорить её ещё раз?

– Если она захочет со мной говорить, – невесело усмехнулся Руднев.

Сомнения Дмитрия Николаевича развеялись в тот же вечер, когда около десяти расфуфыренный посыльный гостиницы «Националь» принёс на Пречистенку тонко пахнущий духами конверт с лаконичной запиской, написанной изящным женским почерком: «On va se rencontrer demain à midi. Viens chez moi. Sois pas en colère. Сharlie. (фр. Встретимся завтра в полдень. Приходи ко мне. Не сердись. Шарли)»

Встав по своему обыкновению в шесть утра, Белецкий направился в мастерскую Дмитрия Николаевича, нимало не сомневаясь, что тот спать не ложился, а всю ночь провёл, рисуя и думая над делом, как это всегда случалось во время серьёзных расследований.

Белецкий не ошибся.

Дмитрий Николаевич действительно находился в своём виталище. Он сидел на полу, а вокруг него были разложены листы с записями и зарисовками.

– Я принёс вам кофе, – сообщил Белецкий, пробираясь среди записок и пристраивая поднос на заваленный всякой всячиной стол.

Его всегда поражал царивший в мастерской беспорядок, который Руднев называл «творческим» и который, по словам Дмитрия Николаевича, создавал особую вдохновляющую атмосферу. Педантичного же Белецкого такой хаос в зависимости от настроения либо повергал в растерянность, либо раздражал.

Возясь с подносом, Белецкий глянул на мольберт, втихаря заглянул в альбом с набросками и очень удивился, не увидев нигде портрета Шарлотты Атталь.

– Ты что-то потерял? – поинтересовался Руднев, заметив изыскания друга.

– Скорее, я что-то не нашёл, – признался тот, но мысль развивать не стал. – Чем вы занимаетесь, Дмитрий Николаевич?

– Составляю список подозреваемых, – лаконично ответил Руднев.

Белецкий поднял несколько листов, рассмотрел и скептически хмыкнул.

– Похоже, у вас тут какая-то очень хитрая система, – заметил он.

– Ничего хитрого. Я отбираю тех, кто подходит сразу по нескольким критериям. Во-первых, местонахождение. Во-вторых, потенциально возможная связь с заговором Вер-Вольфа. В-третьих, связь с канцелярией его императорского величества или любой другой службой, имеющей отношение к государственным секретам и госбезопасности. В-четвёртых, связь с Кавказом, Турцией или Болгарией. В-пятых, любые намёки на иные известные нам факты или какие-то странности.

– Кстати о странностях! – вставил Белецкий, подавая Рудневу чашку с кофе. – Я вот тут подумал, что лишние отпечатки на вашем бокале вряд ли могут принадлежать убийце, если только он не дилетант.

– Поясни.

– Опытный убийца наверняка знает про дактилоскопию. Он бы не стал прикасаться к бокалу. Да и в принципе, зачем было его трогать? У убийцы что, руки тряслись, и он боялся просыпать яд мимо?

Иллюстрируя свои рассуждения, Белецкий взял сахарницу и щедро сыпанул из неё в чашку, которую только что передал Дмитрию Николаевичу.