Я двинулся дальше, на этот раз тщательно осматривая каждый камень. Но в густом тумане все было искажено и выглядело необычно. Крупный камень иной раз казался мне большой скалой, а сидящая на нем маленькая птичка горный конек казалась крупной птицей, уларом. В таких случаях я судорожно сжимал в руках ружье и едва удерживался от выстрела. Так, придерживаясь вершины хребта, я прошел еще около часа. Наконец стало ясно, что я давно сбился с пути и иду совсем не туда, куда нужно. Продолжать поиски Воскресеновки при таком тумане было бессмысленно. Забравшись под нависшую скалу, я с головой прикрылся телогрейкой и задремал.

Когда я открыл глаза, было уже поздно. Туман рассеялся, солнце перевалило за полдень и прямо в лицо мне бросало свои яркие косые лучи. Внизу подо мной прихотливо извивалась шоссейная дорога, и далеко слева едва маячили домики Воскресеновки. Да ведь это хорошо знакомое место! Не в первый раз вижу я эту картину. В противоположной стороне внизу широко раскинулось море побагровевшей и желтой листвы широколиственных лесов ущелья Понзор.

Четверть часа спустя я уже стоял у большого плоского камня. А на нем, четко вырисовываясь на светлом фоне, лежала моя сумочка с инструментами. Целый год пролежала она под дождем и снегом, солнцем и ветром, но ее кожа, смазанная барсучьим жиром, сохранила эластичность и мягкость, а металлические инструменты лишь чуть-чуть покрылись ржавчиной. Много лет прошло с того времени; своей старой сумочкой пользуюсь я и сейчас. И до сих пор она мягкая и эластичная. Вероятно, таково свойство барсучьего жира.

Мне хочется рассказать вам об одном случае.

– Смотрите, Евгений Павлович, как будто вот в той стайке белая утка, – указал мне мой спутник Вячеслав Васильевич, когда мы вышли из мелколесья и приблизились к берегу обмелевшего Мшичинского залива в Дарвинском заповеднике. Загородившись шляпой от ярких лучей солнца, я сквозь сильные стекла бинокля стал внимательно рассматривать летящую стайку. Несомненно, это были утки-широконоски, а одна из них совершенно белого цвета. Таких ненормально окрашенных белых животных, в коже которых нет красящего пигмента, принято называть альбиносами.

Стайка уток вместе с уткой-альбиносом описала большой круг над заливом и опустилась на лесное озеро примерно в километре от места, где мы находились. Желая добыть интересную птицу, мы с Вячеславом Васильевичем спешно направились к этому месту. Но нам не удалось добыть эту утку. Не успели мы пройти и половины отделяющего нас расстояния, как стайка вместе с белой широконоской вновь поднялась в воздух и потянула к заливам Морозихи. «Какая досада, ушла!» – провожали мы стайку разочарованным взглядом. А впрочем, еще не все потеряно. Вполне вероятно, что стайка регулярно прилетает на лесное озеро в поисках пищи, и, быть может, ее удастся еще встретить в другой раз. Придя к такому выводу, мы несколько успокоились.

Спустя два дня, надеясь встретить белую широконоску, я вновь был на озере. Стояла ясная и теплая погода.

Чтобы подойти незамеченным, я вышел к озеру со стороны леса и, миновав густой прибрежный ивняк, окинул взглядом знакомое место. Солнце успело уже высоко подняться над лесом, и его лучи искрились в воде озера и Мшичинского залива. Здесь и там среди неподвижной глади поднимались высокие кочки; сквозь желтую прошлогоднюю осоку на них пробивалась молодая зелень. Уток нигде не было видно.

Постояв немного и зная, что водоем неглубок, я решил пройти водой вдоль всего озера: «А вдруг стайка кормится в противоположном конце и не видна отсюда?» К моей досаде, вода в озере оказалась чрезвычайно мутной. Вероятно, недавно здесь были утки. Они подняли столько ила, что брести по озеру было небезопасно. Каждую минуту я рисковал попасть в глубокую яму, вывороченную корнями упавшей ели, и с головой выкупаться в одежде. И вот, чтобы избежать купания, я вырезал из ивы тонкую, гибкую палку и, прощупывая ею глубину мутной воды, стал медленно подвигаться вперед.

Пройдя половину озера, я действительно увидел уток. На небольших плёсах среди островков желтой прошлогодней осоки плавало несколько пар широконосок. Издали были хорошо видны коричневые уточки и яркие пестрые селезни. Утки вели себя не совсем обычно, как-то беспокойно. Они то и дело с характерным для этого вида звоном крыльев взлетали в воздух и, пролетев несколько метров, вновь опускались на воду. После минуты недоумения мне стало ясно, что уток беспокоит какой-то невидимый хищник. Вероятно, он бредет по воде с противоположного конца озера и подгоняет широконосок навстречу мне. Сообразив это, я прижался спиной к стволу затопленного сломанного дерева и старался не двигаться.

Мой прием, испытанный не один раз в других случаях, и на этот раз дал блестящие результаты. Вскоре близко ко мне подплыли четыре широконоски. Высоко подняв головы и не замечая меня, они все свое внимание сосредоточили на каком-то крупном звере. Этот зверь без всякой предосторожности шумно бродил по мелкой воде озера, часто меняя направление, исследовал кочки, порой засовывал голову в осоку и пытался схватить что-то живое. Издали я принял зверя за енотовидную собаку: это животное в поисках лягушек часто заходит в неглубокие водоемы.

Но когда зверь подошел близко, к своему большому удивлению, я узнал в нем очень крупного и невероятно толстого барсука. Он был поглощен отыскиванием и ловлей лягушек и подходил все ближе и ближе к дереву, у которого я стоял. Когда между нами оставалось не более двух шагов, обратив, наконец, внимание на неподвижный предмет, барсук остановился как вкопанный. Вся его фигура и полосатая морда выряжали страшное недоумение Целую минуту от смотрел на меня испуганными и растерянным глазами, готовый броситься наутек в случае явной опасности. Но я не шевелился, и что несколько успокоило зверя. Барсук осторожно подошел ко еще ближе, вытянулся вперед, насколько было возможно, и стал с удивлением обнюхивать мои высокие сапоги ц дерево, к которому я прислонился. Запахи оказались разными, и вероятно, поэтому обнюхивание продолжалось довольно долго!

Оставаться неподвижным мне стало трудно, и я решил проучить беспечного зверя. Когда он несколько осмелел, я взмахнул палкой и вытянул его по боку во всю длину. Конечно, удар не был слишком болезненным: грубая шерсть, толстая кожа и подкожный слой жира предохранили от этого. Однако зверь был поражен случившимся. Со всей силой он рванулся от меня в сторону, разбрызгивая воду, достиг берега и бешеным галопом ринулся к мелколесью. А я стоял в воде, покатываясь со смеху, удивляясь, откуда взялась такая невероятная прыть у толстого и неуклюжего барсука. Только страшный испуг мог заставить этого зверя бежать так быстро. Не правда ли, жестокая шутка? Конечно, нельзя так пугать миролюбивое животное, да еще где! В Дарвинском государственном заповеднике! И поэтому я вынужден оправдаться перед читателем.