«Боги, нет!» — от догадки у меня всё замерло. Я отчаянно надеялась, что не права, напоминая себе, что отведенный месяц не прошёл, но тогда пыталась понять другое — на что ему столько времени? Собраться с силами? К чему ему собираться с силами, если вот она, Сила — в том ужасном кристалле, который просто тянет к себе прикоснуться и упасть от невозможности впитать в себя слишком много мощи.

— Что ты хочешь?.. — наконец, спросила я, увидев, как безразлично нелий проводит лезвием по ладони и, сложив её ковшичком, ждёт чего-то.

— Вернуть тебя туда, где ты посмела родиться… — сквозь зубы выплюнул Маэрор. Алая лужица в его руке медленно начинала светиться тем же светом, что и камень, высившийся, наверное, метров на шесть и пытающийся пробуравить каменный потолок.

Бледно-голубое сияние заполнило ладонь князя, и он быстрым движением выплеснул содержимое на царапины на полу. Слабый рисунок жадно впитал дар, переняв свечение. Я следила за происходящим с грузом на душе. Осознание того, что мои минуты пребывания здесь, в этом мире, можно по пальцам пересчитать, напугало меня ещё больше, нежели смерть или внимание чертова кристалла.

Рисунки что-то, как мне показалось, шепнули. Свет потянулся к потолку двумя правильными пучками и, изгибаясь, соединился в арку. В проёме своеобразного прохода что-то завозилось, будто готовилось к прыжку. Я сжалась, не в силах ни двинуться, ни свести глаз с появившийся угрозы.

Проход, проход в мир, подаривший мне новую жизнь, мир, в который я так стремилась вернуться, вернуться совсем недавно…

— Нет! Маэрор, нет, прошу!

Я взглянула на князя, упрямо мотая головой. Мужчина сжал пораненную руку в кулак. Больше он не торопился — спокойно подойдя ко мне, он здоровой рукой поднял меня на ноги, после чего поплелся к своему магическому творению. Он держал меня очень крепко, но выше локтя, пусть и одной рукой. Время перестало быть важным. Теперь счёт пошёл на метры и сантиметры, отделяющие от зыбкой туманной воронки.

— Маэрор! — хрипло пискнула я, дернувшись в его хватке.

Князь не отреагировал на мой зов, но хоть остановился в метре-двух от световой арки, словно о чём-то задумался. Вернувшаяся истерика сломила меня. Я поджала губы, поняв, что сейчас начну рыдать не хуже маленького ребенка, который просто-напросто капризничает.

— Маэрор, прошу, не делай этого… Ты… ты помнишь, что должен мне? Желание, всего лишь один каприз, который не в силах отказать и выполнить! Вот он — я хочу остаться. Я хочу остаться здесь, рядом с тобой, слышишь? Слышишь? Я хочу остаться рядом с тобой, потому, что люблю тебя! Правда, я люблю тебя! Ты слышишь, Маэрри? Ради всех Богов, позволь мне остаться! Умоляю! Я уеду. Если ты не хочешь видеть меня, я уеду — к Хальдраиду, в усадьбу деда. Да хоть в самые гущи Леса!.. В Иглу, если таким будет твоё желание… Не имеет значения! Боги, ты можешь сделать из меня одну из тех, кому нарисовали на лице чёрные слёзы. Я всё равно умру… без тебя.

Как мне показалось, князь крепко задумался. Тяжёлый взгляд изучил моё лицо, и выражение лика Светлейшего смягчилось. Он как-то странно-тяжело вздохнул, с горькой мукой закусив губу.

— Не могу, — шёпотом откликнулся он. Впервые после посещения храма Альдераса по его губам скользнула робкая улыбка. Напряженная от пореза ладонь тыльной стороной погладила меня по щеке. — Хотел бы, но это выше моих сил…

Очередной толчок был таким слабым, что даже незапертая дверь, наверное, не поддалась бы приложенному усилию. Видимо, сила, таившаяся в арке, сделала всю оставшуюся работу — поглотила меня тихо, но жадно.

…Я стояла на дорожке той самой аллеи, с которой всё началось. Перед глазами сырела непросохшая из-за скупого солнца знакомая скамейка, на которой, кажется, вечность назад сидели мы с Антоном до того, как к нам подошёл тогда ещё ненавистный мне учитель истории. Густые серые тучи заволакивали небо в поздних сумерках. Ветер не думал подвывать, но уже показывал себя во всей красе, взметая опавшую листву и лёгкий мусор, а кое-где и гремя каким-то железом. Мой рюкзак лежал у моих ног, словно так и должно было быть. Ещё какие-то секунды я чувствовала напряжение на затылке, вызываемое княжеской прической, но потом что-то словно высвободило волосы от заколочек и лент, разметав длинные пряди по плечам.

Собирался дождь, осенний хмурый ливень. Люди, проходящие невдалеке от пустой аллеи, спешили укрыться от стихии. Когда облака надо мной прорвутся, я за считанные минуты вымокну до нитки. Но ни один дождь не сможет даже коснуться тех осколков, тех клочков, того растерзанного единства, во что была превращена моя душа.

Башмаки промокли насквозь и не подлежали сушке — только после тщательной стирки, ибо грязи по пути я насобирала прилично, о чём свидетельствовала длинная дорожка следов на лестничной клетке до самых дверей квартиры, которые я открыла своим ключом. Ещё с порога я почувствовала практически забытый запах, почти забыла, что пахла так сама, и ныне аромат дома вызывал у меня странное чувство неуюта, от которого мелкой дрожью потряхивало всё тело. Всё знакомое было дико. Даже объятия родных.

— Риточка!.. — мама держала меня так крепко, что я не могла вздохнуть.

Её халат почти мгновенно пропитался водой, практически стекавшей с куртки. Папа, появившийся на полминуты позже мамы, топтался рядом, не делая попытки вторгнуться в наше с мамой единство. Заметив это, я высвободила руку и поймала отца за запястье, примирительно его сжав. Слабая улыбка и тихий вздох послужили сигналом, что он действительно согласен со мной — всё хорошо, потому, что я вернулась.

— Мамуль, пап, я устала очень. Я спать пойду, — я освободилась очень осторожно от маминых рук и оглядела себя, — как только ополоснусь. Поем я утром. Хорошо?

Наверное, мой голос действительно был очень усталым — родители молчаливо закивали. Мама, сжавшая руки у груди, грустно хмурилась. Её изучающий взгляд нельзя было не заметить. Она беспокоилась, но, видимо, мой тон успокаивал её или просто не давал говорить. Или она боялась спросить лишнего. Отец, ровняясь скорее на маму, только угрюмо изучал пространство позади меня и изредка косился на телефон на стене.

Оставив рюкзак в коридоре, я юркнула в ванную и первым делом стащила с себя обувь, убрав её в таз. Содержимое карманов куртки было выложено на стиральную машинку, как и всё, что было в карманах джинсов. Скинув всю одежду в другой таз, я закуталась в один из оставленных на крючке халатов в ожидании того, как наполнится хоть немного ванна, и присела на небольшой табурет.

Я дома. Я снова, я наконец-то дома. После стольких унижений, просьб и угроз. Я вернулась, забыв о том, что даже не хотела возвращаться. Всё вокруг ещё помнит меня, да и я отвечаю взаимностью, но лишь тело. Душа вопит от боли и тоски. Если она осталась, — душа. Наверное, осталась, потому, что пустота не могла болеть так невыносимо, щемить и тянуть в водоворот отчаяния. В тот момент я в очередной раз осознала, насколько много потеряла. И всё же я раз за разом вспоминала Маэрора, его последние жесты, слова… Он улыбался. Боги, он улыбался мне! Не ругал, не проклинал, а улыбался, словно это не он хотел избавиться от меня. Гладил меня по лицу…

Я коснулась щеки с такой осторожностью, словно призрачные пальцы нелия всё ещё лежали на ней, словно я этим движением могла их вернуть, но зачерпнула лишь воздуха. Тепло касания сохранилось, но было где-то за пределом моего понимания. Где сейчас тот, кого мне так будет не хватать?..

Позабытая привычка позвала к зеркалу, прямоугольному куску отражающего стекла, подпираемого лакированной рамкой снизу и с остальных сторон удерживаемое вгрызшимися в стену стальными скобами. Тёплая фланель соскользнула с плеч, открыв шею и украшавшую её цепочку с тяжёлым кулоном. При виде тёмной меди звеньев у меня дыхание свело. Позабыв про халат, я вцепилась в висящее на цепочке кольцо, не понимая, каким чудесным образом оно могло оказаться у меня. Вся одежда, в которой меня перебросило к Маэрору, исчезла в небытие, а та, что была раньше — снова на мне. Какого тогда?..