— Вы не посмеете…
—…да, не спорю, мне придётся снова надолго залечь на дно, но разве это большая цена для того, чтобы осуществить-таки задуманное до того, как меня хватятся? — новый раздражающий смешок вызвал у меня холодок вдоль спины. Мужчина на несколько мгновений замолчал, видимо, подбирая слова. — Вы уже дважды сорвали мои планы, моя милая. Не думайте, что я плохо подготовился теперь. Не грейте себя напрасными надеждами — в этот раз я серьёзен как никогда. Если же вы захотите спустить парочку продуманных слов со своего змеиного язычка, подумайте для начала — не хотите ли Вы, чтобы они стали последними? — рука в длинной кожаной перчатке до локтя ущипнула меня за щеку, и мужчина шагнул в темноту цветочных кустов, выдав себя лишь на пару шагов…
На этом месте я снова проснулась и с минуту или больше глазела на скудный на барельефы потолок, пытаясь понять где я нахожусь и что вообще здесь делаю, пока сонное сопение кого-то сбоку не привлекло моё внимание. Я скосила глаза, обнаружив по соседству на большой подушке одну из Змеек-танцовщиц, любопытную Рэю, свернувшуюся калачиком. Весь зал, совмещавший и столовую, и спальню, и гостевую, щедро заливало лунным светом, прорывающим невесомые пурпурные занавеси, что разделяли галерейное жилище Змеек от маленького двора. Девочки обожали эту площадку, оттачивая на ней многочисленные движения танца настоящих Змей, а мне дворик нравился тем, что там можно было спокойно посидеть в теньке или на прохладном свете в тёплую ночь и подумать о своем.
Стоило мне только юркнуть за занавеси и присесть на покрывало, оставленное кем-то из маленьких артисток, как я услышала тихий стон-писк и поспешила обратно. Это опять Рэ́я проснулась, снова — среди ночи и после меня, — бормоча одну и ту же несуразицу.
— Он тут! Он был тут! Опять приходил! — хныкала она, даже когда я прижала её голову в своей груди, гладя ряды мелких косичек. Ручки, так просто справляющиеся с острыми спицами, обхватили меня за талию, беспомощно вцепившись в тонкий хлопок ночной рубашки пальчиками. Свободной рукой дотянувшись до своего одеяла, я с головой завернула в него девчушку, легонько укачивая.
— Тише. Не плачь. Я тут. Тебя никто не тронет, — я прижалась губами ко лбу Змейки, не переставая её баюкать.
— Он правда тут был! Чернее ночи, страшнее Отцовского Волка… — уже тише скулила девочка, зарываясь в мою одежду лицом.
— Следит за нами Мудрый Карос, не даст он в обиду под светом своим… — успокаивала я, гладя маленькие плечи и дрожащую спину.
— Застыв над чашей, полной льда, Отец зовёт своё дитя… — шёпотом прервала меня Рэя. Я видела, как её личико искривили страх и гнев, оставив две жирные борозды слёз. — И, зову призрачному вторя, рвёт цепи Волк, рыча и воя…
«О, всё совсем плохо, раз уж этот маленький ученик Альдераса стал цитировать сказы о своём Старшем, призывая Его на помощь…» — тревожно подумала я, снова прижимая девочку к себе, продолжая лелеять. К моей радости её дыхание вскоре выровнялось, и она задремала у меня на руках. Осталось только вернуть Змейку на подушку в объятия спокойных снов.
За четыре ночи и три дня, проведенной среди Змеек, я, кажется, изучила всех девчонок, став чуть ли не одной из них. Приняла их как сестёр, получив радость целой кучи пушистых щенков и взвесив на себе тяжести их прошлого, чаще всего возвращающегося среди ночной мглы. Вот, как эта самая Рэя, потерявшая всю семью во время нападения отряда алианов. Белые ворвались в дома спящей приморской деревни глубокой ночью и перебили всех, не щадя никого. Если бы нелия не спала на чердачной пристройке в то злополучное новолуние, то я бы не качала её на руках, успокаивая. Ну, или Баа́лу, которая никогда не засыпает по-настоящему, боясь, что стены вокруг неё вспыхнут в магическом пламени, и она начнёт задыхаться от дыма. И даже тогда, когда я укладывала и укрывала Рэю, я чувствовала на себе её взгляд из самого тёмного угла, в котором она запросто могла затаиться… И подобных историй тут было дюжины две, — по числу детей, приехавших показать своё искусство Императору. По сути, несладко должно было им приходиться, но, глядя как девочки — и мальчики, спящие сейчас в смежной комнате, — относятся к Хальдраиду и теперь ещё ко мне, я поняла, что они нашли в Изумрудном Князе. Впрочем, тут и гадать глупо. — Родителей. Родню. Учителя. Ту опору, которая ещё могла им помочь вернуть украденное детство. То недостающее звено, которое им было так необходимо.
Советовать Баалу отправляться спать я не стала — просто гораздо тише, практически на цыпочках, вернулась на подстилку и, оперевшись спиной о стену, взглянула на ночное небо. Сине-чёрное, в россыпи серебристых звёзд оно напоминало один из праздничных кафтанов Маэрора, которого я не видела с тех самых пор, как покинула танцевальную сцену. Вместе с отцом пропал Хальвадор, и это было намного больнее. Он не изменился, в отличие от князя, поэтому мне его не доставало.
Хальдраид молчал, но я видела в его глазах радость от собственного присутствия. Он только содействовал моей жизни среди Змеек — избавил меня от княжеской одежды и снабдил самой простой, огородил от любого доступа слуг и ничего не рассказывал ни о Маэроре, ни о Хальвадоре. Изумрудный Князь приходил пару раз в день и снова пропадал по своим делам. Раз или два он предлагал мне выйти и проветриться, но я слишком боялась случайно встретить Маэрора. Тот же меня и не искал. Может, отчасти в этом было за что благодарить Хадди, а, может, он действительно не стремился меня найти. Во всяком случае, у провокационного ухода «по-английски» и магически запертой двери уже истёк срок годности.
Неизвестностью по этому поводу я не мучилась. Скорее наоборот — спокойствие исцеляло меня, бальзамом проливаясь на моё сердце и душу, и каждая из Змеек была его каплей. Этакий санаторий-профилакторий перед самой долгой разлуки со Светлейшим — на всю оставшуюся жизнь. Вот только потом придётся привыкать к отсутствию Хальдраида и девочек. Пусть же начнётся лечение с самого сложного.
Снился ли мне случаем Маэрор? Нет. Грезился в тенях? Ни разу. Чудился ли мне из каждого угла его голос или смех? И не пытался. Порой я ловила себя на странной мысли, что что-то здесь не то, что это неправильно.
Но все было справедливо. Это я медленно, крайне медленно, поняла, разглядывая дар Маэрора в звёздном свете. Кольцо, тяжёлое и тёплое от моих рук, несколько наглядно показало мне правильный ответ. Я без возможности носить его на пальце таскала его на плетёном кожаном шнурке под одеждой. Необходимость разглядывать украшение я испытывала крайне редко, но тогда, глубокой ночью, мне очень захотелось погладить полированный камешек. Днём на свету он отливал алым, но тогда были заметны лишь золотисто-зелёный металл основы и чёрные глубины минерала. И в этом была та самая изюминка — пока есть свет, раскрывающий красоту перстня — единственный, который это может сделать — тогда только полноценно живёт это произведение неизвестного мне ювелира. Так и я — исчез мой свет. Нет больше источника моего блеска. Как нет и тепла, греющего душу. Последние лишь искры уходят. Скоро их заменит холодный пепел.
Мёртвые не могут любить. Мёртвые не могут чувствовать. Мёртвым нечего ожидать, потому что незачем. А живое отторгает мёртвое, как этот мир — избавляется от моего присутствия. Он более не чувствует меня частью себя, ведь то, что было его песчинкой — погибло очень давно. Теперь понятно, почему я перестала чувствовать посторонние мысли, принадлежащие Княгине. Возрождение Маэрором — муляж, последний шанс проститься, который больше похож даже не на шанс — на спектакль с выученными назубок ролями ради очищения собственной совести от долга к элементарному этикету. С тем же успехом можно было прочитать мучащий сердце монолог зеркалу или портрету Княгини Клыка. К чему тогда надо было меня воскрешать? Для лучших декораций?
Впрочем, мне всё равно. По истечению обещанного месяца меня тут не будет. В ином мире меня встретят те, ради которых я — живая, настоящая. Нужная. Сложно понять будет ли это зажигающая искра или тусклый свет, позволивший разве что не жить в беспросветной мгле, но мне будет достаточно его существования. Он, по крайней мере, искренний.
