Однако пустота и мрачная обстановка родных стен лишь усилила тревогу: бессонница возвращалась, всюду слышались шорохи и чьи-то тихие шаги, тоска давила на грудь и всё ожесточённее выедала мозг, а страх перед скорой болезнью накатывал всё острее. «My life — is my shot» (Моя жизнь — мой выстрел) — крутилось в его голове, как заезженная пластинка; теперь излюбленная фраза Макса воспринималась им как насмешка над собственной глупостью.
Отец не звонил вот уже два месяца и восемь дней. Безразличие родителя напрягало, и Фил, смакуя обиду, вычёркивал дни в календаре, проведённые в разлуке с домом и отцом. Ещё одна привычка из детства, от которой он так и не смог избавиться. Несколько раз Филипп порывался набрать его номер и высказать всё, что накопилось в душе, однако достоинство и упрямство — неотъемлемые черты характера всех Полянских — не позволяли Филу первым сделать шаг к сближению. Да и о чём говорить? Они давно уже стали друг для друга чужими людьми.
С Олькой тоже было всё сложно. Фил сразу определил границы их недоотношений. Они не встречались с того суматошного дня, как вернулись с дачи, но Олька продолжала названивать и ныть, выдумывая причины одну нелепее другой. После тщетных попыток разжалобить его Олька неожиданно сменила тактику:
— Полянский, ты извращенец! Тебе нравится страдать? — отчитывала его Олька в трубку. За этим вступлением следовала долгая утомительная тирада. Олька приводила не слишком убедительные примеры из жизни. Поначалу Фил терпеливо слушал — Олькин речитатив неплохо накладывался на музыку Людовико Эйнауди, но потом, устав от нотаций бывшей подружки, отодвигал смартфон подальше от уха и варился в собственных мыслях. Так ничего и не добившись, Олька обиженно фыркала: — Ну, окей, продолжай в том же духе. — И тут же бросала трубку. Однако не проходило и часа, как снова звонила.
За день до концерта Лины Фил слонялся по квартире как сомнамбула, дремал в наушниках под старые треки группы, но в ночь ему удалось заснуть на пару часов. Он будто завис в вакууме, ощущая себя ничтожной частицей в замедленном броуновском движении. Конечности онемели и не слушались, но он истошно искал выход из пустого безжизненного пространства, так и проснулся в испуге навсегда остаться там, в жуткой метафизической реальности.
Фил рывком поднялся с постели, распахнул оконные рамы и, высунувшись из окна, с ужасом отпрянул. Шумный город с множеством ярких огней показался ему зловещим и чужим, а разверстая пропасть под подоконником — смертельной воронкой, засасывающей в ад.
Раньше Фил не боялся высоты, но страх, неожиданно всколыхнувшийся в нём, сковал внутренности льдом. Эй, что происходит?! Помнится, в детстве они с мальчишками пробирались на технические этажи дома и свободно бегали по крыше.
Фил натянул джинсы, вышел из квартиры и поплёлся по лестнице вверх, реагируя на каждый подозрительный звук. Через несколько минут он стоял на краю балюстрады с закрытыми глазами, не решаясь посмотреть вниз. Паника подступила к горлу удушливой волной, грудь перехватило спазмом, сердце скатилось в пятки и затрепетало.
Всего лишь один шаг — и проблема решится сама собой! 156 метров высоты — наверняка в полёте притяжение земли ощущается острее! Его душа выпорхнет прежде, чем плоть размажется по асфальту, и он обретёт желанную свободу! Фил набрал полные лёгкие воздуха и раскинул руки в стороны. «Ну давай же, давай…» — нашёптывал ему страх голосом Ольки. Тело покрылось липким потом, ноги подкосились, и он повалился спиной на жестяную крышу, но, кажется, не ушибся и даже не почувствовал боли.
Фил задрожал, из глотки вырвался хриплый стон, и глаза обожгло слезами раскаяния. Нет, смерть — не самый лучший выход из дерьма, в котором он увяз. К тому же Лина… что она подумает, как оценит его безрассудный малодушный поступок?! Отчего-то рядом с ней отступали все тревоги и тягости. А нежный голос и её весёлый смех были для него как бальзам для израненной души. Он вспомнил её улыбку и улыбнулся сам. Дрожь постепенно улеглась, а сердце сбавило темп и забилось ровнее.
Фил вскарабкался на ноги, больше не рискуя смотреть вниз, и побрёл домой. Он обязательно увидит её на концерте, и если она отвернётся, то будет права! Но он постарается достучаться и вернуть её доверие. Ведь ради такой девушки, как Лина, можно умереть и заново родиться!
Он твёрдо решил бороться до последнего, и был уверен, что сможет выстоять! Взять хотя бы крылатое выражение на латыни, смысл которого …
Фил силился вспомнить. Эту фразу так часто повторяет отец! Чёрт! Человеческая память не безгранична, но и латинский не так-то прост. Стоило забросить учебники, и мозг с трудом извлекает из памяти, казалось, давно и прочно заложенное учёбой, а может, причина совсем в другом?!
«Cūra tē ipsum» — «Исцели себя сам» — наконец-то отыскал он в учебнике, как только вернулся домой. Да… «Лингва латина нон пенис канина» — «латинский язык, не хрен собачий». Это смешное выражение, придуманное самими же студентами лет двадцать назад, до сих пор гуляло в обиходе. Фил хорошо запомнил пару таких смешных фраз — странно, но всякий шлак запоминался гораздо лучше, чем полезная информация.
Фил развалился в кресле и прикрыл глаза. Завтра на концерте Лины он должен выглядеть достойно! И ни взглядом, ни жестом не выдать своих леденящих нутро мыслей.
Телефон в очередной раз запиликал, и Фил, тяжко вздохнув, обречённо ответил на звонок.
— Филь… Филь, пожалуйста, приезжай, у папы сердечный приступ, его забрали в больницу, и мне страшно одной. Я даже из комнаты выйти боюсь.
— «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…» — пробормотал Филипп строки из известного стиха, морщась от собственного позёрства и пафосности.
— Тебе на меня пофиг, да? Тебе всегда было пофиг. Вдруг он умрёт? Что я тогда буду делать? Как жить? — Олька жалобно всхлипнула и громко разрыдалась в трубку, и в сердце Фила шевельнулась жалость к бывшей подружке. — Филипп, приезжай, а? — подвывала Олька. — Мы ведь прежде всего друзья. Вместе будем страдать, так легче…
На часах было три ночи. Фил с трудом поднялся и накинул ветровку.
— Ладно, скоро буду, жди. Только без глупостей.
— Конечно, я же не нимфоманка, друзья так друзья, — шмыгнула носом Олька.
— Нимфоманка, — усмехнулся Филипп, и Олька хрипло рассмеялась.
Фил по привычке нащупал в кармане баночку. Он так и носил её с собой, не решаясь выбросить, а может, испытывал себя на прочность?
***
Остаток ночи они просидели на кухне. Разговор не клеился. Олька много курила, хлестала кофе и без умолку трещала, сетуя на злодейку судьбу и тупое невезение. Развалившись на диване, Фил наблюдал за мытарствами бывшей подружки и изредка вставлял нужные реплики в Олькин монолог, однако всё чаще говорил невпопад.
Ему вдруг вспомнилась маленькая Лина, подглядывающая за игрой мальчишек из-за смородинного куста и та смешная растерянность, и наивность, что искрилась во взгляде в моменты её разоблачения. Лина за фортепиано, Лина в цветочной клумбе, Лина у окна удивляется радуге над лесом. В душе у Фила воцарился покой и то особое настроение, переполнявшее его в минуты общения с девчонкой. От удовольствия веки смежились сами собой. Он так увлёкся картинками, что перестал слышать Олькину речь и потерял нить разговора.
— А чему ты так улыбаешься? — встряхнул его подозрительный Олькин голосок. — Я уже не раз замечаю эту твою дурацкую улыбочку. — Олька рвано выдохнула, скрипнув зубами, ноздри её заметно затрепетали. — Колись, о ней думаешь, да? — Она не мигая смотрела ему в глаза, будто обладала способностью видеть насквозь.
— Неважно! — Фил почувствовал себя неловко, прочистил горло и уселся ровнее.
— Нет важно, мне всё важно, всё, что связано с тобой!
— Ещё одно слово — и я уйду, — вскипел он.
— Ну, Филь. — Дрожащей рукой Олька вынула из пачки сигарету и нервно затянулась. — Ну всё, прости, я же по старой памяти, — сдавленно процедила она, явно пытаясь усмирить взыгравшие эмоции.
