Другой зоной романизации, где она протекала менее интенсивно, были горные районы верховьев Бетиса, атлантическое и средиземноморское течение Бетики, низовья Ибера. Римляне разрабатывали здесь рудники, вели активную торговлю. Однако их политическое и культурное влияние было здесь меньшим, чем на юге и на востоке. В отличие от первой зоны, здесь еще были сильны племенные структуры; в судебных тяжбах они пользовались местным, а не римским правом; медленнее распространялся латинский язык; продолжали сохранять популярность туземные культы[223]. Нелегко поддавались романизации греческие и финикийские города в силу более высокого уровня греческой и финикийской культур по сравнению с римской[224].
Однако налицо были и перемены. Под римским влиянием у ряда племен возник институт частной собственности. В некоторых общинах родовой принцип стал вытесняться территориальным и семейным, формируются отдельные от племени городские общины[225]. Там же, где были все еще сильны племенные структуры, для контроля над ними римляне возводили укрепленные пункты (oppida), что способствовало процессу урбанизации и, соответственно, романизации[226].
Третьей зоной романизации, точнее, ее отсутствия, являлись Лузитания, Галлекия, а также внутренние и западные районы Ближней Испании. В республиканскую эпоху здесь не встречаются латинские надписи. Неизвестны случаи дарования римского или латинского гражданства[227]. Не приходится говорить и о сколь-либо серьезном распространении здесь латинского языка. В разработке местных рудников, если она вообще велась, римляне не участвовали. Хозяйственные связи с этими районами были затруднены из-за их слабого экономического развития[228] — достаточно сказать, что там долгое время не чеканилась собственная монета[229]. Римляне лишь получали с населения тех краев дань, да и то не всегда — многие общины зависели от них лишь номинально. Романизация этих территорий была делом будущего[230].
В целом же римское завоевание стало вносить существенные коррективы в развитие испанского общества. Прекратились бесчисленные междоусобные войны. Укрепились прежние торговые связи и возникли новые, в частности с Италией[231]. Невиданных прежде масштабов достигла добыча драгоценных металлов[232]. Улучшались старые и строились новые дороги[233]. Местные жители все более привыкали к мысли о неустранимости власти завоевателей и все меньше думали о возвращении независимости, стараясь лишь приспособиться к новому порядку. Однако даже самые привилегированные социальные группы, включая римско-италийских поселенцев, не были застрахованы от произвола наместника и его аппарата. Сознание того, что испанские провинции, по выражению В. Дальхайма[234], объект не только эксплуатации, но и попечения, лишь начинало давать свои первые плоды[235].
Что же представляли собой в начале I в. крупнейшие племенные группы Испании — кельтиберы, иберы и лузитаны?
Наиболее высокоразвитыми из них были, несомненно, иберы. В Испании насчитывались десятки иберийских племен — илергеты, свессетаны, бастетаны, оретаны, олькады и др. Уже к началу римского завоевания у иберов достигла довольно высокого уровня урбанизация, но города в то время еще самостоятельной роли, как правило, не играли, основной единицей оставалось племя. Однако они были более развиты по сравнению, например, с кельтиберскими, в особенности как экономические центры. Некоторые города — Сагунт, Астапа, возможно, Кастулон — представляли собой в дорийский период самостоятельные государства с подчиненной им хорой[236]. После установления власти Рима роль городов как административных единиц возросла.
Еще до римского завоевания у иберов произошла значительная социальная дифференциация. Основными группами были знать, свободные общинники (одни из них имели доступ к оружию, другие — нет) и зависимое население. Существовала у ряда племен и царская власть (с ограниченными полномочиями), но к I в. она уже исчезла. В целом же иберы были близки к черте, отделяющей позднеродовое общество от государства[237]. Неудивительно, что именно в иберийских областях, на юге и востоке Испании, интенсивнее всего протекал процесс романизации — по уровню развития иберы были лучше других испанских племен подготовлены к восприятию римских порядков и культуры. Однако поскольку уровень этот не был одинаков, то одни племена иберов оказались в первой зоне романизации, другие — во второй. Так, у племен юго-восточной Испании, несмотря на сравнительно высокую степень романизации, сохраняли популярность местные культы[238].
Однако в любом случае иберы, в отличие от кельтиберов и лузитан, к I в. явно отказались от мысли о независимости, все более интегрируясь в римскую цивилизацию.
На иной ступени развития находились кельтиберы. Они включали в себя племена ареваков, беллов, титиев, лузонов (Strabo, III, 4, 13; Plin. NH, III, 26)[239], а по мнению ряда ученых, и пелендонов[240]. До римского завоевания (как, впрочем, и после него) они существовали самостоятельно, и хотя, по всей видимости, одни племена находились в зависимости от других, не приходится говорить о кельтиберах как о политическом целом, что способствовало их поражению в борьбе с римлянами[241].
Кельтиберы, как и их ближайшие соседи, жили в условиях родового общества, однако, в отличие от лузитан, на поздней его стадии. Более того, после римского завоевания родовой принцип, как уже говорилось, стал постепенно вытесняться семейным и территориальным. Тем не менее значение родовых связей отрицать не приходится. Центрами объединения нескольких родов являлись города. Как правило, они занимали небольшую территорию (всего несколько десятков гектаров) и имели немногочисленное население (до 10, редко до 20 тыс. жителей). Но они, в отличие от лузитанских oppida, уже вполне могут быть названы городами в строгом смысле слова. Наиболее крупным из них подчинялись мелкие селения по 50–100 жителей в каждом (Liv., XXV, 22, 5; XL, 33, 8; 47, 2; Strabo, III, 4, 13; Арр. Iber., 77). Именно такие общины после римского завоевания стали основными ячейками римской административной системы[242].
Во главе общин, судя по Контребийской таблице, стоял «сенат», т. е., очевидно, городской совет, имевший право суда, заключения договоров, чеканки монеты. Существовали и магистраты, представлявшие исполнительную власть, причем лица, принадлежавшие к одному роду, не могли занимать две должности одновременно. По другим надписям известно о «принцепсах» гентилиций (родовых общин)[243]. Царской власти к началу I в. у кельтиберов, по-видимому, уже не было. Но и о демократии у них, как это делал А. Шультен[244], говорить не приходится. Конечно, народные собрания существовали, они решали некоторые важнейшие вопросы — об избрании вождя (Арр. Iber., 45) или объявлении войны (Diod., XXXI, 42), но в целом обществом руководила знать. Судя по погребениям, аристократы были значительно богаче своих менее родовитых соплеменников. Многие знатные люди считались связанными с богами (Flor., II, 17, 13–14), что, несомненно, увеличивало их вес в глазах простых кельтиберов. Знатные люди обзаводились дружинами из своих клиентов. Народ, как полагают ученые, постепенно оттеснялся от участия в войне, которая все больше становилась делом знати[245]. Многие дружинники, подобно сольдуриям у галлов (см.: Caes. BG, III, 22, 1–2), клялись умереть вместе со своим вождем, если он погибнет насильственной смертью. Латинские авторы называют их devoti, букв. посвященные подземным богам[246]. В подчинении знати находились и иные группы зависимых людей — амбакты и дойтерии, под которыми подразумевались различные категории рабов. Но каковы были масштабы рабства, его характер и роль в производстве, неизвестно. Однако большинство населения все еще составляли свободные общинники, являвшиеся, по-видимому, основными производителями. Тем не менее они находились в неравноправном положении по сравнению с аристократией, о чем свидетельствует их отстранение от войны, обеспечивавшей почет и добычу[247]. Эти отношения были характерны в первую очередь для тех районов Кельтиберии, которые еще не до конца подчинились римлянам. Прежде всего это касается ареваков, явно не расставшихся еще с мыслью о независимости. Другие же племена все больше свыкались с римским господством и стремились лишь к уменьшению связанных с нею тягот, а знать — и к повышению своего статуса в рамках провинциального общества. Однако и в этих районах романизация протекала медленнее, чем на юге и востоке Испании[248].
