Итак, мятежный проконсул получил возможность возвратиться в Испанию, чтобы использовать ее в борьбе с сулланцами. Он добивался этого целый год, дважды высаживаясь в Иберии, захватывая плацдармы на Питиусе и в Мавретании. Наконец удача улыбнулась ему. Правильно ли он поступил, развернув наступление на Испанию? Не стоило ли ему действительно укрыться на Островах Блаженных, удаленность которых сама по себе была немалой защитой? Но целью проскрипций было уничтожение осужденных, где бы они не находились[333], а Серторий попал в самый первый их список. К тому же если бы убийцы не поленились доплыть до Островов Блаженных (т. е. Мадейры или Канар), то бежать уже было бы некуда. Находясь же в Африке, он постоянно обращал бы на себя внимание сулланцев, которые в любой момент могли прислать куда более крупные силы, чем отряд Пакциана. Так не лучше ли нанести удар первым? Alea iacta est.

Итак, добившись соглашения с лузитанами, Серторий оставил гарнизон в Тингисе и отбыл в Испанию. Как считал еще Моммзен, именно тогда он разбил в сражении близ Мелларии (совр. Тарифа) эскадру Котты (Plut. Sert., 12, 3)[334]. Если учесть, что мятежный полководец десантировался у Белона (совр. Болония, в 15 км от Тарифы) (см. ниже), то такая датировка вполне логична. Да и вообще гораздо вероятнее, что морская битва произошла до высадки Сертория в Испании, чем после нее[335]. Правда, И. Г. Гурин считает, что сражение состоялось уже после того, как повстанцы закрепились на юге Иберии — прежде у них не было боевых кораблей, да и Меллария лежит к востоку от трассы Тингис — Белон[336]. Однако тут же признаются случайности войны на море, а что до кораблей, то здесь допустимы самые различные гипотезы — мы не знаем, какие суда мог нанять Серторий и из чего состояла эскадра Котты. Плутарх сообщает только о факте битвы и победе марианского проконсула, остальное же может быть лишь предметом догадок.

Серторий высадился близ уже занятой лузитанами горы Беллеи, т. е. близ Белона (см.: Sall. Hist., I, 105)[337]. Именно к этому моменту обычно относят сообщение Саллюстия о панике среди местных жителей[338]; утверждали, будто «волнами океана принесено пятьдесят или более тысяч врагов и что это невиданные чудовища, питающиеся телами людей» (I, 107. — Здесь и далее «История» Саллюстия дается в пер. В. С. Соколова). Возможно, причиной столь нелепой молвы стало присутствие в войсках Сертория мавров, тревоживших южную Испанию своими набегами. Не исключено, что мятежный полководец сам пустил слух о многочисленности своих сил, чтобы дезинформировать сулланские власти и беспрепятственно добраться до Лузитании. А ужас перед вторжением якобы несметных полчищ неизвестного врага превратил серторианцев в воображении провинциалов в людоедов.

Не вполне понятно, каковы были положение и цели тех лузитанских общин, которые пригласили Сертория в качестве военного вождя. Моммзен считал, что лузитаны лишь номинально признавали власть римлян, а на деле постоянно воевали с ними, и пригласили Сертория командовать ими в этих столкновениях[339]. Другие ученые считают, что лузитаны восстали против римлян с целью свержения римского владычества как такового[340] или добиваясь прекращения произвола и вымогательств со стороны римлян[341]. Весьма своеобразную позицию занимает Ф. О. Спанн. Он полагает, что лузитаны не восставали против римлян — освободительную войну против соотечественников Серторий возглавить не пожелал бы, а лишь не хотели принимать нового наместника, предпочитая в качестве такового видеть Сертория, известного мягкостью по отношению к провинциалам[342]. К. Ф. Конрад допускает, что лузитаны опасались карательной экспедиции нового наместника Дальней Испании Л. Фуфидия, но отмечает при этом отсутствие сколь-либо определенной информации[343]. Действительно, Плутарх излагает события очень туманно, говоря лишь о страхе лузитан перед римлянами (προς τον απο ''Ρωμαιων φοβον) и ничего более (Plut. Sert., 10,1). Неизвестна даже степень зависимости местных общин от завоевателей. Учитывая, однако, что покорение Лузитании продолжалось еще не один год, можно согласиться с версией Конрада.

Плутарх пишет, будто Серторий действовал среди лузитан как стратег-автократор (Sert., II, 1). Однако из дальнейшего изложения не видно, чтобы он обладали какими-либо полномочиями в отношении лузитан, кроме военных. Очевидно, Плутарх приписал ему власть, которую мятежный проконсул обрел впоследствии, когда захватил значительную часть Пиренейского п-ва[344].

Для укрепления своего авторитета Серторий стал выдавать себя за человека, общающегося с богами. Некий туземец, Спан, подарил ему (как следует из Плутарха, в надежде на вознаграждение) лань белой масти. Приручив животное, римлянин стал выдавать его за дар Дианы и уверял, что через нее боги сообщают ему об опасности или, напротив, об успехах его военачальников (Plut. Sert., 11; Арр. ВС, I, 110; Front., I, 11, 13; Gell., XV, 22,3–9; Plin. NH, VIII, 117; Val. Max., I, 2, 4). Иногда в этом видят проявление романтизма Сертория[345], но правильнее было бы, очевидно, объяснить использование в качестве священного животного именно лани тем, что ее культ был широко распространен на Пиренейском п-ве[346]. По мнению Л. Парети, римлянин почитался туземцами наравне с богами и входил в состав местного пантеона[347]. Однако такая точка зрения представляется ошибочной[348]. Скорее речь может идти о почитании Сертория как героя-пришельца, чем как бога, что имело место уже в конце III в. со Сципионом Африканским[349]. Но в любом случае благодаря описанному трюку Серторию удалось повысить свой авторитет в глазах лузитан и увеличить число своих союзников[350].

Однако и после этого мятежного проконсула поддерживали всего 20 лузитанских «полисов» (Plut. Sert., 12, 2), под которыми одни ученые понимают просто туземные общины[351], другие — укрепленные пункты (vici, castella)[352]. Вернее, по-видимому, первое толкование — в той ситуации важны были общины, поставлявшие воинов, а не укрепленные места. Независимо от того, как понимать в данном случае термин «полис», силы Сертория были весьма ограниченными: 2600 человек, «которых он называл римлянами (ους ωνομαζε ''Ρωμαιους)», 700 ливийцев, 4000 пеших и 700 конных лузитан, т. е. всего 8000 человек (loc. cit.). Не вполне понятно, кто подразумевается под теми, кого Серторий «называл римлянами». По мнению Моммзена, значительную часть их составляли перебежчики из отряда Пакциана или африканцы, вооруженные по римскому образцу[353]. Э. Габба же считает, что речь идет о римлянах и италийцах, названных одним именем, коль скоро они противопоставлены лузитанам и ливийцам[354]. Ю. Б. Циркин допускает, что часть их была испанцами, получившими от Сертория права римского гражданства[355]. Вероятно, в войске находились и римляне, и италийцы, и испанцы, получившие гражданство и превращавшиеся таким образом в римлян, что давало основания противопоставить всю эту группу ливийцам и лузитанам. Что же касается африканцев, которые могли быть вооружены по римскому образцу, то данное обстоятельство недостаточно, чтобы идентифицировать их с римско-италийскими и романизованными испанскими воинами.