В 1994 г. был опубликован обширный комментарий американского исследователя К. Ф. Конрада к Плутарховой биографии Сертория[64]. Автор тщательно проанализировал текст биографии, уточнив чтение ряда спорных мест. Он предложил интересную реконструкцию ряда событий, прежде всего боевых операций, остановился на эпизодах, не освещаемых в биографии, но при этом оставил без комментария некоторые важные пассажи у самого Плутарха.

Определенное место серторианская тематика занимает и в отечественной историографии. До середины XX в. она освещалась лишь в общих трудах по истории Рима, где мятежный проконсул оценивался положительно, как борец против сулланской диктатуры. К сожалению, недостаточное внимание историков к данному вопросу нередко приводило к небрежности в описании событий и выводах.

Так, С. И. Ковалев утверждал, будто Серторий провозгласил независимость Испании от Рима и предполагал, что он боролся за создание «подлинно демократической, гуманной и просвещенной республики, в которой отсутствовало бы угнетение народов»[65]. Более детально эта тема была освещена в диссертации З. М. Куниной[66]. Автор нередко ограничивается лишь пересказом источников, опираясь в основном на их интерпретацию А. Шультеном, импонирующую ей своей просерторианской направленностью. Как указывает З. М. Кунина, объективно Серторианская война, как и восстание Спартака, расшатывала «рабовладельческий строй», способствовала упадку республиканских порядков, формированию военной диктатуры и переходу к Империи (с. 158–162). Само движение двусмысленно именуется «гражданской войной римской провинции Испании… за свержение римского ига» (с. 160–161). В более поздней статье З. М. Кунина, правда, уже вполне определенно считает Серторианское восстание освободительным движением[67].

Проблемы взаимоотношений Сертория с испанцами и характер восстания рассматривались также в диссертации Г. Е. Кавтария[68]. Автор считает, что мятежный полководец всюду встречал поддержку местного населения, но его интересы сами по себе были чужды ему — испанцы являлись лишь орудием в руках Сертория и не пользовались никакими привилегиями в его государстве (с. 27). Однако чуть ниже Г. Е. Кавтария пишет, что Серторий, не доверяя своим соратникам из числа римлян, опирался именно на испанцев (с. 28, 29). Объяснить это противоречие автор не пытается. В заключение он пишет, что по окончании восстания 80–71 гг. до н. э. «Испания вступила на службу римского государства, культуры и литературы», в чем огромная роль принадлежит Серторию (с. 30).

Таким образом, Г. Е. Кавтария, подчеркнув противоречия в политике Сертория, не смог объяснить их. Эту задачу во многом выполнил в своей диссертации И. Е. Гурин[69].

По его мнению, испанцы играли не столь уж подчиненную роль, одни из них боролись за повышение своего статуса, а другие — против римского господства как такового. Союз с племенами, враждебными власти Рима, раздражал римско-италийских колонистов и романизированных туземцев, которые к концу 75 г. до н. э. отошли от движения. Лицо восстания с этого времени стали определять именно противники римского господства, в зависимости от которых оказались римские эмигранты, за Серторием же сохранились лишь военные полномочия. Из гражданской войны восстание превратилось в антиримское движение. Гибель Сертория и Перперны не означала конца войны, ибо ряд племен продолжал борьбу и после этого.

Интересна статья Ю. Б. Циркина «Движение Сертория»[70]. Автор считает, что римско-италийские колонисты, не желая терять свое привилегированное положение в провинции, не поддержали восстание, ибо Серторий обещал подобные привилегии и верхушке испанского общества. Что же касается участников восстания, то, как подчеркивает Ю. Б. Циркин, личность их вождя была единственным звеном, соединявшим римскую и испанскую группы участников движения, и с его гибелью от рук заговорщиков это и без того зыбкое единство распалось, что ускорило поражение восстания. Значение Серторианской войны, по мнению ученого, состоит в том, что она стала «хотя и не очень значительным, но этапом в романизации Испании», что «также явилось шагом на пути от республики к империи».

Таким образом, серторианская проблематика весьма основательно изучена в историографии. Многие вопросы получили интересное и убедительное разрешение. Однако источники, несмотря на свою скудость, все еще сохраняют простор для новых интерпретаций, что мы и надеемся показать предлагаемой книгой[71].

В III–II вв.[72] в ходе Пунических, Македонских, Иллирийских, Сирийской и иных войн Рим превратился в мировую державу. Под его властью оказались помимо Италии Сицилия, Сардиния, Корсика, Македония, Греция, Цизальпинская и Трансальпийская Галлии, обширные территории в Испании, Малой Азии, Африке — словом, почти все Средиземноморье. Те, кто сохранял еще независимости — Сирия, Египет, Вифиния, Каппадокия и другие, — не оспаривали первенства римлян. Царь Понта Митридат Эвпатор, посмевший с оружием в руках сражаться с Римом за свои права, после тридцатилетней борьбы потерпел поражение и погиб.

В Рим в огромных количествах хлынули богатства из покоренных стран — золото, серебро, драгоценности, произведения искусства, рабы. Часть этих богатств досталась и простонародью, став важной подпиткой для крестьянских хозяйств[73]. Неисчислимая военная добыча позволила отменить в 167 г. взимание трибута — основного государственного налога — с римских граждан (Cic. De off., II, 76). Рим стал украшаться новыми храмами, портиками, статуями.

Однако головокружительные успехи породили трудности, о которых не подозревали счастливые победители. Прежде всего, Рим оказался не готов к управлению покоренными землями — как отметил С. Л. Утченко, непригодность и устарелость республиканского аппарата ни в чем не проявилась столь остро[74]. Римские наместники, обладая практически неограниченной властью, действовали почти бесконтрольно. Они обременяли местное население произвольными поборами и вымогательствами, грабили храмы, иногда даже вели войны без разрешения сената, который, впрочем, в случае успеха одобрял их действия. Как выразился Р. Сайм, благодаря созданию Империи всплыло наружу все худшее, что было в nobiles[75]. Вопрос об упорядочении системы провинциального управления встал довольно рано — уже в 149 г. был издан закон Кальпурния о вымогательствах (lex Calpurnia de repetundis), призванный пресечь злоупотребления наместников, но он не дал особых результатов. Сенаторы, в чьих руках находились суды, не были заинтересованы в наказании лихоимцев, поскольку каждый из них сам мог стать наместником, сказывалась и сословная солидарность, родственные и дружеские связи, прямой подкуп. Не помогла и передача по закону Гая Гракха судов по делам о вымогательствах всадникам, которые сами активно участвовали в эксплуатации провинций. Более того, они использовали lex de repetundis для сведения счетов с неугодными сенаторами. Наиболее знаменитым примером такого рода стал процесс Публия Рутилия Руфа, боровшегося с произволом откупщиков и в отместку осужденного их друзьями якобы за вымогательство (!). Напомним, что именно процесс Рутилия Руфа стал толчком к попытке реформ Друза в 91 г.[76] Таким образом, «неэффективность организации управления провинциями привела к усилению внутриполитической борьбы»[77]. И еще одно немаловажное последствие: разграбление покоренных земель способствовало моральному разложению римской верхушки, что во многом подготовило почву для гражданских войн.