Андропов примкнул к большинству. Никаких концептуальных замечаний не высказывал, а отделался общими соображениями: «Я за статью. Безусловно, такую статью нужно дать. Если мы опубликуем ее, мы не причиним никакого вреда. Конечно, не будет ничего, если мы и не опубликуем. Но вопрос этот, товарищи, внутренний, наш, и мы должны решать, не оглядываясь на заграницу. Мы имеем решение ЦК. О нем все знают. И в соответствии с этим решением ЦК и надо опубликовать статью. А насчет заграницы я вам скажу, Кадар, например, в беседе со мной говорит: почему вы не переименуете Волгоград в Сталинград? Все-таки это историческое название. Вот вам и Кадар. Я считаю, что такую статью дать надо»[921].
Докладная записка Ю.В. Андропова в ЦК КПСС о настроениях поэта А.Т. Твардовского
7 сентября 1970
[РГАНИ. Ф. 5. Оп. 62. Д. 678. Л. 210]
Шелепин, вспомнив о том, как аплодисментами в 1965 году было встречено упоминание Сталина в докладе к 20-летию Победы, высказался за статью: «в народе это будет встречено хорошо». Ранее сомневавшийся Брежнев согласился со статьей и подвел итог обсуждения: «И, конечно, речь не идет о том, чтобы перечислять какие-то цифры погибших людей и т. д. Не в этом дело. А в спокойном тоне дать статью, на уровне понимания этого вопроса ЦК КПСС и в духе принятых решений съездом и соответствующего решения ЦК»[922]. В числе прочих редактуру статьи поручили и Андропову — «с учетом обмена мнениями».
Суслов не зря беспокоился о том, что Солженицын «неправильно поймет» партийные кульбиты и виляние в вопросе о Сталине и его времени. Писать и говорить следовало не об «ошибках», а о преступлениях Сталина, об антигуманном и преступном характере советской системы, что Солженицын и делал. И это было то, что власть не могла ему простить, то из-за чего развернула против него жестокую травлю.
С 1967 года партийная линия в отношении Солженицына подразумевала, что его имя в печати может быть упомянуто только в отрицательном контексте. На четыре года задержали 5-й том собрания сочинений Твардовского только потому, что в нем была заверстана статья о творчестве Солженицына. Цензура требовала ее снятия. Твардовский упирался: «Если будете снимать статью — тогда рассыпайте весь том. Ни одного слова в характеристике писателя Солженицына я менять не буду»[923]. Том был издан лишь в 1971 году без упомянутой статьи. Точно так же давили на Корнея Чуковского в 1968 году. В дневниковой записи 23 мая он описывает, как издательство «Советский писатель» потребовало от него выбросить из книги «Высокое искусство» упоминание о Солженицыне: «Я сказал, что это требование хунвэйбиновское, и не согласился»[924]. И все же добились своего, и глава, посвященная анализу английских переводов «Одного дня Ивана Денисовича», из издания была выброшена[925].
Суслов с особым вниманием относился к все более возрастающей активности Солженицына и его публичным протестам против засилья цензуры. Все что касалось пропаганды и партийного руководства печатью — это была зона ответственности Суслова. И он не терпел никаких поползновений против партийной монополии на печать. Когда однажды зашла речь о необходимости закона о печати, Суслов парировал: «Зачем закон, когда есть ЦК»[926].
И ЦК не дремал. Организованная властями травля писателя набирала обороты. Андропов и подведомственный ему аппарат КГБ собирали против писателя все, что могли найти, — его интервью западной прессе, публикации о нем на Западе, его круг общения и контактов внутри страны. Обложили со всех сторон.
В июле 1970 года 1-й отдел 5-го управления КГБ сообщил в ЦК о письме Солженицына Твардовскому об окончании работы над романом «Август четырнадцатого»[927]. Непосредственно сбором сведений о Солженицыне в тот момент занимался молодой сотрудник отдела, выпускник филфака МГУ Геннадий Зареев. Солженицын и не думал скрывать новый роман. Он написал 14 октября 1970 года письмо Суслову с предложением его издать, полагая, что цензурных затруднений быть не должно, так как роман о самоотверженности русских солдат и офицеров, погубленных «параличом царского военного командования», и добавил: «Запрет в нашей стране еще и этой книги вызвал бы всеобщее изумление»[928].
Суслов переговорил с секретарем ЦК Демичевым и заведующим отделом культуры ЦК Шауро. Но по всему выходило — партийное руководство не желало видеть никаких книг Солженицына. Тем не менее в КГБ взялись составить аннотацию на роман. Она была подготовлена лишь в июне 1971 года[929].
В октябре 1970 года Андропов внес в ЦК хитрое предложение разрешить Солженицыну выехать в Швецию для получения Нобелевской премии, но вот вопрос об обратном въезде «решать в зависимости от поведения Солженицына за границей»[930]. Так постепенно вызревало решение избавиться от писателя самым простым способом — выставить его за границу. Через месяц, 20 ноября, Андропов уже вместе с Генеральным прокурором вносит конкретное предложение — лишить Солженицына гражданства и выдворить за границу[931]. Был заготовлен и проект Указа Президиума Верховного Совета СССР с мотивировкой хуже некуда: «За несовместимые с высоким званием гражданина СССР попытки опорочить Советское общество, за направленность литературной деятельности, ставшей орудием самых реакционных антикоммунистических сил в их борьбе против принципов социализма и социалистической культуры»[932].
В Кремле к таким решительным действиям еще не были готовы, но теперь в арсенале имелись и само решение, и формулировки. Только вопрос времени, когда насупит удобный момент. Предложение Андропова и Руденко члены Политбюро ЦК рассмотрели в январе 1971 года. Было решено создать комиссию под председательством Суслова, разумеется, при участии Андропова, «дополнительно изучить этот вопрос» с учетом обмена мнениями на заседании Политбюро и, «если будет необходимо, внести соответствующее предложение»[933]. Понятно, решили подождать.
Солженицын стал объектом разработки КГБ под оперативным псевдонимом «Паук». Легко объяснить происхождение псевдонима — писатель жил и затворником на даче оперной певицы Вишневской и виолончелиста Ростроповича под Москвой, лишь изредка выбираясь в Москву.
Только одна тонкость. Материалы на Солженицына оперативные работники 5-го управления КГБ собирали без формального наличия на него дела оперативного учета. Все делалось в рамках «Дела Н-267», которое могло быть «литерным делом», то есть оперативным делом, где концентрировались бумаги по писателям[934]. Судя по отчету 1-го отдела 5-го управления в феврале 1971 года «Пауком» занимались сотрудники отдела подполковник Владимир Струнин и Олег Запорожченко. Лишь в ноябре 1971 года в отчете 1-го отдела зафиксировано: заведено ДОР (дело оперативной разработки) № 10628 на «Паука»[935]. Дело числилось за Запорожченко, хотя, разумеется, он вел его не один, были подключены лучшие силы отдела.
Всерьез взялись за жену Солженицына — Наталью Решетовскую. Она переживала не лучшие времена. Ее муж встретил другую женщину, и там, в новой семье, родился сын. Люди Андропова активно занялись личной жизнью писателя. Его развод с первой женой Натальей Решетовской превратили в долгоиграющую историю. Во-первых, всячески препятствовали разводу, во-вторых обрабатывали Решетовскую в смысле получения от нее высказываний против писателя для их публичного обнародования.
