На одном из заседаний Политбюро ЦК КПСС Брежнев 10 ноября 1966 года поднял важнейший для него вопрос — об идеологии: «Подвергается критике в некоторых произведениях, в журналах и других изданиях то, что в сердцах нашего народа является святым, самым дорогим. Ведь договариваются же некоторые наши писатели (а их публикуют) до того, что якобы не было залпа Авроры, что это, мол, был холостой выстрел и т. д., что не было 28 панфиловцев, что их было меньше, чуть ли не выдуман этот факт, что не было Клочко[614] и не было его призыва, что “за нами Москва и отступать нам некуда”. Договариваются прямо до клеветнических высказываний против Октябрьской революции и других исторических этапов в героической истории нашей партии и нашего советского народа»[615]. Наиболее активным на заседании являлся Андропов, он был многословней других. Остальные секретари ЦК отделались каждый лишь десятком поддакивающих фраз, и все как в один голос твердили о том, что много печатается всякой «ерунды».
Даже Шелепин не был многословен. Он безоговорочно поддержал Брежнева и обрушился на репертуар кино, клеймил «всякую пошлость» на эстраде, «ублюдочные пьесы» в театре. И особо о Твардовском: «…я считаю, мы много говорим. Его нужно просто освободить от работы. И это можно сделать не в ЦК, это может сделать Союз писателей»[616]. О Твардовском говорили много. Суслов напомнил, что именно Хрущев настоял на наиболее нашумевшей публикации возглавляемого Твардовским журнала: «А об Иване Денисовиче сколько мы спорили, сколько говорили, но он же поддерживал всю эту лагерную литературу»[617]. При этом фамилию Солженицына никто не назвал. Брежнев: «Ведь на самом деле, товарищи, никто до сих пор не выступил с партийных позиций по поводу книги Ивана Денисовича…»[618]. Участвовавшие в заседании Косыгин и Устинов вообще отмолчались.
Разумеется, Андропов полностью согласился с мнением Брежнева и точно указал на источник всех бед, списав все на Хрущева: «Действительно, период, предшествовавший Октябрьскому пленуму ЦК [1964 года. — Н. П.], нанес огромный ущерб партии и нашему народу и в области идеологической работы. Нам известно, что Хрущев использовал идеологию в личных целях, в целях саморекламы, его не интересовали интересы партии, интересы нашего государства»[619]. После такого зачина Андропов начал теоретизировать: «У нас нет единства взглядов. Я имею в виду идеологических работников, пропагандистских работников, по целому ряду вопросов много путаницы. Надо выработать единую точку зрения на базе марксистско-ленинского учения по основным вопросам внешней и внутренней политики нашей партии». К сложным темам Андропов отнес «освещение вопросов о Сталине», об Отечественной войне и «о перспективах развития нашей страны и партии»[620]. Андропов заговорил о необходимости учебника «настоящего марксистско-ленинского», который был бы апробирован в Политбюро и, может быть, на пленуме ЦК. Вспомнив о грядущих юбилеях Октября и Ленина, Андропов сказал: «…сегодня очень правильно подняты т. Брежневым эти вопросы». И тут же эмоционально и несколько сбивчиво обрушился на писателей: «Твардовский — коммунист, Симонов — коммунист, и целая серия, которая здесь называлась и не называлась, людей, которые допускают серьезные идеологические ошибки, — это коммунисты. Имеем мы право как с коммунистов с них спросить ответственность?» Андропов призвал партийные организации «спросить с этих деятелей», добавив: «И здесь никакого администрирования нет, это просто правильный партийный подход, правильная партийная требовательность, она должна быть везде и всюду»[621].
Активность Андропова при обсуждении проблем в идеологии понравилась и запомнилась Брежневу.
Хоть это и не входило в сферу его служебных полномочий, которая ограничивалась вопросами компартий социалистических стран, Андропов как секретарь ЦК оставил след и в литературных делах. В 1965 году партийное руководство, косо смотревшее на «Новый мир» и развернувшуюся полемику вокруг журнала, задумалось о смене редактора. Был направлен запрос в 4-е управление Министерства здравоохранения, откуда пришел ответ о состоянии здоровья Твардовского: «…нуждается в обязательном лечении в психоневрологическом стационаре, от которого он категорически отказывается». Андропов наложил на письме резолюцию: «Следовало бы обдумать вопрос: следует ли оставлять т. Твардовского редактором журнала “Новый мир” в связи с ухудшением здоровья»[622].
В литературных спорах, похоже, Андропов склонялся к позиции охранителей, нападавших на журнал за публикацию Солженицына и «либеральную» и «оттепельную» позицию. Вообще-то Андропов не слыл сталинистом, но после отставки Хрущева быстро усвоил направление нового курса в идеологии и переместился в брежневское большинство. Он только поначалу не разобрался, заявив после смещения Хрущева: «Теперь мы пойдем более последовательно и твердо по пути ХХ съезда»[623]. Но тут источником его вдохновения попросту была передовица «Правды», где это по традиции утверждалось.
На заседаниях Секретариата ЦК КПСС Андропов выступал с все более и более «охранительных» позиций, сползая туда, где было большинство. Например, 10 марта 1967 года: «Известно, что среди интеллигенции есть нездоровые элементы. Надо усилить воспитательную работу среди них, попытаться расслоить их на группы с тем, чтобы работать с этими отдельными группами, сплачивая их вокруг себя»[624]. Это был уже практически чекистский рецепт по «разложению враждебных организаций». До начала работы в КГБ Андропову оставалось два месяца, и он об этом еще не знал. Но идейно и теоретически был вполне готов.
На том же заседании Секретариата 10 марта обсуждали Солженицына. Андропов и тут выказал особую принципиальность: «Вопрос о Солженицыне не укладывается в рамки работы с писателями. Он написал конкретные вещи такие, как “Пир победителей”, “Раковый корпус”, но эти произведения имеют антисоветскую направленность. Надо решительно воздействовать на Солженицына, который ведет антисоветскую работу»[625].
Сразу или не сразу ему поверил Брежнев — большой вопрос. По своей прошлой карьере в комсомоле Андропова можно было рассматривать как одного из когорты Шелепина. И «железный Шурик», как именовали Александра Шелепина, и его ближайший соратник председатель КГБ Семичастный — оба хорошо знали Андропова по комсомольской работе. Но уже в начале 1960-х Андропов заметно дистанцировался от этой компании. Более того, у него осложнились отношения с Семичастным. И все вокруг «Ленинградского дела», краем затронувшего Андропова. Семичастный пишет, что из записок Куприянова следовало, что «и Андропов приложил свою руку к тому, что некоторые ленинградцы оказались среди репрессированных»[626]. А когда в Комитете партконтроля пошла проверка заявлений «ленинградцев», Андропов серьезно занервничал. Он стал налаживать контакты с Семичастным через Шелепина, просил его повлиять на результат проверки. Как пишет Семичастный: «Он пытался через Шелепина воздействовать на содержание моего ответа и дипломатично просил, чтобы Шелепин проследил за правильностью и точностью изложенных фактов. Ко мне лично он никогда не обращался, хотя все происходящее его долго беспокоило»[627]. Тем не менее Семичастный написал в КПК при ЦК, что часть сведений в отношении Андропова подтвердилась, и… нажил себе врага.
